Франсуа-Ксавье Нерар - Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)
Власть и народ: места встречи…
Практика обращения к власти{138} становится все более распространенной в 1920-е годы. Растущая грамотность, о которой столь печется большевистская власть, — вот первое, лежащее на поверхности объяснение[35]. Благодаря энергичной политике нового режима и деятельности обществ вроде «Долой неграмотность», процент грамотных людей в СССР к 1930 году вырос почти вдвое по отношению к уровню 1913 года и составил 63% вместо 33%{139}; это обобщенные цифра, показатели грамотности очень сильно различались в зависимости от региона. Пусть авторы еще не очень уверенно владеют орфографией — так, что некоторые письма даже трудно разобрать, но это происходит, в том числе, и потому, что, несмотря ни на что, практика обращения к властям становится все более демократичной{140} и обыденной[36].
Среди адресатов писем, которые отправляют жители России, а затем и СССР, важное место занимают видные деятели и политики. Преемственность по отношению к тому, что происходило до революции, очевидна. Обращения к царю, письма солдат в 1917 году находятся, конечно же, в рамках той же логики, что и явление, которое можно было наблюдать в двадцатые годы. В последнем случае письма, конечно же, носят стихийный характер, но процесс этот поддержан властью, которая выдвигает на первый план фигуру Михаила Ивановича Калинина[37]. Официальная пропаганда представляет этого пожилого руководителя, рожденного в бедной крестьянской семье в Тверской губернии, как человека доброго и внимательного, готового выслушать людей из народа.
В 1924 году Аркадий Шайхет[38] делает серию фотографий, на которых крестьяне, одетые в лапти, в больших тулупах с «письмами в руках» направляются в приемную к «старосте Калинину»{141}. Эти фотографии публикуются и выставляются[39], что способствует созданию широко растиражированного в дальнейшем образа Калинина, готового выслушать народ. Калинин, принимающий простых граждан, как представляется, стал «общим местом» в советской иконографии двадцатых годов. Сцена всегда одна и та же: Калинин опирается на ограждение, которое отделяет его от народной массы. В руке у него письмо одного из просителей. Существует несколько снимков, на которых эта сцена почти в точности повторяется, хотя датируются они соответственно 1920, 1926, 1932 и 1939{142} годами!
Нужно обладать весьма проницательным взглядом для того, чтобы различить едва заметные изменения в возрасте героя этих снимков. Их главным действующим лицом, впрочем, является не столько Калинин[40], сколько письмо, вокруг которого строится вся композиция. Такая композиция вызывает в памяти картину Репина[41], при виде которой взгляд неизбежно приковывается к белому перу писаря. Приемная Калинина, расположенная в доме № 4/22 на улице Воздвиженка[42], известна всему СССР. «Известия» каждый день публикуют расписание ее работы.
«Зал приемной — метров в сто площади. Посередине стол. Пол из кафельной плитки, сидения по стенам. Полно людей всех возрастов и много детей, поэтому гам и вой постоянный. Самое страшное, что входишь туда просителем, таким же, как и они, но забитость наша такова, что ожидающие помощи ищут ее с любой стороны, в том числе и от тебя. Если ты обладаешь грамотой и соглашаешься помочь, то тут же подсунут какую-нибудь жалобу для исправления и переписки заново. Такая работа не составляет большого труда, но переписывать горе человеческое и наблюдать за отчаяньем этих людей — тоска зеленая. Можно работать целый день, и к тебе будет очередь. Ни один писатель, “изучающий жизнь”, не рискнул этого сделать.
Персонал, сортирующий посетителей, вышколен и на эмоции не реагирует»{143}.
Конечно же, это описание приемной относится к 1959 году, после смерти Калинина прошло уже много лет. Тем не менее оно позволяет представить себе атмосферу, которая, вероятно, царила там в описываемые нами годы.
Подобную практику, как мы видели, изобрела не советская власть. Она тем не менее максимально ее облегчает и способствует ее распространению. И с немалым успехом. Архивные фонды, относящиеся к Калинину или к структурам, за которые он отвечал, переполнены письмами{144}. Секретариат «всероссийского старосты» вел статистику полученных писем, и это позволяет представить размах явления{145}. Если в 1925 году Калинин получает около 50 000 ходатайств, три года спустя его службам приходится обработать более 100 000.
Таким образом, это весьма значительные цифры (от 4000 до более 8000 обращений в месяц). Кроме того, их количество постоянно растет (темп роста составляет от 20 до 40% от года к году) в течение интересующего нас периода — доказательство, что явление пускает все более глубокие корни. Хотя из всего населения к Калинину тянутся больше всего крестьяне, все же его корреспонденты представляют все социальные и профессиональные группы{146} (среди них можно встретить и пострадавших от нового режима, например бывших собственников, служителей культа, купцов…). Эти статистические данные — с точностью, которую не часто встретишь и в сохранившихся документах, — представляют огромный диапазон сюжетов: от просьбы о материальной помощи, поиска социальной защиты у государства, от которого многого ждут, до обличения мерзостей, совершаемых местными властями. Для многих речь идет и о том, чтобы добиться «справедливости», в которой им было отказано. Письма, адресованные Калинину в середине двадцатых годов, не состоят, таким образом, из одних только доносов и разоблачений (такие письма могли бы быть отнесены лишь к некоторым категориям, например к «жалобам на местные власти», но они по общему количеству занимают всего лишь семнадцатое место); тем не менее именно в этих письмах содержатся жалобы и протесты против решений местных и центральных властей.
Описанное явление касается не только одного Калинина, даже если последний является его бесспорным символом. Все руководители страны, как центрального[43], так и местного{147} уровня, получают больше или меньше писем, в которых население предъявляет свои претензии, излагает просьбы, но может также разразиться и хвалебными высказываниями. Однако имеющиеся в нашем распоряжении данные о количестве таких писем не впечатляют так, как приведенные выше. Например, Сталин, в то время генеральный секретарь коммунистической партии, но еще не всемогущий руководитель, получает с мая 1926 по май 1927 года только две 2329 писем, т. е. от 150 до 200 писем в месяц{148}. Рыков, председатель Совета Народных Комиссаров, получает в 1927 году 1481 письмо между 25 сентября и 1 декабря: связано это, как представляется, с десятой годовщиной Революции{149}. Помимо личных обращений к руководству, советские люди пишут также в учреждения нового государства: как Рыкову, так и в Совет Народных Комиссаров[44].
Власть всячески поощряет пишущих, в частности посредством организации движений, подобных движению рабочих и сельских корреспондентов (рабселькоров), которое начинает развиваться с 1923 года{150}. Инициаторы проекта, призывающие рабочих публиковать свои статьи в прессе, говорят о том, что движение рабкоров отражает жизнь рабочих, выражает их чаяния и настроения, организует общественное мнение рабочего класса, выявляет недостатки в управлении производством, халатность и злоупотребления{151}. Ценность этого движения состоит как в примере для подражания, которое оно подает населению, так и в его распространенности. Рабочие корреспонденты (рабкоры), затем, с 1924, их крестьянские аналоги, селькоры, кладут начало потоку разоблачительной литературы, которая широко распространяется через газеты. Эти тексты строго кодифицированы: язык, способ изложения, даже возможные темы тщательно разъясняются и формулируются в многочисленных пособиях и брошюрах, которые публикуют «Правда» и местные газеты. Они имеют говорящие названия («Как и о чем писать в “Правду”?» или «Как писать для рабочей газеты?»), предлагают образцы заметок, указывают, какая там должна содержаться информация. Благодаря этим пособиям и росту движения, постепенно складывается единая форма заметок корреспондентов. Тон, словарный запас, стиль письма, очень часто разоблачительный, приобретают специфический характер{152} и не могут не влиять на читателей советской прессы. Материалы рабкоров, впрочем, широко использует начинающая свою деятельность Рабкрин: она видит в них хорошую основу для своей работы, позволяющую правильно ориентироваться. Неоднократные циркуляры Центральной контрольной комиссии, в частности в 1925 году, подчеркивают необходимость «связи КК и РКИ с рабселькоровскими организациями» и призывают органы контроля «использовать заметки в качестве повода для проверок»{153}.
