Константин Иванов - Средневековые замок, город, деревня и их обитатели
“О, сеньор! — сказала она, — я верую в то, что Бог смилостивится надо мною когда-нибудь в другой жизни, как и над многими другими грешниками. Но между тем Он отнимает от меня на этом свет того, который составлял мою радость, того, кто теперь так далеко от меня!”»[14].
За мирными и приятными беседами время незаметно приблизилось к ужину. После него, перед отходом ко сну, хозяева выпили вина. Удостоверившись из доклада своего управителя, что все спокойно, а стражи на своих местах, барон отправился в опочивальню.
Именем фазана
(По мотивам средневековых хроник и легенд)
Куда направляет свой путь этот рыцарь Тевтонского ордена? Его белый рыцарский плащ с черным крестом и пегая лошадь мелькают между ивами, окаймляющими берега Иснера. Он направляется в замок пфальцграфа[15]. «Этого хочет Бог! Этого хочет Бог!..» Слова эти прозвучали от Рейна до Дуная, и во всех землях, здесь расположенных, провозглашена война именем Господа нашего Иисуса Христа и исполнителя Его воли, императора немецкого.
Во многих местах совершаются приготовления к новому Крестовому походу. Повсюду установлен Божий мир, запрещены всякие тяжбы и денежные иски против тех, кто будет биться за Св. Гроб, чтобы никакие земные заботы не помешали им исполнить свое намерение. Монахи разъясняют в своих проповедях льготы, которые буллою Святейшего отца предоставляются тем, кто отправляется в поход. В кружки, выставляемые у церковных входов, в изобилии стекаются «динарии прощения и освобождения»: если приносится пожертвование на Крестовый поход, то душа, испытывающая мучения, освобождается от них и возносится на небеса.
В феодальных владениях объезжают лошадей, готовят упряжь для волов, девушки вышивают для рыцарей шарфы, оруженосцы возятся с конской сбруей. Поселянин является вечером в деревенскую кузницу, где, читая про себя псалом, медленно полирует заржавленный дротик, который еще в руках его деда свел короткое знакомство с сарацинскою грудью. На его левом плече видно изображение креста, и еврей, одетый в особый костюм с желтой полосою, завидев крестоносца при свете пламени, дрожит за свое существование, так как его родичи немало натерпелись от крестоносной братии.
Пфальцграф взволнован. Он хочет идти в Святую землю, чтобы биться там за Господа и за христианство во главе большого войска. Но это войско еще надо собрать. Вот с какой целью он позвал к себе на пир всех подвластных ему сеньоров, но пока они не знают об истинной цели приглашения.
В назначенный день все приглашенные, и наш тевтонский рыцарь в том числе, собрались в замке пфальцграфа; дам принесли на носилках, кавалеры приехали верхом. Всех прибывающих встречали на дворе слуги, одетые медведями и львами, и провожали в покои, где для знатных гостей приготовлены были вина, пряности и холодные закуски. А для дам специально — зеркала из полированного серебра, кипрская пудра[16], туалетный уксус[17] и духи.
В назначенный час протрубили пажи, возвещая начало обеда, и все приглашенные вошли через растворенные настежь двери в пиршественную залу.
Без всякого преувеличения можно сказать, что пиршественная зала в замке пфальцграфа величиной была не меньше средней части Кельнского собора. Дневной свет проникал сюда через окна прекрасной работы, с богато расписанными стеклами. Стены были покрыты коврами, на которых были изображены Тесей, выводящий из ада собаку, и Ясон, завоевывающий золотое руно[18].
В этой зале было три подиума (они же столы) разных размеров. На подиуме средних размеров стояла церковь с расписными стеклами и колоколом[19].
На большом подиуме сидели двадцать музыкантов; из них каждый играл на своем инструменте, когда наступала его очередь. Здесь же был приготовлен замок, для второй перемены блюд, вроде Лузиньянского[20]; на главной башне его была изображена в виде змеи Мелюзина, а две меньшие башни были предназначены для выбрасывания померанцевой воды в устроенные кругом замка рвы. Развлечением во время третьей перемены должно было служить изображение пустыни, в которой бился тигр со змеем. Четвертое изображение представляло дикаря на верблюде, как бы отправляющегося в дальнее путешествие. Пятая картина должна была состоять в следующем: некий человек бил палкою по кусту, из куста вылетали птички, и их поедали дама и рыцарь, расположившиеся у самого куста. Дама улыбалась и как бы говорила, что человек этот безумно тратит свое время, работая на других.
Наконец, для последней перемены, было предназначено изображение сумасшедшего, мчавшегося на медведе через горы, покрытые инеем и льдом.
На третьем подиуме — для почетных гостей — стояла башня, возвышавшаяся до самого потолка[21].
Как только была прочитана молитва и все заняли свои места, человек, стоявший на вышке огромной башни, протрубил в рог. Вдруг открылись четыре окна в башне, и из каждого окна выпрыгнуло по кабану, трубящему в трубу, и много других, странных фигур. Когда они вернулись в окна, последние опять затворились, но сейчас же раскрылись снова, чтобы дать дорогу трем овечкам и козлу, отлично сделанным; козел играл на волынке, а овцы на дудочках. Потом вооруженный человек, находившийся на верху башни, вызвал менестрелей, которые спели песню и вернулись в башню подобно всем прочим. Наконец, из окон появились четыре серых осла и вполне прилично пропели песенку следующего содержания:
Когда б ослицею вы стали,
Моя владычица, я вас
Не бросил бы в тот час печали,
В тот злополучный, страшный час.
Я сам готов бы был кусаться.
Я сам готов бы был лягаться,
Носил бы тяжести, как мог,
И поедал чертополох, —
И все бы, все переносил,
Но вас по-прежнему любил.
Тут вдруг заиграл орган в церкви, стоявшей на первом столе, а менестрели, сидевшие в укреплении, произвели такой шум, что казалось, будто слышатся и звуки рогов, и крики охотников в лесной чаще.
Эти сцены весьма удивили гостей, которые, однако, не забывали потягивать рейнвейн из прекрасных стаканов зеленого стекла или из рогов, украшенных золотыми и серебряными кольцами. С такой же охотой они и кушали; в их распоряжении было много прекрасных блюд: колбасы, начиненные мясом каплуна, оленье рагу, бараньи ноги, приправленные шафраном, кабанье мясо с изюмом и сливами, жареные ржанки, арденнские куры, соус из вареной моркови, прекрасные хлебы; кроме того, здесь были пирожные в виде растений, животных и разных фигур. Но особенное внимание обращал на себя новый овощ, прибывший от мавров из Испании и называвшийся испанской зеленью или шпинатом — так, по крайней мере, называл ее распорядитель обеда, сидевший на высоком кресле у поставца, обремененного серебряной посудой. Он раздавал приказания слугам, разносившим кушанья, кухонным мальчикам, вертельщикам и прочим.
Кравчий, правая рука которого была обернута полотном из Брюгге, белым, как снег, резал хлеб и давал его пробовать особому прислужнику; то же самое он делал и с соусами, обмакивая в них ломтики хлеба; кроме того, он сам пробовал по кусочку от каждого кушанья.
Вот подали наконец седьмую перемену — «золотое блюдо»; называлось оно так потому, что у птиц, составлявших его, были позолоченные лапки и клювы. Тогда-то и разыгралось специально предназначенное для этого званого обеда действо.
В дверях залы показался великан-сарацин в мавританском тюрбане на голове. Он вел слона, покрытого алым бархатом. На слоне стояла палатка, в которой находилась дама, одетая в глубокий траур. Взглянув на общество, она обратилась к сарацину с такими словами:
Останови ты здесь слона,
Пред этим обществом отборным
Я кое-что сказать должна;
И с интересом непритворным
Меня послушают они…
Слона скорей останови!
Сарацин остановил слона перед самым хозяином. Тогда дама подняла свою вуаль и сказала:
О плачьте, плачьте все, кого я вижу в зале!
Святая Церковь — я: меня вы не узнали?
О, вспомните теперь о всех моих бедах,
О всех разрушенных святых монастырях,
О всех погибнувших поборниках Креста!
Сокрыли волны их; сомкнула им уста
Навеки смерть в бою… Они иль тлеют в поле,
Иль жизнь еше влачат у сарацин в неволе.
Чем больше сожаленья я встречаю,
Тем меньше помощи, мне нужной, получаю.
И вот брожу теперь
От замка к замку, в дверь
Стучусь и жду, кто первый отзовется,
В ком жаркое желание проснется
Помочь скорее мне, меня не забывать…
Тому да ниспошлет Всевышний благодать!
О, плачьте, плачьте все, кого я вижу в зале!
Святая Церковь — я: меня вы не узнали?
Невозможно было понять, что дама изображала собой Восточную церковь: она просила помощи против сарацин, которые поступали дурно с паломниками и разоряли святые места[22].
