Юлиан Семенов - Межконтинентальный узел
А в Мадриде выяснилось, что парень болен - тяжелая форма шизофрении. "Но я же хотел ему добра, - говорил спустя несколько лет Степанову Лопес; они тогда пришли в "Хихон", бар артистов и художников на авениде Хенералиссимо, сели к окну и заказали "хинебру", - я ведь отдавал ему себя, свой опыт! А может быть, надо было молчать?! Пусть бы все шло, как шло? Может, он бы тогда не сдвинул?!"
...Франко умер, картины Хуанма, лежавшие на складе, вышли на экраны, весь Мадрид повалил на "Броненосца Потемкина" и "Чапаева", прокат дал Лопесу миллион, он положил Андреаса в лучшую клинику, но медицина была бессильна; Лопес стал каким-то потерянным, много пил, умер от рака легких - за два месяца, не успев переписать завещание на сына; все досталось бывшей жене которая его ненавидела.
"Если бы не Лопес, - подумал вдруг Степанов, - никогда бы Юджин Кузанни не получил свою премию на кинофестивале в Сан-Себастьяне; все те, с кем я говорил о нем, были добрыми знакомцами несчастного Лопеса, он делал добро всем, кому мог, а сам... Господи, сколько же имен надо вычеркивать в телефонных книжках... Отсчет начался в шестьдесят восьмом с Левона Кочаряна; лучше Мандельштама не скажешь: "У меня еще есть адреса, по которым найду мертвецов голоса..." Как же бился за публикацию его подборки в журнале "Москва" Поповкин! И его телефон давным-давно вычеркнут; а ведь жена осталась. Не оправдывай себя тем, что дружба определяется двумя единицами - ни больше ни меньше; просто-напросто воронка нового времени поглощает не только молодых, она вбирает всех, без разбора, ритм человечеству задан костоломный, день сплющен просыпанием и обрушиванием в сон. Суета, суета, суета..."
...В Женеве Степанов сразу же поехал в отель "Эпсом", неподалеку от озера, и Дом прессы рядом; хозяин сбросил цену для журналистов со ста пяти до восьмидесяти франков, а номер оборудован кухонькой с электроплитой и холодильником; можно пойти в соседскую "мигрошку" ["Мигро" - сеть магазинов в Швейцарии] и купить бумажную сумку с едой - яйца, плавленые сырки, нечерствеющие булочки. Кто-то из друзей горестно пошутил: "Когда я обедаю, меня не оставляет мысль, что я жую зимнюю обувь для жены; любой ужин в ресторане - это съеденная рубашка для брата или какой другой подарок; сколько их надо купить, бог ты мой?!" Только за границей начинаешь понимать бедных работников Госплана - пойди спланируй на всех...
...Дрю Зэлл из "Чикаго сан" остановился в том же отеле; до этого они со Степановым встречались неоднократно; устроились в лобби, попросили кофе, горестно заметили, что еще пять лет назад вместо кофе взяли бы виски; возраст подкрадывается незаметно; голова работает лучше, чем раньше (многолетний опыт не только рождает холодный стереотип тупого и неразумного отталкивания - сие от характера, а не от количества прожитых лет, - но и заряжает огромной информацией, которая обычно альтернативна, то есть лишена догматической зашоренности), но печень сдает, и почки ни к черту, и постоянный страх по поводу того, что утром будет раскалываться затылок, не натянешь кеды из-за того, что опухнут ноги, и боль в пояснице станет горячей, пронзительной, тут уж не до пробежек, глотай аспирин с баралгином и успокаивай себя тем, что через пару часов отпустит, можно наконец сесть к машинке: чем меньше отпущено времени, тем страшнее понимаешь, как много не сделано. Воистину пассивность творчества преступна - нельзя уносить с собою то, что нужно отдать твоим читателям...
За окнами шел мелкий дождь; пузырились лужи; мертвый свет неоновых реклам тускло отражался в мокром асфальте.
- Ваша пресса не понимает Америку, - грустно заметил Зэлл. - Вы лишены сострадания, обычного человеческого сострадания. Не хотите понять, что люди, которые готовили предвыборную программу Рейгана, заранее з а л о ж и л и деньги в ракетный космический комплекс, он ничего не может с этим поделать. Вопрос в том, чтобы авторитет президента Соединенных Штатов хоть как-то сдержал бешеных, а их в моей стране очень много, вы даже не представляете, сколько их, мистер Степанов. Рейган в нынешней взрывоопасной ситуации, особенно после первого раунда переговоров, не самый худший вариант; в его штабе есть здравомыслящие политики.
- Ну-ну, - усмехнулся Степанов. - Полагаете, он изменил свое мнение по поводу "исчадий ада"?
- Делайте скидку на то, что он актер... Эмоции и все такое прочее... Но заметьте: после того как пришел Горбачев, он ни разу более не позволял себе таких высказываний... В конечном счете во время ноябрьской встречи он старался сделать все, что мог... Нынешние переговоры - это следствие, в какой-то, конечно, мере, того впечатления, которое произвел на него ваш лидер...
...Позвонили из миссии США, пригласили Зэлла посмотреть материал, полученный по спутнику: выступление государственного секретаря Шульца о начале прерванного раунда переговоров; тот сказал, что он не один, а с русским коллегой; продиктовал имя и фамилию, вернулся к столику:
- Сейчас ответят, компьютерная справка у них работает отменно.
Ответили быстро: "Будем очень рады русскому гостю".
...Охранники миссии - все как один филиппинцы или таиландцы, толком не поймешь, - показали, куда надо запарковать машину; в приемной Зэлла и Степанова встретил заместитель постоянного представителя, провел в кинозал.
- Видимо, речь может пойти о новой встрече двух лидеров, теперь уже в Штатах, - заметил он, дружески присматриваясь к Степанову. - Мы с большим оптимизмом выслушали Шульца, он был весьма сдержан.
"А как относится к такого рода возможности военно-промышленный комплекс? подумал Степанов. - Или ЦРУ? Для них встреча в Женеве не была подарком... А теперь эти переговоры... Каково-то им?"
После просмотра поднялись на третий этаж, в столовую. Пришел шеф миссии, засвидетельствовал свое почтение - в рубашке, рукава завернуты, словно у техника по ремонту автомобилей, весел и доброжелателен: "Хорошо бы как-нибудь позавтракать, буду рад вашему звонку..."
Зэлл продиктовал телефон "Эпсома", заметив при этом:
- Надеюсь, завтракать будем не в этой казарме? Американский представитель снова улыбнулся:
- Здесь делают прекрасный омлет, не гневите бога, Дрю! А выезжать в город я сейчас не могу: мы очень и очень ждем новостей из Белого дома; от того, как сейчас здесь пойдут переговоры о ракетном потенциале, зависит будущее. Как думаете, мистер Степанов, Кремль готов к серьезному диалогу, когда ваш лидер прилетит в Штаты?
- Полагаете, я отвечу "нет"? - вздохнул Степанов. - Здесь, в Женеве, во Дворце наций, после того, как уехал Геббельс, наш Литвинов провозгласил концепцию диалога... Со всеми... Кроме нацистов, понятно... Пятьдесят один год тому назад... Вы считаете политику, как экономисты, тогда как мы склонны обращаться и к тем позициям, которые создала история. Мне кажется, что экономизм вашей политики более грешит пропагандистским ажиотажем, порою чрезмерно эмоциональным, чем наша склонность к историческим ретроспективам; ее конечно же можно бездоказательно ошельмовать, но исключить из серьезного исследования предмета политики невозможно.
- Вы оптимист? - спросил американский представитель; лицо его было усталым, особенно глаза.
-Да, - ответил Степанов. - А в Штатах много оптимистов?
- Это уже эмоции, - ответил Зэлл. - Все то, что не поддается подсчету, эмоционально. Во всяком случае, я не удивлюсь, если у нас дома будет предпринято нечто такое, что помешает оптимизму. - Он обернулся к представителю: - Разве нет? Тот вздохнул, похлопал его по плечу и поднялся: Но коммент, Дрю, но коммент [Не комментируется (франц.)]. Извините, я должен вернуться к себе. Сладость свободного сочинительства-II
Со Стивом Гринбергом, голливудским продюсером, Юджина Кузанни связывали годы дружбы; он был благодарен ему за то, что тот - еще семнадцать лет назад финансировал его полет во Вьетнам, хотя сам был убежден в необходимости помощи Сайгону, борющемуся против ханойского тоталитаризма. Он же - спустя три года запустил картину Юджина Кузанни о палестинцах на территории, оккупированной Израилем.
Кузанни тогда грустно пошутил:
- Стив, а я не пущу вас по миру? Израильтяне не простят вам отступничества: я ведь намерен поддерживать палестинцев...
Стив Гринберг пожал плечами:
- Я не знал, что вы расист...
Кузанни удивился:
- Можете обвинять меня в чем угодно, только не в расизме...
- Я американец, Юджин, я не отделяю свою судьбу от судьбы Америки. В отличие от моих предков я протестант. И не считаю Израиль своей второй родиной. Как консерватор, патриот этой страны, я считаю доктрину Вашингтона на Ближнем Востоке весьма рискованной. Так что не вяжите меня с израильским лобби, обижусь.
- Смотрите, я предупредил... На вас могут потом крепко нажать весьма влиятельные люди.
- Ну и прекрасно. Плохо, когда не замечают. Если жмут, значит, ты состоялся, возможен д и а л о г, а это уже бизнес, что и требовалось доказать. Знаете, есть смешной анекдот, когда два инвалида войны, повесив на грудь плакатики, вроде как у наших безумных пикетчиков, пошли по благотворительным обществам с просьбой о денежной помощи. На груди одного было написано: "Я американец, сын фермера, потерял на войне слух", а другой тряс плакатиком: "Я - иудей, сын раввина, потерял на войне дар речи". Помогали, понятно, сыну фермера, истинному американцу; кто-то из сердобольных заметил еврею: "Зачем вы пишите о вероисповедании? Смените плакатик". Тогда сын фермера, потерявший на войне слух, заметил иудею, лишившемуся дара речи: "Они нас учат коммерции, Симон, как тебе это понравится?!"
