Филипп Дженкинс - Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить
Монахи играли особую роль частной армии и священных боевиков, которые по приказу харизматического епископа могли громить языческие храмы, избивать или убивать оппонентов и запугивать соперничающих богословов
Хотя монахи и клирики торжественно отрекались от личной чести как от пустой суеты, они с легкостью переносили соответствующие механизмы поддержания чести на институты. Это означало, что они хранят лояльность церкви в целом, или какому-либо престолу, или монастырю, и христиане сражались за церковь или свою группу с той же ревностью, с какой раньше они могли защищать свой город или клан. Побежденный противник должен быть обесчещен перед публикой, включая все символические ритуалы унижения и подчинения, которые знали церковь и империя. Нам трудно понять ту удивительную ядовитую злость, которая окрашивала продолжительную схватку между великими церквами Антиохии и Александрии, пока мы не признаем, что это в буквальном смысле история кровной вражды, растянувшаяся на столетие и более. Позднее идея восстановления оскорбленной чести даже заняла центральное место в западном богословии. Около 1100 года монах Ансельм начал учить о том, что только жертва Христа могла удовлетворить задетую честь Бога, справедливый гнев которого был удовлетворен только крестной смертью Сына. Эта теория искупления стала нормой и для католичества, и для протестантизма[47].
Миряне также принимали участие в этих битвах – в виде толпы или организованных бандитских групп, – поскольку религия здесь становилась знаком принадлежности к определенной партии в схватках за политическую власть. Мы можем сравнить эти религиозные фракции с гангстерскими структурами в городах Америки XIX века, изображенными Мартином Скорсезе в фильме «Банды Нью-Йорка». В Константинополе – Новом Риме – происходило нечто подобное. Уличные банды мобилизовали массы, хотя это не была обычная бездумная месть кланов. Эти банды были связаны с определенными политическими группировками и правительством, так что самые жаркие схватки происходили вокруг вопросов об официальном влиянии и патронате. Существовала и вражда регионов, поскольку в сознании обычных людей некоторые вожди и некоторые направления мысли были тесно связаны с их городами или родными местами[48].
Религиозные страсти захватили даже две крупнейшие спортивные группировки на ипподроме, которые носили либо голубое знамя ортодоксов, либо зеленое знамя монофизитов. Представим себе аналогию из современной жизни: это как если бы нынешние споры в Англиканском сообществе отражались в виде международных футбольных состязаний или потасовок между фанатами команд, которые представляли бы церкви (скажем) Англии и Нигерии. Каждая сторона была бы вооружена ножами и коктейлями Молотова, у каждой был бы свой особый цвет, свои лозунги и символы – скажем, плакаты с изображениями соответственно английского епископа Роуэна Уильямса и главы церкви Нигерии Питера Акинола. Нигерийская партия отстаивала бы безошибочность Писания, а английская сражалась бы за интерпретацию Библии в свете разума и меняющихся приоритетов. К концу дня каждая сторона подсчитывала бы количество своих убитых и раненых.
Христианство и ислам
Вышедшие из-под контроля власти клирики, религиозные демагоги со своими священными боевиками, религиозные партии, присвоившие себе функции государства… Все это напоминает худшие черты современного радикального ислама в Иране и Сомали, Ираке и Ливане. Тогда, как и сегодня, проблема заключалась не в свойствах самой религии, не в ее доктринах или Писании, но в том, что государство не было способно контролировать насилие. Прошел всего век со дня обращения Римской империи, и христианские церкви начали себя вести точно так же, как сегодня себя ведут самые радикальные боевые исламские группировки. Это позволяет предположить, что насилие и нетерпимость, присущие современному исламу, ни в коей мере не являются, если можно так сказать, ДНК этой религии, но просто отражают определенные социальные и политические условия.
Прошел всего век со дня обращения Римской империи, и христианские церкви начали себя вести точно так же, как сегодня себя ведут самые радикальные боевые исламские группировки
На эту аналогию указывает одно событие, произошедшее в Константинополе около 511 года. Тогдашняя церковь любила использовать Трисвятое, гимн со словами: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный…» (в православных церквях он поется и сегодня). Но император Анастасий пожелал переделать его на монофизитский манер и добавить туда прославление Бога, «который был распят нашего ради спасения». Новая формулировка утверждала, что именно Бог ходил по земле Палестины в I веке и пострадал на кресте, что отвергало человеческую сторону Иисуса. Жители столицы были настолько возмущены, что подняли кровавое восстание:
Через это, при необузданном буйстве черни, много знатных особ подверглось крайней опасности и много великолепных частей столицы сделалось добычей пламени. А одного селянина, проводившего монашескую жизнь, чернь, найдя в доме Марина Сирийца, отсекла ему голову за то, что будто прибавление в Трисвятом было сделано по его совету, и, воткнув ее на копье, со смехом кричала: вот враг Троицы! [49]
Мы можем себе представить, что было бы, если бы сегодня мусульманская толпа обезглавила возмутившего ее богослова и носила его голову по улицам. Это бы не только (справедливо) назвали преступлением, но кроме того западные люди молчаливо предположили бы, что этот инцидент отражает сам характер религии – кровожадную и воинственную нетерпимость, которую можно найти на суровых страницах Корана. Эту казнь восприняли бы как типичный признак исламского фанатизма. Разумеется, сказали бы мы, христиане так себя не ведут. Однако и христиане так поступали.
Когда мы думаем о религиозной политике V века, нам хочется сказать, что это просто действия каких-то группировок и отдельных партизан, но нам следует вспомнить о концепции власти, которая стояла за такой религиозной политикой. Иерархи-харизматики считали, что они охраняют священную истину; пророки и визионеры пытались направить ход истории в соответствии с указаниями, которые они получили непосредственно от Бога; религиозные учреждения игнорировали светское государство, стремясь установить теократию; культ мучеников поддерживал этот порочный круг растущего насилия. И снова: чем лучше мы поймем политику исламского Ближнего Востока, тем понятнее для нас станет христианское прошлое, и наоборот. Тогда это были Константинополь и Александрия, сегодня – Багдад и Могадишо. Хотя за это время поменялось вооружение, древнюю армию буйных монахов можно сравнить с шиитскими силами, которые сегодня поддерживают Муктаду ас-Садра в Багдаде и Басре. Армия Христа опередила Армию Махди примерно на 1600 лет[50].
История того, как церковные группировки эпохи соборов обретали духовный авторитет, напоминает нам о процессах в нынешнем мусульманском мире. На протяжении веков в исламе фетвы, то есть религиозные постановления, выносили только облеченные соответствующей властью институты ученых и юристов, и эти тексты обладали реальным авторитетом во всем мусульманском мире. Однако в XX веке различные группировки или даже отдельные люди присвоили себе право издавать такие фетвы, обычно с целью оправдать акты экстремизма и насилия. Сегодня, как и в V веке, радикальные клирики не просто обвиняют своих умеренных противников, но и официально отлучают их от верных. В фетве может говориться: кем бы ни считал себя Х, отныне он уже не принадлежит к мусульманам, а потому он может стать объектом насилия. Иными словами, противника предают анафеме – как это делали христиане в V веке. У радикальных исламистов даже существует современный эквивалент христианской анафемы – такфир, когда какой-либо мусульманин (а иногда целая страна) объявляется кафир, то есть неверными. Идея такфира крайне важна для экстремистского ислама, созданного Осамой бен Ладеном.
Можно найти и другие аналогии между древними и нынешними экстремистами. Вера в провидение вдохновляет на политические действия сегодня, как это было и в поздний период существования Римской империи. Радикальные исламисты верят в то, что только через очищение веры мусульманский мир может сыскать Божие благоволение и дать другой ход его долгой истории поражений и несчастий в эпоху современности. Идея чести также провоцирует насилие в обществах, где личная и семейная гордость стоят на важном месте. Как христианские монахи в древности сражались за честь своей церкви, так современные возмущенные мусульмане защищают честь Пророка – их страсти кипят особенно сильно, когда его достоинство подрывают карикатуры или романы. Идея богохульства обретает свой смысл исключительно в контексте представлений о чести и стыде.
