Борис Ковалев - Повседневная жизнь в период оккупации
Закончился траурный концерт гневным выступлением Либеровской, которая, проклиная партизан и называя их шайкой озверевших бандитов, призвала смолян «сплотиться в борьбе с общим врагом — большевизмом».[527]
Особое внимание уделялось распространению немецкой культуры. Правда, хотя в средствах массовой информации неоднократно говорилось о «приобщении русского народа к классической германской музыке», на практике это часто сводилось к исполнению солдатских песенок и военных маршей.
Но все-таки абсолютное большинство времени занимали различные пропагандистские передачи. Это видно из типичной программы орловского радиоузла с 19 по 25 июля 1942 года:
Воскресенье, 19 июля.
13.00 — Политинформация.
13–30 — Сказка для детей.
15.00 — Лекция по древней литературе, лекция 4. Лектор Д. И. Весновский.
18.00 — Передача из Орловского городского театра — «Поздняя любовь» Островского.
Понедельник, 20 июля.
13.00 — Политинформация.
17.00 — Концерт, цыганские романсы, колоратурное сопрано, солист-гармонист.
19–00 — Политинформация.
19–15 — Инсценировка рассказа А. П. Чехова «Хирургия».
Вторник, 21 июля.
13.00 — Политинформация.
19–00 — Политинформация.
19.15 — Политобозрение.
Среда, 22 июля.
13–00 — Политинформация.
17.00 — Концерт, меццо-сопрано, бас, балалайка.
19–00 — Политинформация.
19.15 — Литературная передача. «Театр у микрофона». «Волк». Радиопьеса из современной жизни.
Четверг, 23 июля.
1300 — Политинформация.
1900 — Политинформация.
19.15 — Рассказы Чехова и музыка. Граммофонная запись немецких композиторов.
Пятница, 24 июля.
13.00 — Политинформация.
19–00 — Политинформация.
19.15 — Политобозрение.
Суббота, 25 июля.
13.00 — Политинформация.
17.00 — Концерт: тенор, скрипка, виолончель, рояль, песенки. В промежутках трансляции передачи имперских радиостанций.[528]
После изгнания за пределы России нацисты из Прибалтики при помощи разветвленной сети радиостанций, вещающих на территорию, освобожденную Красной армией, также организовывали регулярные передачи.
Сотрудники министерства пропаганды Третьего рейха и их руководитель Геббельс отлично осознавали ту роль, которую могут играть в идеологической обработке населения различные произведения культуры и искусства. К российской же интеллигенции отношение со стороны гитлеровцев было самое циничное и прагматичное. За редким исключением, нацисты считали ее сохранение в России временным явлением — до конца войны Германии против Советского Союза. Те представители российской интеллигенции, которые были привлечены нацистами для работы в школах, учреждениях культуры, административных структурах, не представляли самостоятельной политической силы. Под жестким контролем нацистских оккупационных властей они выполняли поставленные захватчиками задачи.
Глава пятнадцатая
«Господи, ниспошли Адольфу Гитлеру силу!»
Православная церковь на оккупированной территории. — Коллаборационизм или духовное возрождение? — Миссионерство. — Подвиги и предательство.
Своего негативного отношения к Церкви и ее служителям большевики никогда не скрывали. На протяжении 1920–1930-х годов шел процесс тотальной атеизации населения. Хотя Конституция СССР 1936 года гарантировала свободу совести, в повседневной жизни это практически никогда не соблюдалось. Борьба с «религиозными пережитками» проводилась самыми жесткими и безнравственными способами. В стране осуществлялась планомерная политика физического и морального уничтожения как религиозных памятников, так и религиозного духа.
Большинство российских городов и сел оказались в числе пострадавших от такой политики. Немногочисленные действующие храмы душились непосильными налогами. Советское и партийное начальство во всеуслышание неоднократно заявляло, что водка и драки — это несоизмеримо меньшее зло, чем религия.
Перед войной в Пскове не осталось ни одного действующего храма. Последнее прибежище верующих, маленькую кладбищенскую Дмитриевскую церковь, располагавшуюся за городом, закрыли в апреле 1941 года и передали под склад.[529]
К 1941 году подавляющее большинство священников Русской православной церкви были репрессированы. Их начали арестовывать еще в 1920-е годы. Советская власть видела в них своих потенциальных противников. Немногие оставшиеся на свободе были вынуждены работать конюхами, счетоводами, сторожами. Но даже смена деятельности бывших духовных лиц не являлась для НКВД препятствием для репрессий против них.
Закрытие храмов часто сопровождалось действиями, которые должны были преднамеренно оскорбить и унизить чувства верующих. Церкви приспосабливались для складов, конюшен и хлевов, иконы и другие предметы культа сжигались.
Нередко бывало так, что под одной крышей одновременно проходили религиозные службы и занятия Союза воинствующих безбожников. В книге известного немецкого генерала Хайнца Гудериана «Воспоминания солдата» так описывается Смоленский кафедральный собор в первые часы оккупации города нацистами: «При входе посетителю бросался в глаза антирелигиозный музей, размещенный в центральной части и левой половине собора… Во внутренней части помещения стояли восковые фигуры в натуральный человеческий рост, показывающие в утрированном виде, как буржуазия эксплуатирует и угнетает пролетариат. Правая половина церкви была отведена для богослужения».[530]
Русское население, в особенности проживающее в сельской местности, к 1941 году оставалось в большинстве своем религиозным. Начавшаяся война еще сильнее обострила это чувство.
Гитлеровцы рассматривали Церковь и священнослужителей как своих потенциальных союзников. Они рассчитывали на всестороннюю помощь со стороны духовенства при осуществлении своей оккупационной политики на территории СССР. Интересно, что еще в 1921 году Альфред Розенберг во время встречи с русскими монархистами обсуждал план создания кадров священников для будущей России.[531]
После того как национал-социалисты пришли к власти, они потребовали, чтобы во главе православной епархии в Германии стоял немец. Таковой нашелся в лице архиепископа Серафима (Ладе). После начала Второй мировой войны он был возведен в сан митрополита. Нацисты называли его «вождем всех православных в третьей империи и во всех контролируемых ею территориях». Но Серафим не смог сыграть сколь-нибудь активной роли в церковной жизни оккупированных районов Советского Союза. Во многом это можно объяснить позицией рейхсминистра Восточных областей Розенберга. К этому времени он стал воинствующим атеистом, ненавидящим христианство. Его книга «Миф XX века» была в числе запрещенных католической церковью. Он презирал все русское и славянское до такой степени, что православие считал всего лишь «красочным этнографическим ритуалом». Поэтому, по его мнению, германская администрация должна была относиться к таким обрядам терпимо и даже поощрять их как средство, обеспечивающее повиновение покоренного славянского населения.
Что касается других руководителей Третьего рейха, то у них отношение к христианской религии было двойственное. С одной стороны, на пряжках немецких солдат было выбито: «С нами Бог», существовал институт военных священников. Но с другой — в фашистской Германии предпринимались попытки определенной реанимации древних языческих культов. Рассуждая со своими приближенными о религии, Гитлер обычно заканчивал дискуссии следующим ВЫВОДОМ: «В том-то и беда, что мы исповедуем не ту религию. Почему бы нам не перенять религию японцев, которые считают высшим благом жертву во славу отечества? Да и магометанская вера подошла бы нам куда больше, чем христианство с его тряпичной терпимостью».[532]
В декабре 1941 года Гитлер в кругу подчиненных рассуждал о необходимости уничтожения христианства: «Война идет к концу. Последняя великая задача нашей эпохи заключается в том, чтобы решить проблему церкви. Только тогда германская нация может быть совершенно спокойна за свое будущее.
…Нужно подождать, пока церковь сгниет до конца, подобно зараженному гангреной органу. Нужно довести до того, что с амвона будут вещать одни дураки, а слушать их будут одни старики…».[533]
Отношение к православию у Гитлера и его ближайших сподвижников было еще более агрессивным. Не отрицая необходимости активного использования в пропагандистских целях открытие храмов, он возражал против единой православной церкви в России. В одной из своих застольных бесед он заявил: «Церковь — это всегда государственная объединительная идея. В наших же интересах лучше всего было бы, если бы в каждой русской деревне была своя собственная секта со своим собственным представлением о Боге. Если у них там начнут возникать всякие колдовские или сатанинские культы, как у негров или у индейцев, то это будет заслуживать всяческой поддержки. Чем больше моментов, разрывающих на части СССР, тем лучше».[534]
