Владимир Толмасов - Сполохи (Часть 3)
Подняв голову, Фирсов глянул в упор на отца Варфоломея.
- За хлеб-соль благодарствую, владыка. А коли нужен тебе мой совет, слушай: пока не поздно, не ершись ты перед духовной и светской властью и приступай-ко служить по новым служебникам. Тогда и поддержку патриарха получишь, и с врагами своими управишься. Вот тебе и весь мой сказ.
Архимандрит откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, но закричали келарь и казначей:
- Вор! Измену затеваешь!
Абрютин, дрожа грузным телом, будто выплевывал ругательства, ему вторил Варсонофий.
Архимандрит, словно очнувшись от глубокого сна, выкатил налитые кровью глаза, стукнул кулаком по столу.
- Заткнитесь!
Старцы притихли и только бросали на Фирсова гневные взгляды.
- Нет, Герасим, ты не вор, - тихо сказал настоятель,- ты самый обычный тать. Ты позарился на часы старца Боголепа и украл их.
- Ложь! - Герасим попытался разыграть возмущение, но архимандрит отмахнулся от него.
- Брат Варсонофий! - обратился он к казначею.
Варсонофий суетливо поставил на стол шкатулку, открыл ее и вытащил оттуда часы Боголепа.
Герасим молча глядел на них, вытаращив глаза.
- Теперь что скажешь, соборный старец Герасим Фирсов? - сказал архимандрит. - Часы изъяты у тебя в келье при свидетелях.
Хмель окончательно вылетел из головы несчастного Фирсова. Он понял, что это конец. Архимандрит отплатил ему сторицей.
- Так-то, Герасим. Не похотел служить у меня, придется обретаться в рядовой братии до конца дней своих. И выгоню я тебя из собора не как врага своего, а как разбойника, крадущего у ближних своих. Брат Савватий, читай приговор.
Келарь тяжело поднялся, развернул столбец бумаги и, щуря медвежьи глазки, толстым голосом стал читать соборный приговор.
У Герасима уши словно ватой заложило, в висках гулко стучала кровь. Он медленно встал и уже стоя выслушал последние слова приговора.
- "...и впредь нам, соборным старцам, с Герасимом Фирсовым за татиные дела его у монастырских дел быть нельзя".
Герасим покачнулся, но тут же взял себя в руки, наметил одну половицу и двинулся по ней к выходу. Его едва не сшибли дверью. В покои ворвался монах в забрызганных грязью сапогах и подряснике. Разлетевшись, монах с ходу грохнулся в ноги владыке.
- Отец архимандрит, в обитель прибыл стольник государев, привез грамоту, требует осмотра и проверки казенных палат...
Герасим выбрался на крыльцо. Низкое багровое солнце высвечивало верхушки деревьев, с озера веяло свежестью: белая ночь властвовала над Соловками.
Бурча под нос, из покоев вывалился казначей Варсонофий, кое-как сполз с крыльца, забрался в колымагу - поехал принимать царского посланца.
Мимо Герасима, похохатывая, проходили в избу хмельные молодцы из архимандритовой своры, оставляли на ступеньках грязные следы.
"Ну, вот и все, тебе и в самом деле пора на покой, Герасим", - подумал Фирсов и направился по размытой весенним дождем дороге к монастырю.
2
С тяжелым сердцем уезжал архимандрит Варфоломей в Москву на святейший собор. Сопровождали его лишь самые близкие люди, да и тех осталось немного. А число врагов росло не по дням, а по часам. Думал - уберет Фирсова, другие устрашатся, бросят противиться. Однако все получилось наоборот. Стали сочувствовать мошеннику, и уж совсем неожиданно на защиту его встал уставщик Геронтий. Отмежевался от настоятеля, забыл, как спас его архимандрит от наказания, смирив других, и оказался ныне златоуст в стане врагов. Все четче представлялась главная фигура, главный враг - Никанор. "Ну погоди, святоша, будет и о тебе на Москве сказка!"
Глубоко запали в душу слова Герасима: "Не иди поперек власти духовной и светской, служи по новому обряду и избавишься от врагов своих..." Что же делать? Что делать? "Господи, наставь меня на решимость, да не в суд или в осуждение будет мне причащение святых тайн твоих..."
Церковный собор в Москве развеял все сомнения Варфоломея. Перед ним не было даже выбора. Он должен был отречься от старого обряда, иначе его ожидало заключение и другом монастыре. Так требовали князья церкви, и соловецкий архимандрит Варфоломей раскаялся на церковном соборе13, и вместе с ним - все его спутники.
Вызванный в Москву по доносу архимандрита Герасим Фирсов тоже вынужден был покаяться, и его отправили на жительство в Волоколамский монастырь.
Теплым июльским утром с колокольни Никольской церкви внезапно ударил набат. Такое бывало не часто: сполох били, когда на острове случался пожар. Но в то утро не видно было ни дымных хвостов, ни языков пламени. А колокол звенел, и частые звуки его сливались в один тревожный и жуткий гул.
В Спасо-Преображенском соборе готовились к заутрене, и богомольцы, смешавшись с монахами, повалили из храма. Бросая дела, спешили на монастырский двор трудники и работные люди. Ошалев от колокольного звона и людской беготни, испуганно ржали лошади у коновязей, бились и рвали уздечки. Народ стекался к паперти собора, извечному месту всяких сборищ.
В притворе храма появился, колыхая чревом, келарь Савватий Абрютин. Расправив на жирной груди пышную белую бороду, он обратился к народу:
- Что стряслось, братья, пошто бьют в набат?
На него не обращали внимания. Толпа, в которой перемешались черные подрясники монахов с пестрой мирской одеждой, находилась в движении, ворочалась, кипела. Никто не мог понять, почему сполох, кто звонит. На колокольню побежал звонарь, вскоре вылетел оттуда, потирая зад и грозя кому-то кулаком...
Но вот смолк колокол, лишь медноголосое могучее эхо долго еще звучало в ушах. Рассекая толпу, к паперти приближалась цепочка людей.
Сердце у Абрютина тревожно застучало в предчувствии непоправимого. Он даже прижал пухлую ладонь к левой стороне груди, словно хотел проверить, не ускакало ли сердчишко в пятки. Рядом тревожно вертел головой казначей Варсонофий, поминутно спрашивая:
- Господи, что же это?..
Первым на паперть поднялся чернец Корней, следом за ним ступили поп Геронтий, монах Феоктист, слуга Никанора кудрявый и веселый Фатейка и еще несколько рядовых монахов и мирян.
Келарь в изумлении вылупил глаза.
- Эт-та что? - затрубил он.
- Помалкивай! - прикрикнул на него Феоктист.
- Да кто ты такой!.. - начал Абрютин, но его отпихнули в сторону.
- Замолчь, толстобрюхой!
Все с удивлением глазели на невиданное зрелище: при всем честном народе хаяли келаря, и кто! - простой чернец.
Корней вытащил из-за пазухи бумажный столбец и поднял его над головой.
- Братия и миряне! Вот письмо, доставленное сегодня в ночь. Стало доподлинно известно о черной измене настоятеля Варфоломея. Будучи в Москве на церковном соборе, Варфоломей отрекся от истинной веры и принял никонианство!
- А-а-а-а! - прокатилось над толпой. Словно кто-то громадный обхватил народ на площади перед собором и разом притиснул к паперти.
- Брехня! - выпалил Абрютин, стараясь выхватить у Корнея бумагу.
- Прочь руки! - Феоктист резко ударил Абрютина под локоть. - И о тебе речь будет!
Корней оглядел толпу темным взглядом.
- Нет, это не брехня. Церковный собор заставил отречься также старца Герасима Фирсова и сослал его, бедного, в другой монастырь на вечное жительство.
Люди стояли, пораженные неслыханным святотатством владыки; жуткая тишина, нарушаемая лишь хриплыми криками чаек, нависла над крепостью, но буря вот-вот должна была разразиться, и Корней, не давая опомниться людям, бросил в толпу, как бомбу:
- Царь и церковный собор подписали для всех монастырей соборное повеление о принятии новоисправленных книг и чинов!
Взорвалось наконец-то, грянуло:
- Не же-ла-а-а-ем!
- Доло-о-ой Варфоломея!
- Долой повеление!
Теперь уже Корней кричал, надрываясь:
- Братья, миряне, слушайте челобитную государю!
Где там! Меж высоких монастырских построек металось и билось громовое эхо.
На паперть влез дьякон Сила, растворил огромный рот:
- Нам с Варфоломеем не жить!
- Не жива-а-ать!
- Нам Никанор люб! Хотим Никанора! - ревел дьякон.
- Ни-ка-но-о-ора!
- Слушайте челобитную!
Напрягая горло и багровея лицом, Корней стал читать челобитную. В передних рядах закричали:
- Тихо, братья! Слушайте!
- "...и архимандрит Варфоломей приходит в денежную казну без соборных старцев и емлет всякие вещи, что хочет. Берет платье казенное, которое христолюбцы отдавали в обитель по вере своей, и отдает любимцам своим молодым..."
- Верно-о!
- "А платье то - кафтаны атласные, ферязи камчатые, однорядки сукна дорогого, шапки с петлями жемчужными..."
- Истинно так!
- "А приказчиков, которые ему посулы давали и монастырскую казну с ним делили, посылал он в большие службы. Которые же не хотели посулы приносить и вина возить, тех бьют на правеже по целым зимам без милости..."
- И то верно, замучил аспид!
- "В Москву ездил со свитой, брал деньги в вотчинах, заочно продавал слюду, оставляя деньги у себя, а отчетов в расходах не давал никому..."
