Николай Карабчевский - Что глаза мои видели (Том 2, Революция и Россия)
Из всех политических преступников, с которыми мне пришлось на своем веку столкнуться, Сазонов, убийца Плеве, был исключительно симпатичным.
В течение продолжительных одиночных свиданий, я полюбил его искренно; да его и нельзя было не полюбить. Он был безответною жеребьевою жертвою, свершившей свое, как он думал, "святое дело", с покорностью заранее обреченного.
Речь моя в защиту Сазонова, помещенная в последнем издании моих "Речей", была напечатана и отдельной брошюрой. Мне случилось прочесть ее и во французском судебном журнале, в прекрасном переводе.
Из всех "убийц", которых мне приходилось защищать, я Сазонова исключительно выделяю. Сопоставляя личности жертвы и убийцы я отказывалось даже формулировать его деяние убийством.
Он был приговорен к долгосрочной каторге и умер, не отбыв ее.
Отец его бывал у меня позднее и очень хлопотал о перевезении тела любимого сына на родину, в Уфу. Ему чинили в этом всяческие препятствия.
Участие мое в последних двух процессах, в связи с более ранними выступлениями в качестве поверенного гражданских истцов в Кишиневе и в родном городе Николаеве в процессах о еврейских погромах, а позднее и защита Бейлиса, доставили мне значительную популярность в еврейской адвокатской среде.
Замкнутая группа "политических защитников", стала, в свою очередь, дарить меня, не скажу доверием, но все же значительным вниманием.
Особенно пришелся по вкусу либеральной адвокатской среде эпизод неудачной попытки Плеве выслать меня административно из Петербурга, после Кишиневского процесса.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
13-го декабря 1904 г., когда я уже был женат на теперешней моей второй жене, Ольге Константиновне, урожденной Вергуниной и жил я в ее роскошном особняке на Знаменской улице, исполнилось 25-летие моего пребывания в звании присяжного поверенного. Я состоял уже в то время несколько лет сряду членом Совета Присяжных Поверенных и был в зените своей адвокатской популярности.
Кое-кто из товарищей, и в особенности милейший делопроизводитель нашего Совета, горячо преданный интересам сословия Сергей Тимофеевич Иванов, даривший меня всегда своим исключительным расположением, шепнули мне заранее, что "сословие" готовит мне чествование и что именно "левые" товарищи хотели бы раздуть его до степени общественной оппозиционной демонстрации, что могло бы, благодаря недавним моим защитам Гершуни и Сазонова, иметь, по их мнению, колоссальный успех.
Им улыбалось использовать мою тогдашнюю популярность исключительно в своих партийных целях. Они мечтали устроить публично чествование с бесконечными адресами, речами, с привлечением к нему не только представителей всероссийской адвокатуры, но и всевозможных общественных организаций, союзов и групп. После убийства Плеве давление по адресу неблагонадежных было значительно ослаблено и являлась возможность, в целях революционных, использовать момент моего адвокатского юбилея.
В средствах пропаганды господа "левые" никогда не стеснялись и готовы были шагать по чужим головам с развязностью.
Моя жена, очень стойкая в вопросах морали и обладавшая, воистину, исключительным чутьем при оценке знамений тех или иных общественных явлений, весьма решительно советовала мне не становиться ни орудием партии, ни вывескою какого-либо политического направления, принимающего притом явно революционный оттенок, так как, по ее мнению, деятельность и личность адвоката общественно-ценны исключительно с точки зрения служения праву и морали, а не задам партийности. Я не мог не согласиться с нею и дал понять заговаривавшим со мною о моем предстоящем юбилее товарищам, что рад буду в этот день всех принять у себя, но вне, этого, решительно уклоняюсь от всякого публичного чествования.
Ссылался я при этом и на прецедент: А. Я. Пассовер также не дал искусственно раздуть своего юбилея и ограничил его сословной дружеской беседой.
Наконец 13-е декабря наступило.
К часам я с женою были готовы для приема. К этому времени в нижнем этаже, в помещении моей канцелярии, уже собралось много народа, и извозчики; и собственные экипажи все еще подъезжали.
Наконец, компактною процессией все двинулись по широкой мраморной лестнице, устланной ковром, в обширное золоченое двухсветное зало, где у дверей гостиной поставили меня, рядом с моей женой, распорядители торжества.
Первым приветствовал меня Совет.
Тогдашний председатель Совета А. Н. Турчанинов, держа в руках массивный бювар, украшенный барельефом из темной бронзы, прочел мне адрес от товарищей по сословию.
Его искренний и задушевный тон глубоко проник мне в сердце. Еще, казалось, так недавно Совет мне представлялся чем то высшим, отчасти пугалом на моем, от юных лет, адвокатском пути, а "старики" (le ancien) такими недосягаемыми "столпами" сословных заветов, и вот я уже приобщен к лику его и "старики" говорят со мною как с равным. Неужели "старик" уже и я, несмотря на то, что рядом со мною стоит такая молодая и цветущая "новая" моя жена.
После прочтения адреса А. Н. Турчанинов вручил мне "на память" от товарищей по Совету, золотой эмалированный изящный жетон, сработанный у Фаберже, по раз выработанному образцу.
В. О. Люстих, прежний многолетний председатель, отказавшись от нового выбора на эту должность, был в это время лишь членом Совета. Он подал моей жене "от сословия" роскошный букет цветов.
Такой обычай повелся у нас в сословии с моей легкой руки. Когда праздновался юбилей самого В. О. Люстиха, по моей инициативе, был заказан букет, и я, с приветствием от сословия, поднес его уважаемой супруге юбиляра.
От группы бывших и настоящих моих помощников, кроме приветственного адреса, я получил художественно исполненный темной бронзы гигантский медальон, на котором был изображен, якобы я, молодым, в римской тоге, со светочем в руках, освобождающим заключенных, томившихся в цепях.
Подношения из темной бронзы подчеркивали для меня заботливое внимание товарищей и их желание угодить моему вкусу. Они знали, что художественные произведения, именно из темной бронзы пользуются особенною моею любовью.
Комиссия Помощников Присяжных Поверенных, в адресе, поднесенном мне, в изящном бюваре, особенно подчеркивала значение моих защит в политических процессах и делах о еврейских погромах. Почти вся провинциальная адвокатура, так или иначе, подарила меня своим вниманием. Я получил груды телеграмм и адресов со всех концов Poccии, не исключая Сибири и Кавказа.
А. Ф. Кони и еще многие представители судебной магистратуры, так или иначе, приветствовали меня. В. Д. Спасович, бывший в то время уже "на покое" в Варшаве, слал мне привет, как "двойному" товарищу - адвокату и литератору.
В. Г. Короленко из Полтавы и В. М. Дорошевич из Москвы слали мне свои дружеские приветствия, особенно подчеркивая мои заслуги: первый в процессе Мултанских Вотяков, обвинявшихся в принесении человеческой жертвы, второй - в деле братьев Скитских, обвинявшихся в убийстве секретаря Полтавской Духовной Консистории Комарова.
Дорошевич же в самый день моего юбилея доставил мне и художественный номер "Русского Слова", где кроме очень лестной характеристики моей адвокатской карьеры, я нашел не только свои изображения, начиная от юных лет, но и, портреты моих покойных отца и матери.
Теплом и светом пахнуло мне в душу в это ясное морозное утро и, как-то по-детски счастливым почувствовал я себя эти минуты.
Взволнованно и радостно благодарил я дорогих товарищей, и думаю, что в моих словах звучала та искренняя нота горячей любви к сословию, которая всегда побуждала меня ставить его задачи очень высоко и всем существом своим беззаветно отдавать себя служению им и на адвокатской трибуне, и, в качестве сословного судьи, в Совете Присяжных Поверенных.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
Когда, так сказать, официальная сторона приветствий и речей была исчерпана, все присутствующие были приглашены моей женой в обширную, столовую к завтраку.
Здесь по одному краю, во всю: ширь комнаты, был накрыт длинный стол, а затем круглые, небольшие столы, каждый на десять кувертов, заполняли остальную часть столовой.
Всех нас собралось около двухсот человек.
За длинным столом, лицом к другим столам села моя жена, а по бокам ее и против нее разместились "старейшины" нашей и провинциальной адвокатуры. Направо от жены сидел текущий Председатель Совета А. Н. Турчанинов, налево непреклонный страж сословного порядка и традиций В. О. Люстих. Интимно-оживленно текла мирно беседа за этим головным столом.
Я не имел определенного места и подсаживался, то здесь, то там, чтобы чокнуться, или перекусить на ходу с товарищами.
За круглыми столами разместились кто как хотел: помощники перемещались с присяжными поверенными. Но два стола в углу залы, были заняты определенно сомкнувшимися товарищами. Большинство их было из кружка "политических защитников" и вообще из ярко "левых". Тут был на первом месте Н. Д. Соколов, А. А. Демьянов, П. Н. Переверзев, Гинсбург, мои бывшие помощники Волькенштейн, Барт и другие. А. Ф. Керенский отсутствовал.
