Николай Толстой - Жертвы Ялты
В репатриационных миссиях чекистам был предоставлен небывалый простор для выполнения их разнообразных задач. Там же, где полной свободы действий не было, прибегали к внедрению тайных агентов, запугиваниям, угрозам, шантажу. Впрочем, для поимки тех, кто был признан советским гражданином, никаких сверхъестественных усилий не требовалось: англо-американцы с величайшей готовностью выдавали их сами, задача же сотрудников миссий сводилась к тому, чтобы склонить максимальное число пленных к «добровольному возвращению» на родину. Это было важно по нескольким причинам. Во-первых, многочисленные отказы могли вызвать опасные настроения среди союзных солдат, назначенных проводить репатриацию. Во-вторых, английским политическим деятелям было проще оправдывать свою политику, утверждая, что число русских военнопленных, отказывающихся вернуться на родину, невелико. Кроме того, имелись еще и лица со спорным гражданством, которых англо-американцы и вовсе не могли репатриировать без добровольного согласия.
Агенты СМЕРШа действовали по-разному: открыто, через своих аккредитованных представителей, и тайно, через секретных сотрудников, внедренных или завербованных среди военнопленных. Для выяснения имен уклоняющихся от репатриации допрашивали репатриированных пленных. Допрашивали и тех, кто решительно отказывался вернуться на родину. Так, Патрик Дин отметил, что советский офицер в Лондоне «жестоко допрашивал» одну русскую женщину. В других случаях оказывалось достаточно менее суровых мер. В мае 1945 года среди тех, кто добровольно согласился вернуться, оказался некий Владимир Оленич. Позже он рассказывал, как допрашивавший его сотрудник НКВД напомнил ему о семье, живущей в СССР. Одного этого упоминания оказалось достаточно. Оленич понял, что угрожает его близким, если он откажется вернуться, и согласился назваться советским гражданином, хотя и был поляком. Кстати, даже в английском МИД понимали, что давление НКВД играет большую роль в деле возвращения пленных. Об этом писал, в частности, Кристофер Уорнер.
В лагерях для военнопленных СМЕРШ быстро организовал «внутренний круг» агентов и информаторов во главе с «комиссарами». Информаторы составляли «черные списки» тех, кто не желал репатриироваться, сообщали о планируемых побегах. Иногда этих действительных или мнимых пособников СМЕРШа убивали. Так, в лагере под Веной один пленный застрелил своего товарища, заподозрив его в составлении списков для НКВД. В рядах РОА и казачьих частях наверняка было множество советских агентов еще до сдачи в плен. Вообще же, в репатриационных операциях наравне с офицерами СМЕРШа нередко принимали участие и бывшие пленные. Во Франции, например, из 60 энкаведешников, работавших в миссии генерала Драгуна, половина были штатные сотрудники из СССР, остальные же — бывшие военнопленные, рассчитывавшие заслужить прощение. Сомнительно, однако, чтобы они преуспели в этом.
Многих русских, привезенных в Англию из Франции в 1944 году и до этого прошедших через немецкие концлагеря, пришлось сразу же поместить в госпиталь. Воспользовавшись этим, представитель миссии советского Красного Креста, профессор Саркисов, обратился через прессу «к общественным и другим организациям» в Англии, которым «известно местопребывание больных русских», с просьбой сообщить их фамилии и адреса в лондонскую миссию советского Красного Креста. Но военное министерство и МВД отказались помочь профессору в его «гуманной задаче» — вызвав тем самым недовольство сотрудника МИД Джона Голсуорси, обвинившего министерство в «обструкции представителей союзника».
Следующим шагом НКВД в работе с пленными, после отбора и перевозки их домой, был прием репатриантов в СССР. Однако многие пленные расставались с жизнью, едва ступив на контролируемую советскими войсками землю. «Таймс» 4 июня 1945 года писал, что в Берлине «с изменниками из власовской армии советские расправляются скопом». Об обменном пункте в Торгау в статье сказано:
«Целое крыло тюрьмы было выделено для приговоренных к смертной казни, большинство которых составляли солдаты армии Власова. Они кричали из-за зарешеченных окон: «Мы умираем за родину, а не за Сталина».
Огромное множество казаков, выданных в Австрии — в том числе большая часть офицеров, — были расстреляны в первые же дни после выдачи на Юденбургском металлургическом заводе, на сборном пункте в Граце, по дороге в Вену. С пленными расправлялись и другими способами. А. Солженицын видел, как смершевец безжалостно стегал кнутом власовца. Другого пленного привязали к двум березам и разорвали. Сколько из них погибло вот так сразу после выдачи — неизвестно, но, верно, счет идет на тысячи.
Из уцелевших большинство проходило через изощренную систему допросов. Как уже говорилось, все их пожитки, включая смену одежды, повсеместно конфисковывали и уничтожали, мужчин, женщин и детей сразу же отделяли друг от друга для последующей отправки в разные лагеря. В книге Анатолия Грановского, офицера, перебежавшего на Запад, рассказывается, как на берегах Эльбы офицеры НКВД следили за прибывающими из американской зоны баржами с перемещенными лицами из Тангермюнде. Энкаведешники радушно встретили соотечественников, но стоило американцам уехать, как картина разом изменилась, раздались крики: «Эй вы, предатели, быстренько складывайте вещички и стройтесь». Злобные псы рвались с поводков, яростно лая на ошеломленных репатриантов. Тот же источник дает нам некоторое представление о судьбе женщин. В одном лагере перемещенных лиц комендант-энкаведешник показал Грановскому на женщин и объяснил: «Если хочешь, можешь поиметь любую за пару сигарет или стакан воды — у них в бараках нет водопровода».
Для приема репатриантов советская администрация выделила в Германии лагеря «восточных рабочих» и другие сборные пункты, в большинстве своем обнесенные проволокой и охраняемые. Однако в некоторых местах приток заключенных достигал таких размеров, что обеспечить охрану было просто невозможно. Николай Комаров в мае 1945 года находился с группой казаков в Австрии. В поисках работы в советской оккупационной зоне он отправился в один из лагерей, но там его охватили сомнения и он решил вернуться назад. И наверное, правильно сделал — он и сейчас, более 30 лет спустя, живет в свободной стране.
Зато другой герой нашей книги — Шалва Яшвили — угодил прямиком в волчью пасть. В 1945 году англичане отправили его вместе с другими грузинами в огромный советский лагерь в Таранто (Италия), и там Яшвили пришлось выслушивать заверения майора Грамасова, что родина все простит. Яшвили считал, что все должно быть наоборот: просить о прощении следовало бы советскому правительству, так жестоко бросившему на произвол судьбы своих пленных граждан. В августе Шалва в группе из 250 человек отправился поездом на север. Их охраняли английские солдаты, но речи о насильственной репатриации не заходило. Только когда они вышли на станции в советской зоне Австрии, стало понятно, что дело плохо. Яшвили заметил, как грузинский майор отдал честь советскому полковнику, по виду буряту или монголу, тот не ответил на приветствие и пробормотал что-то неразборчивое. Майор вернулся к своим товарищам «бледный как смерть». Когда группы пленных вывели со станции, они оказались перед взводом смершевцев с автоматами. Сомнений не оставалось: они попали в ловушку.
В близлежащем лагере грузины провели две ночи. Яшвили сразу же решил бежать, понимая, что у уроженца солнечной Грузии мало шансов выжить в Магадане. В Таранто он с друзьями организовал футбольную команду, игравшую против англичан и американцев. Теперь же он обсуждал с друзьями по команде планы побега. Австрийский охотник, проходивший мимо лагеря, предложил провести их тайными тропами в английскую зону, но они не успели осуществить этот план: поступил приказ идти на восток.
Это было долгое и мучительное путешествие. Еду привозили на грузовиках, но несколько дней пленных вообще не кормили. Однажды Яшвили с друзьями едва не погиб от руки разъяренного офицера НКВД, поймавшего их на том, что они прокрались на ферму сварить себе какой-нибудь еды. Наконец, они дошли до огромного лагеря около Винер-Нейштадта, где было не менее 60 тысяч пленных. По периметру стояли охранники, но проволочного ограждения не было и никто не контролировал жизнь узников в лагере, а потому проверка по списку была бы здесь попросту невозможна. Яшвили, не оставлявший мысли о побеге, заметил, что с одной стороны лагерь огибает маленькая речушка, и, хотя там стояли охранники, в лагерном шуме и гаме ничего не стоило проскользнуть мимо них незамеченными.
Яшвили с тремя друзьями, тоже твердо решившими бежать, изучил местность. Охранники постоянно были на посту, но их внимание поглощали в основном толпы женщин, стиравших белье в речке. Молодые девушки высоко поднимали юбки, входя в воду, смеялись, перекрикивались с подружками. Стояли жаркие августовские дни, война была позади, и неудивительно, что часовых больше занимали загорелые девичьи ножки, а не четверо парней, залезших в реку в засученных по колено штанах и выбравшихся на другом берегу посушиться на солнце. И никто не заметил, как еще через несколько минут парни куда-то исчезли. Они затаились в кустарнике и просидели там до темноты, жуя тушенку и попивая вино из фляжки, выменянной у красноармейца-шофера на польскую шапку. Когда настал вечер, они двинулись на запад, к горам. Несколько дней они блуждали по лесам, ориентируясь по солнцу и питаясь нарытой в полях картошкой, которую варили в касках, в изобилии валявшихся вокруг. Наконец им удалось пробраться в американскую зону. Яшвили и сегодня живет на Западе.
