Николай Толстой - Жертвы Ялты
Добровольцев отправили поездом в советскую оккупационную зону Австрии. Они обещали оставшимся писать — и действительно, из Вены пришло несколько писем, но потом они замолчали, и о дальнейшей судьбе этих людей нам ничего не известно. Интернированные провели в Лихтенштейне более года, пока, наконец, Аргентина не согласилась принять их в качестве иммигрантов, и осенью 1947 года примерно сто русских отплыли в Буэнос-Айрес.
Среди них был и генерал Смысловский с женой. В Лихтенштейне его посещали Аллен Даллес, глава американской разведки в Швейцарии, и другие военные западные эксперты, рассчитывавшие получить информацию из этого бесценного источника знаний о Советском Союзе. К тому же Смысловский все еще поддерживал контакт с антисоветскими агентами и группами сопротивления в России. Позже остатки этого аппарата были переданы разведывательной организации генерала Гелена в американской зоне Германии. Сам же Смысловский сумел применить свой богатый военный опыт в новой стране, став лектором и советником аргентинского правительства по борьбе с терроризмом.
Хотя некоторые из добровольных репатриантов вызвались вернуться на родину из страха, что правительство Лихтенштейна может в последний момент дрогнуть и принять советские требования, реально такой опасности не существовало. Тогдашний премьер-министр Лихтенштейна доктор Александр Фрик объяснил мне, что его правительство ни на мгновение не принимало в расчет такую возможность:
«Наша страна маленькая, но она управляется законом».
На мой вопрос, что было бы, если бы СССР, союзники или Швейцария оказали такой нажим, которому Лихтенштейн не смог бы противостоять, доктор Фрик ответил, что был готов к этому и что до тех пор, пока Лихтенштейн мог сам решать свои внутренние дела, ни один русский не был бы репатриирован насильно. Если бы, однако, им угрожали силой, правительство, отказавшись от вооруженной борьбы, обратилось бы с призывом к мировому общественному мнению и международной прессе, протестуя против бесчеловечности предлагаемых мер и вмешательства во внутренние дела суверенного государства. Но дело обошлось без нажима. Князь Лихтенштейна и доктор Фрик в разговорах со мной подчеркивали, что все население страны было единодушно в этом вопросе и правительство получало прошения от фермеров и крестьян, моливших проявить христианское милосердие и помочь несчастным скитальцам. Маленький народ Лихтенштейна, воспитанный в католической традиции, понял глубину человеческой трагедии русских и считал, что этот аспект перевешивает соображения политического благоразумия и материальной выгоды.
Вообще к делам материальным население Лихтенштейна проявило редкостное безразличие. В 1945 году в стране жило 12 141 человек, а годовой бюджет достигал двух миллионов швейцарских франков. Тем не менее жители этой чисто сельскохозяйственной страны без единой жалобы более двух лет выделяли на содержание русских 30 тысяч швейцарских франков в месяц. Кроме того, они оплатили все расходы по их эмиграции в Аргентину, что составило около полумиллиона швейцарских франков. Правда, через три года западногерманское правительство взяло на себя ответственность за эти расходы и выплатило их Лихтенштейну, но в 1947 году предвидеть это было невозможно.
Конечно, можно сказать, что у Лихтенштейна не было общих дел с Советским Союзом, что английское, американское и французское правительства добивались скорейшего возвращения своих военнопленных, что шведы ждали поставок угля от Польши, тогда как у Лихтенштейна не было на Востоке никаких интересов. И это действительно так, но есть одно очень существенное соображение. Лихтенштейн — конституционная монархия, в которой князь пользуется огромным престижем, как личным, так и политическим. Но до 1945 года суверенное государство представляло собой лишь малую часть территориальных интересов князя. Основной источник богатства его семьи составляли огромные владения в Чехии. В 1945 году чешское правительство заявило о своем принципиальном уважении прав князя, но на практике местные коммунистические комитеты взяли под контроль большую часть княжеских владений в стране. Князь обратился в суд, отстаивая свои права, но в 1948 году коммунисты захватили власть в стране. Тем самым все права на частную собственность и вообще всякая законность были разом отменены, так что князь должен был крепко подумать, прежде чем задевать тех, кто мог лишить его собственности. Этот фактор, однако, был для него второстепенным — так же, как для его подданных вопрос о налогах, которые шли на беженцев.
Таким образом, крошечный Лихтенштейн, где не было армии, а полиция составляла 11 человек, сделал то, на что не осмелились другие европейские страны. Правительство Лихтенштейна с самого начала решительно заявило советской репатриационной миссии, что позволит уехать из страны только тем, кто выскажет желание вернуться в СССР, и ни разу не отклонилось от этой линии. Когда, например, миссия намекнула, что генерал Хольмстон-Смысловский должен предстать перед судом по обвинению в военных преступлениях, правительство Лихтенштейна вежливо, но решительно потребовало доказательств, а поскольку таковых не оказалось — дело тем и кончилось. Никаких неприятностей не последовало, и советская миссия, поняв, что ничего не добьется, вскоре отбыла восвояси.
Я спросил князя, были ли у него сомнения в успехе выбранной линии. Мой вопрос, по-видимому, удивил его.
— Нет, — объяснил он, — с советскими надо говорить жестко — это им нравится. Ведь лучше всего они понимают язык силы.
Глава 17
Советские действия и мотивы
В Москве, в Фуркасовском переулке, недалеко от площади Дзержинского, находится здание архивов КГБ. Здесь в подвале хранятся материалы о всех важных операциях, проведенных этой организацией и ее предшественницами. Где-то в темных закоулках стоят, верно, и ящики с досье СМЕРШа и НКВД о репатриационных операциях 1943–1947 годов. Но даже если представить себе, что советский режим в один прекрасный день рухнет, вряд ли этим материалам суждено когда-нибудь увидеть свет. Хранилище архивов оборудовано устройством, с помощью которого можно в мгновение ока, взрывом или кислотой, уничтожить весь этот мрачный список преступлений. Так что даже и в будущем многие документы, необходимые для рассказываемой в этой книге истории, окажутся, как и сегодня, недоступны для исследователей.
Все же материалы из других источников дают возможность воссоздать достаточно точную картину событий. Александр Солженицын посвятил этой теме главу в «Архипелаге ГУЛаг»: «Та весна». Некоторые заключенные ГУЛага со временем оказались на Западе и рассказали о себе и товарищах по несчастью. Кое-что поведали нам офицеры НКВД и СМЕРШа, перебежавшие на Запад. Есть и другие источники, свидетельства, которые самым неожиданным образом освещают потаенные уголки этой драмы. Поэтому мне кажется справедливым сказать, что возникающая картина если и не полна, то — во всяком случае, в основном — правильна.
Прежде всего, следует отметить, что советское правительство считало всех советских граждан, временно вышедших из-под его контроля, предателями, независимо от обстоятельств, которые привели их за границу, и независимо от того, как вели себя эти люди в другой стране. Пытаясь оправдать такой подход, Геральд Рейтлингер рассказывает о том, что красноармейцы, доведенные до крайности собственным тяжким опытом и страданиями своего народа, порой сами убивали попавших к ним в руки русских в немецкой форме. Действительно, преступлениями нацистов можно оправдать многое, но к нашей теме объяснение Рейтлингера отношения не имеет. Возвращаемые на родину пленные охранялись не Красной Армией, и регулярные войска редко имели с ними дело.
Мы можем с уверенностью отбросить допущение, что на отношение советского правительства к репатриантам хоть в какой-то мере влияло поведение нацистов. Отношение к советским военнопленным как к изменникам определилось еще задолго до нападения Германии на СССР, более того, на практике это отношение проявилось еще в ту пору, когда Советский Союз и нацистская Германия были союзниками. После финской войны, в марте 1940 года, русские пленные, захваченные финнами, были отправлены на родину. Триумфально прошествовав по улицам Ленинграда, под восторженные крики толпы, с лозунгами «родина приветствует своих героев», они промаршировали прямиком на вокзал, где их посадили в вагонзаки и отправили в лагеря. Никого не интересовало, как именно они вели себя во время плена, и люди среди них были самые разные: от бравых офицеров, вынужденных сдаться в бою, как капитан Иванов, оказавшийся в Устьвымлаге, до штатских, вроде простой девушки Кати из Ленинграда, работавшей у финнов официанткой (она попала в Потьму). Эти пленные не сотрудничали с врагом, не были заражены антикоммунистической идеологией, их даже и не обвиняли в этом. Их преступление состояло единственно в том, что они заглянули в «несоциалистический» мир. Русским заключенным, попавшим к немцам, была известна мрачная судьба пленных финской кампании: никто из них не вернулся к себе домой. И напрашивался единственный вывод: все они были ликвидированы.
