Франсуа-Ксавье Нерар - Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)
Советские люди сталкиваются с языком заметки также и в связи с развитием другого института, который рождается в 1924 году{154}: это стенгазета. Речь идет о листках, написанных от руки или напечатанных на машинке, которые пишутся рабочими и вывешиваются в помещении завода. Это настоящие «тетради наказов»[45] пролетариата, выходившие весьма нерегулярно и содержавшие статьи, критикующие поведение администрации, того или иного органа на заводе (кооператива, профсоюза и др.), или отдельных людей. И в данном случае — при довольно ограниченном, по-видимому, числе рабочих, участвовавших в этой деятельности в двадцатые годы, — влияние подобных публикаций на умы и способы выражения недовольства было довольно широким. Стенгазеты выпускались на большинстве предприятий: в 1925 году, их насчитывалось по всей стране «десятки тысяч». Как и в случае с движением рабкоров, с которым стенная печать тесно связана, начиная с 1924–1925 года, можно наблюдать появление многочисленных книг-инструкций, где разъясняется, как и на какие темы писать.
И язык заметки, и ее форма в тридцатые годы оказали влияние на часть исследуемой здесь переписки. Во всяком случае в двадцатые годы писать письма было модно. Население в массе своей пишет прежде всего в газеты. Писать время от времени в газету — это часть повседневной жизни советского человека, хотя и делается это нерегулярно, и автор не называет себя рабкором[46]. Для двадцатых годов мы располагаем бесценным комплектом источников: письма, полученные{155} «Крестьянской газетой», одним из наиболее значимых периодических изданий, так как она печаталась во второй половине двадцатых годов тиражом около полутора миллионов экземпляров{156}. Официальные источники утверждали, что «письма внимательно прочитываются, изучаются, передаются для рассмотрения в соответствующие инстанции и, даже не будучи напечатанными, содействуют передаче воли и настроений широких масс во все органы власти»{157}. Соответственно, газеты получали многочисленные письма; примерно около миллиона писем было адресовано в «Крестьянскую газету» между 1923 и 1926 годом{158}.
Эти письма шли от представителей всех социальных слоев российского населения и касались многочисленных вопросов, в том числе и претензий к действующим властям: об этом свидетельствует статистическое исследование, проведенное на основе анализа 570 крестьянских писем, полученных этой газетой между 1 января и 30 июня 1927 года{159}. В таблице, составленной по двум параметрам, редактор сопоставляет обвиняемых[47] и те факты, которые служат основанием для обвинений[48]. Даже если значительная часть писем была, по выражению Шейлы Фитцпатрик, «просьбой о предоставлении информации и разъяснений по правовым вопросам»{160}, заголовки обращений оставляют мало сомнений относительно содержания писем, которые, к сожалению, не сохранились.
Фонды «Крестьянской газеты» сохранились лучше всего, но и многие другие газеты получали обильную корреспонденцию. Мы располагаем также фондами центральных газет — таких как «Известия»{161}, или предназначенных для более специализированной аудитории: железнодорожников («Гудок»{162}), работников кожевенной промышленности («Голос кожевника»{163}) или бедных крестьян («Батрак»{164}). Все они, в разной степени сохранившиеся, свидетельствуют о размахе этого явления и о значительном количестве писем, посылавшихся в прессу{165}.
Итак, к 1928 году, к тому моменту, когда Сталин полностью взял власть в свои руки, новый режим создал разветвленную и многообразную сеть зондирования и выражения недовольства. И она лишь частично связана с желанием наблюдать за населением и контролировать его.
В практике создания такой сети нет радикального разрыва с методами царского режима. Наоборот, она вписывается в уже укоренившуюся логику и отлита в готовую форму, а потому легче воспринимается населением. Государственный контроль, обязательство доносить, зародыш административной юстиции: все это структуры, которые находят естественное продолжение в течение двадцатых годов с развитием Рабоче-крестьянской инспекции, политической полиции и отделами жалоб. Точно так же мифологическое обращение за справедливостью к руководству, которое становится значимым явлением в годы Первой мировой войны, приобретает несомненный размах в годы становления новой власти в России, затем в Советском Союзе, в частности после смутных и опасных лет Гражданской войны.
Тем не менее у описанной выше сети имеются и чисто советские особенности. Она создается, как мы видели, по воле властей. Именно власть развивает политическую полицию, именно она создает и пропагандирует Рабоче-крестьянскую инспекцию, наконец именно она создает организационные рамки и поощряет письменные обращения к руководителям партии и страны, фиксируя в сознании людей образ М.И. Калинина. Это явление также не однозначно. Советский народ использует эту сеть для того, чтобы заявить о себе. Если отделы жалоб — всего лишь нарождающиеся и не очень понятные органы, то совершенно иначе обстоит дело с письмом к власти, которое в конце двадцатых годов является обычной частью повседневной жизни советских людей. В частности, весьма ценимыми адресатами многочисленных писем являются газеты.
Имеется, таким образом, солидный фундамент для развития явления, которое в условиях тридцатых годов приобретает новый размах и новый смысл.
ГЛАВА 3.
Подавление несогласия в обществе (1928–1941)
Хотя традиционные формы открытого выражения недовольства{166}, так называемые «логические» формы действия, если воспользоваться терминологией Вильфредо Парето{167}, при Сталине постепенно все менее заметны, они все же сохраняются на протяжении значительной части тридцатых годов. А сталинская власть прилагает самые разнообразные усилия именно к тому, чтобы они исчезли. Политическая полиция, армия, профсоюзы — все элементы создающегося государственного механизма направлены на решение этой задачи. В официальных речах такие формы протеста предстают как давно забытое прошлое. Забастовки, демонстрации или восстания, таким образом, либо подавляются, либо лишены своего изначального смысла.
Нейтрализация забастовок{168}
Отсутствие забастовок в СССР — один из аргументов, которые Сталин выдвигает в своей речи на XVI съезде коммунистической партии в 1930 году, когда подчеркивает разницу между процветающим СССР и переживающим кризис капиталистическим миром:
«У них, у капиталистов, рост забастовок и демонстраций, ведущий к потере миллионов рабочих дней. У нас, в СССР, отсутствие забастовок и рост трудового подъема рабочих и крестьян, дающий нашему строю миллионы добавочных рабочих дней»{169}.
Самое позднее с 1929 года советское правительство прекратило вести какой бы то ни было статистический учет забастовок в стране, любые публикации в печати на эти тему были запрещены{170}. Но это не означает, что забастовок не было. Конечно, их значительно труднее отследить и тем более получить о них целостное представление. Местное и центральное руководство продолжало, по всей вероятности, быть в курсе разнообразных забастовочных движений благодаря докладам ОГПУ, а затем НКВД. Так, например, обстояло дело в августе — сентябре 1929 года в Нижегородской области. В течение этих двух месяцев, за которые сохранились архивы в областном исполнительном комитете, полномочный представитель ОГПУ в области регулярно составлял доклады (размноженные в шести экземплярах) о различных движениях протеста{171}. Три из одиннадцати этих докладов, доступных исследователям, посвящены нескольким забастовочным движениям{172}.
Подмена сути забастовок
Материалы, опубликованные на страницах «Социалистического вестника» — органа меньшевиков-эмигрантов, также позволяют оценить количество стачек. Эта газета печатала сообщения, которые приходили к ней с территории СССР от сочувствующих, а также свидетельства побывавших там иностранцев. Представляется, что забастовки продолжали иметь место в течение всей первой половины тридцатых годов{173}. Так, можно говорить о забастовках, вызванных снижением заработной платы (в Москве и Нижнем Новгороде весной 1929 года), повышением норм выработки (летом 1929 в Донбассе) или ухудшением качества продуктов питания (Ленинград, Архангельск, Одесса в 1930, Донбасс в 1930–1931{174}). В 1932 году забастовки приобретают еще больший размах{175}. Затронуты Иваново-Вознесенская, Ленинградская, Горьковская области и Урал. Последние забастовки, о которых становится известно меньшевикам, относятся к 1934 году. Эти данные соответствуют исследованиям, проведенным в архивах: практически невозможно найти следы забастовок после 1934 года{176}.[49]
