Себастьян Хаффнер - Соглашение с дьяволом. Германо-российские взаимоотношения от Первой до Второй мировой войны
Такое «приличное» русское правительство могло бы тогда получить и более мягкие условия мира; можно было бы отдать ему назад Украину, возможно даже часть Прибалтики. Естественно, ведь если вся Россия будет германской колонией, больше не имело значения, отделены ли от нее окраинные государства или же нет.
В июле количество голосов, ратовавших за такое изменение германской политики по отношению к России, умножилось. Преемником убитого германского посла в Москве стал Карл Хельферих, в то время одна из сильнейших личностей в немецкой политике. Он теперь категорически требовал «эффективной военной поддержки» русской контрреволюции. Германия должна сама свергнуть большевиков, «в противном случае будет достигнуто лишь то, что мы будем втянуты в свержение большевиков». Кайзер, находившийся тогда под свежим впечатлением от убийства царской семьи, написал на полях: «Само собой разумеется! Я говорил об этом Кюльманну уже месяц назад!» И Людендорф еще раз присоединился к этому мнению: Германия должна теперь в России установить новое правительство, «которое было бы угодно для народа». В то время, как русские представители с нетерпением ожидали ответа Германии на их новые ходатайства о мире и ожидали предложения союза, в Берлине уже почти было решено их ликвидировать.
А затем все пошло по-иному. Адмирал фон Хинтце, недавно сменивший Кюльманна в министерстве иностранных дел, воспротивился и добился обновления союза с большевиками. Большое государственное заявление, посредством которого он это сделал, — это фантастический документ. Никогда прежде поднимающий волосы дыбом характер отношений между германским кайзеровским рейхом и большевистским революционным правительством не был описан столь хладнокровно и ясно, как в этот последний момент. Свержение большевиков, писал Хинтце, немедленно приведет практически к восстановлению Восточного фронта. «Социал-революционеры, кадеты, монархисты, казаки, жандармы, чиновники и прихлебатели царизма» — все они начертали на своих знаменах «войну против Германии, ниспровержение Брест-Литовского мира». Большевики были единственными представителями Брест-Литовского мира в России. «Политически выгодно использовать большевиков, до тех пор, пока они могут что-то отдать. Если они падут, мы сможем наблюдать наступивший хаос со спокойным вниманием. Если хаоса не наступит, а к власти тотчас же придет другая партия, то нам придется вмешаться в события…»
И далее: «Между тем у нас нет повода желать быстрого конца большевиков или добиваться его. Большевики — в высшей степени неприятные люди; это не помешало нам принудить их к заключению Брест-Литовского мира и постепенно сверх этого отбирать земли и людей. Мы вытрясли из них все, что могли, наше стремление к победе требовало, чтобы мы продолжали это, пока они еще у руля власти. Работаем ли мы с ними охотно или же без охоты, это несущественно, до тех пор, пока они полезны… Чего же мы хотим на Востоке? Военного паралича России. Об этом большевики заботятся лучше и основательней, чем любая другая русская партия, и при этом мы не приносим в жертву ни одного человека и ни одной марки… Должны ли мы бросить плоды четырехлетней борьбы и триумф, только для того, чтобы избавиться от дурной славы, что мы использовали большевиков? Ведь это то, что мы сделали: мы не работали вместе с ними, а мы взяли их как легкий трофей. Это политически ловко, и такова политика».
Кайзер и Людендорф подчинились этой логике; разгневанный Хельферих подал в отставку со своего посольского поста и 28-го августа 1918 года Германия и Россия подписали «Дополнительный Договор» к Брест-Литовскому миру, который далеко превзошел этот мир. Россия должна была отказаться от дополнительных территорий, выплатить шесть миллионов золотых рублей контрибуций, вывезти в Германию огромное количество сырья и зерна, а также треть своего производства нефти. По сути, она тем самым становилась хозяйственной колонией Германии. Представители России на переговорах заявили, что этот договор самый унизительный из всех, гораздо хуже «унизительного договора Брест-Литовска».
Но тем не менее они его подписали. Частично конечно же потому, что у них не было выбора; но тем не менее еще и по другой причине. При всей своей ужасности договор включал секретную статью, на которую они возлагали надежды: русское правительство обязывалось изгнать из России войска Антанты, а германское правительство обещало предоставить для этой цели в случае необходимости помощь войсками.
Но войска Антанты уже были тесно связаны с «белыми» армиями русской контрреволюции; немецкая помощь войсками против войск Антанты обещала тем самым непрямым образом также помощь против «белых» — достаточно поразительно, если подумать о том, что еще в феврале немцы вступили в Россию под лозунгом «помощь против красных». В одном случае, касавшемся «белых» армий на юге России, находившихся тогда под командованием генерала Алексеева, немцы обещали даже совершенно определенно «принять все необходимые меры против них».
Никогда прежде не была Россия столь унижена — вплоть до грани колонизации, — но и никогда прежде не была также связь между кайзеровской Германией и большевистской Россией столь тесной — вплоть до грани военного союза. Что причинила при этом Германия большевикам, было ужасно — но одновременно спасительно. Если бы Германия вместо этого заключила бы союз с контрреволюцией, как требовал Хельферих, — то кажется почти невозможным, что большевики в этом случае смогли бы пережить смертельный кризис лета 1918 года.
Ленин спустя два года дал одной из западных коммунистических партий совет — что они должны поддерживать некое определенное правительство «так, как веревка поддерживает повешенного». Столь жуткий впечатляющий образ невозможно найти, если то, что он выражает, не было когда-то пережито на своей собственной шкуре. Ленин пережил это в августе 1918 года. Это точная картина для того рода помощи, которую он тогда в величайшей смертельной нужде пережил от германского рейха. Договор от 28 августа 1918 года никогда не был выполнен. Точно через один месяц и один день спустя Людендорф на западе выбросил на ринг белый платок.
А еще через месяц и десять дней в Германии разразилась революция. Это было то, чему Ленин посвятил все свое время, чего он ждал, над чем он работал больше всего. Ленинская «Правда» ликовала заголовком на всю ширину лицевой страницы: «Мировая революция началась!»
Вся ситуация казалось изменилась как по мановению волшебной палочки. Перед осажденными со всех сторон и сражавшимися за свою жизнь русскими большевиками вдруг развернулась совершенно новая перспектива: превращение неестественного союза с германским кайзеровским рейхом в естественный союз с немецкой социалистической республикой.
Фатальная близость между Германией и Россией казалось станет настоящей близостью: посредством немецкой революции, как виделось из Москвы, в одно мгновение все проблемы между Германией и Россией будут гармонично улажены. В действительности это было только началом еще более глубоких, еще более болезненных немецко-русских недоразумений и осложнений.
4. Россия и германская революция
Союз германского кайзеровского рейха с русской революцией был неискренним и неестественным, но в высшей степени действенным. Союз большевистской России с немецкой революцией был совершенно искренним, это было наиболее естественное дело в мире; но он оказался совершенно недейственным.
В 1917 году Германия содействовала русской революции, чтобы нанести России некий вред, и спровоцированная таким образом русская революция победила. В 1918 году — и многие годы после этого — Россия содействовала германской революции, чтобы сделать Германии (и разумеется себе тоже) нечто хорошее. Но немецкая революция не удалась.
Можно сказать, что Ленин с самого начала сквозь русскую революцию все время предвидел немецкую. Чуть ли не самые первые слова, которые он произнес при своем прибытии на Финский вокзал в Петрограде 16-го апреля 1917 года, касались Германии: «Я приветствую вас как авангард мировой революции… В Германии все кипит… Уже недалек тот час, когда по призыву нашего товарища Карла Либкнехта народы обратят свое оружие против своих капиталистических эксплуататоров…» По призыву Либкнехта, вовсе не по его, Ленина, призыву! Столь скромно тогда еще думал Ленин.
Не напрасно умный граф Брокдорф-Рантцау в меморандуме, в котором он набросал план революционизирования России, говорил о «возможном обратном влиянии на наши внутриполитические отношения». Для любого немецкого политика, который ознакомился с миром мыслей русского большевизма, это были неизбежные риски. Брокдорф-Рантцау знал, а его суфлер Хельфанд знал еще лучше, как выглядело дело с точки зрения Ленина: в глазах Ленина русская революция, на поддержку которой легкомысленно пошло кайзеровское немецкое правительство, была лишь пусковым устройством, которое заведет большой мотор германской революции. Лишь из Германии может и должна тогда прийти в движение настоящая мировая революция. Германии отводилась ведущая роль в мировой революции; России же лишь «первичное зажигание».
