Вячеслав Фомин - Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу
Во-вторых, норманисты, считая овальные фибулы (броши) специфической чертой именно норманского женского костюма и рассматривая их как часть сакрализованого комплекса личных вещей и оберегов женского костюма (отчего они якобы не могли служить предметом торговли), характеризуют их этническим индикатором скандинавских погребальных комплексов. Со столь категоричным заключением не позволяют согласиться многие факты, известные, кстати, тем, кто их не берет в расчет. Так, например, у прибалтийских ливов скандинавские фибулы в первых столетиях II тыс. н.э. вошли в состав местного этнографического костюма и были дополнены вполне самобытными роскошными нагрудными привесками. В курганах Приладожья те же фибулы встречаются, как правило, в сочетании с финскими шумящими подвесками, игравшими роль племенного убора и амулетов, причем подвески прикреплены цепочками к фибулам. В Ириладожье и Ярославском Поволжье скандинавские украшения обнаружены в погребениях с местным ритуалом. Из чего В.В. Седов выводил, что, очевидно, скандинавские фибулы носили в Ириладожье весские женщины. В скандинавском костюме, подчеркивают специалисты, обязательны две фибулы. Но во владимирских курганах в большинстве случаев попадается по одной такой находке. В Гнездовском могильнике раскопано более двух десятков погребений со скорлупообразными фибулами, и в 16 курганах встречено по одной фибуле, в остальных по две, а в одном случае четыре. В силу чего подавляющая часть данных погребений никак не может быть объявлена скандинавской, хотя именно такая характеристика и подвела Р.Г. Скрынникова к мысли, что Гнездово представляло собой «едва ли не самый крупный в Восточной Европе скандинавский некрополь», опорный пункт норманнов, «преодолевавших сопротивление Хазарии».
Весьма ценно наблюдение М.К. Каргера над двумя серебряными фибулами, обнаруженными в погребальных комплексах киевского некрополя и украшенными филигранью и зернью: одна из них была использована в женском уборе уже не как фибула, а как подвеска-медальон, для чего к ней с тыльной стороны было прикреплено проволочное кольцо (ученый отнес эти погребения к богатым погребальным памятникам киевской знати). По одной из версий И.П. Шаскольского, «обе женщины были славянками, фибулы приобрели путем покупки и носили их просто под влиянием скандинавской «моды». И нельзя, в таком случае, не признать правоту известного археолога Седова, давно уже отметившего, что находки вещей скандинавского происхождения (скорлупообразные фибулы, широкие выпукловогнутые браслеты, плетеные браслеты, подвески) «не являются этноопределяющими». Эти вещи относятся к X в., подытоживал ученый, ко времени оживленных торговых связей Скандинавии с Восточной Европой, в результате которых скандинавские украшения, как свидетельствуют приладожские курганы, распространяются довольно широко среди финского населения лесной полосы Восточной Европы. Ныне убежденный норманист А.Н. Кирпичников, по праву рисуя грандиозные масштабы торговли на Балтике и в Восточной Европе, говорит, что «славянки носили скандинавские фибулы и салтовские стеклянные лунницы, булгары пользовались русским оружием, арабы употребляли русские шапки».
Но такому, вообще-то, естественному «интернационализму» в украшениях, оружии, одежде способствовала не только торговля, но и грабительские экспедиции, частые для того времени, благодаря чему вещи неоднократно меняли своих владельцев. Названными причинами объясняется присутствие в Гнездове, находившемуся на одной из оживлейнейшей торговой восточноевропейской магистрали, скандинавских женских украшений, а также возможным нахожлением среди его жительниц скандинавок, тех же военных трофеев и, вместе с тем, тех же предметов торговли и обмена. А. Стальсберг отмечает наличие в Гнездове «удивительно большого числа парных погребений с ладьей»: 8-10 из 11. Совершенно справедливо заметив, что «муж и жена обычно не умирают одновременно», норвежская исследовательница напомнила известный рассказ Ибн Фадлаыа о похоронах знатного руса совместно с его рабыней. Но принять эту версию Стальсберг не решилась, т.к. у погребенных женщин имеются фибулы и множество бусин, что скандинавские археологи интерпретируют «как отличие свободных женщин». Хотя вместе с тем она констатирует, что убийство вдовы и ее похорон с мужем скандинавская история эпохи викингов не знает. В свете чего остается признать, что в парных погребениях с Ігадьей (а в них, надо сказать, отсутствуют следы вторичного погребения), рядом со своим хозяином покоится его рабыня (наложница), возможно, скандинавка. Д.А. Авдусин говорил о фактах разноэтничных парных погребений, например, мужчины-балта с женщиной-скандинавкой. При этом он подчеркивал: «Вряд ли стоит сомневаться, что женщина будет положена на костер в национальном наряде, а основным обрядом погребения может оказаться балтийкой». Стальсберг также обратила внимание на то, что ладейные заклепки из Гнездова «ближе к балтийской и славянской, нежели скандинавской традиции». Подобный факт также порождает серьезные сомнения в скандинавском этносе погребенных в ладьях, не имеющих, стало быть, к ним никакого отношения.
Ю.Э. Жарнов, объявив скандинавскими значительную часть захоронений Гнездова, вместе с тем указал, что керамика - основной датирующий фактор . Но вся керамика Гнездовского могильника, констатируют не сомневающиеся в норманстве варягов археологи А.В. Арциховский, Д.А. Авдусин и Т.А. Пушкина, «именно славянская», и она находится во всех погребениях, приписываемых скандинавам. А керамические свидетельства действительно занимают особое место в системе доказательств археологов: своей массовостью они служат, отмечал Арциховский, «надежнейшим этническим признаком». Именно они, позже как бы добавлял Авдусин, имеют «первостепенное значение для этнических выводов». В этом случае важно отметить, что знаменитый сосуд с надписью кириллицей, сделанной в начале X в., был составной частью погребального инвентаря, обычно относимого к «норманскому». Сам же погребальный инвентарь (обряд), как известно, обусловлен «суммой религиозных воззрений», это часть религии, которая «быстро не меняется». Но современные норманисты сосуду со славянской надписью, найденному якобы в захоронении воина-скандинава, отводят лишь роль опровержения доказательства знакомства погребенного «с древнерусским языком или письменностью». Немаловажно заметить, что гнездовские гончарные сосуды близки к сосудам южнобалтийских и западных славян, что связано, отмечают археологи, с появлением в Гнездове группы западнославянского населения.
Нельзя обойти вниманием погребения в камерах (середина и вторая половина X в.), обнаруженные в Ладоге, Пскове, Гнездове, Тимереве, Шестовицах под Черниговом, Киеве и объявленные как захоронения скандинавов, входивших в высший слой Руси. Об этой «истине» в последней трети ушедшего столетия настолько много говорили археологи (особенно В.Я. Петрухин, в «нормаыско-хазарской» концепции Киевской Руси которого этой «аксиоме» отведена одна из главных ролей), что она стала общим местом для всех рассуждений о скандинавской природе варяжской руси354, рождала (как и те же фибулы) новые тому «доказательства», а те, в свою очередь, другие. Западноевропейские ученые также связывают камерные погребения Восточной Европы со скандинавами. Но сейчас уже точно установлено (хотя это было ясно давно), что камерные гробницы Бирки IX в., на основании которых заключали о якобы норманском характере сходных погребений на Руси, не являются шведскими (показательно, что установление данного факта нисколько не изменило их скандинавской характеристики и не стало предметом разговора в науке, необходимость в котором более чем очевидна). Одновременные и подобные им захоронения открыты в Вестфалии, Чехии, Польше, т.е. там, где скандинавов не было. А.Г. Кузьмин не сомневается, что «камерные погребения шли с континента в Бирку, а не наоборот» .
Истинное (а не кажущееся) число скандинавских предметов в русских древностях просто мизерно и в огромной массе других археологических находок практически равно нулю, что говорит о случайном характере их попадания в земли восточных славян. По заключению П.П. Толочко, «собственно скандинавских вещей на Руси не так уж и много», хотя в первую очередь именно археологи (наши и зарубежные) говорят о постоянном проживание в ее пределах скандинавов, причем «нередко семьями, в городах и иногда сельских местностях». Справедливость слов Толочко видна прежде всего на материалах Киева и Новгорода, главных городов Руси, где норманнов должно было быть особенно много, и где они, конечно, должны были оставить массу следов своего пребывания. Но эти следы отсутствуют. Так, в Киеве количество скандинавских вещей не превышает двух десятков, причем ни одна из них не имеет отношение к IX в. Эта цифра особенно примечательна на фоне утверждений зарубежных ученых об основании Киева норманнами, уверенности Е.А. Мельниковой в том, что «вместе с Олегом в Киеве, вероятно, впервые появился постоянный и значительный контингент скандинавов». Примерно столько же скандинавских предметов, сколько найдено в Киеве, обнаружено в Шестовице, где, учитывая дружинный характер поселения, замечает Толочко, их, казалось бы, «должно быть особенно много». В знаменитом Гнездове, в котором на Западе видят «анклав викингов», северные изделия встречаются, добавляет ученый, не чаще, чем западнославянские, восточные или западноевропейские.
