Валерий Замыслов - Иван Болотников (Часть 2)
Вскоре услышала позади дробный стук лошадиных копыт. Оглянулась - и отпрянула в сторону, прижавшись к ели.
Трое верховых осадили коней, спрыгнули наземь, подошли к Агате.
- Ты что, девка, умом рехнулась! Куды ж ты одна на ночь глядя? закричал один из вершников.
- В Малиновку, люди добрые, - ответила Агата. - В деревеньку свою, к матушке.
"В деревеньку, к матушке", - передразнил наездник. - Да ведаешь ли ты, неразумная, где твоя деревенька?
- Как же не ведаю. Малиновка наша одна, - простодушно молвила Агата.
- Это на Руси-то? - хмыкнул вершник. - У меня, вон, свояк в Малиновке живет. Так то под Новгородом. А ты какова уезду?
- Елецкого, люди добрые. Там наша Малиновка.
Вершники рассмеялись.
- Учудила, девка! До Ельца, поди, полтыщи верст. Да и дорог ты не ведаешь. Туды и на коне лихо. Разбой кругом да татары рыщут. Куды ж ты, шалобродная! Чу, ночь наступает. Лес дремуч, тут лешак на лешаке. Тьфу, пронеси силу окаянную!
Вершник, пожилой крутоплечий мужик в багряном кафтане, истово перекрестился и, придерживая коня за повод, добавил:
- Не дело удумала, девка. Не дойти те до Ельца...
Вершник вдруг поперхнулся, захлопал глазами и застыл с открытым ртом.
- Глянь, робята, - тихо выдавил он. - Глянь на дорогу.
Впереди, саженях в десяти, поднялся на задние лапы огромный, в бурой шерсти медведь.
Служилые оробели, а медведь стоял средь дороги и разглядывал людей. Агата похолодела, и будто только сейчас увидела она дикий, наугрюмленный лес, и таинственный колдовской сумрак надвигавшейся ночи, и длинные замшелые коряги, тянувшиеся к ней цепкими, высохшими, узловатыми руками.
"Господи! Да что ж это я... Куда ж снарядилась, непутевая", запоздало опомнилась она.
Старший из вершников, не сводя настороженных глаз с медведя, вытянул из кожаных ножен саблю, а двое других выхватили из-за кушаков пистоли.
Косолапый, почуяв недоброе, рявкнул и не спеша убрел в чащу.
- Ну так что, девка, - утер вспотевшее лицо старшой. - Дале пойдешь али с нами вернешься?
- А вы куда ж?
- Так мы за тобой посланы. Велено на воеводский Двор доставить.
- На воеводский?.. Пошто я понадобилась воеводе? - озадачилась Агата.
- О том нам не ведомо. Одно лишь скажу. Как прознал Тимофей Егорыч про твой уход, так тотчас повелел догнать тебя и вернуть. Вот так-то, девка. А теперь взбирайся на моего коня да держись покрепче. Поспешать надо, строго произнес старшой.
С того дня Агата оказалась в воеводской светелке. Тимофей Егорыч заходил по три раза на, дню, садился на лавку, веселый и слегка захмелевший, улещал:
- Забудь о Малиновке, Агатушка. Поди, и ее ордынцы порушили. Никто тебя в деревне не ждет. Не горюй. Слезами беды не избыть. Ты меня послушай. Кинь из головы кручину да повеселись вволю. Жизнь-то больно пригожа, глянь за окно. Птицы и те радуются, ишь как в саду заливают. А вон девки на игрище собрались. Ступай-ка к ним, развей кручинушку. Ты ж не черница какая. Вон как поганых сабелькой уважила. Ступай в сад!
Агата либо отмалчивалась, либо отвечала коротко:
- Посижу я, воевода. Не неволь.
Воевода супился и послушно уходил. А затем появился этот могучий, плечистый парень с густыми черными кудрями, падающими на загорелый лоб. Был он замкнут и неразговорчив, будто что-то тревожило его в этом воеводском доме. Тимофей Егорыч называл его своим "другом собинным". Несколько раз он поднимался с ним в светлицу, норовя развеселить Агату. Но Иван больше помалкивал и все о чем-то раздумывал, хмуря темные брови, и Агате почему-то было беспокойно от его отрешенно-задумчивых глаз.
"Вот и ему не сладко в хоромах. А ведь содруг воеводы. Чего бы лучше пей, веселись да девок голубь... Васюта не таков. Тот весь день рта не закрывает, и девки к нему льнут. Бедовый!.. Иван же, как туча черная. С чего бы это?" - раздумывала Агата.
Как-то поутру, сидя у окна в светелке, Агата услышала со двора чей-то басовитый, охрипший голос:
- Кой седни день, Марья?
- Середа, батюшка. Аль запамятовал? - отвечал женский голос.
- Запамятовал, баба.
- Да уж где те припомнить, коль из погреба не вылазишь. Поди, бочонок вылакал. Вот донесу ужо воеводе.
- Нишкни, баба!.. Кой седни день?
- Вот ить до чего назюзюкался. Середа, идол!
- Я те, дура!.. А по счету кой?
- Шешнадцатый!
- Шешнадцатый?.. Так ить мне седни в карауле стоять. От, дура! И че не упредила! Сотник по морде съездит.
Баба звучно сплюнула и ушла. Служилый же, почесав затылок, что-то невнятно забурчал и вновь полез в погреб.
Девки глядели из окна, смеялись. Агата же невольно охнула. Шестнадцатое! Сейчас идет травень-месяц. Молвила:
- Седни у меня день ангела. Совсем забыла, девоньки.
Подружки поднялись из-за прялок и кинулись к Агате, принялись обнимать.
- То день собинный.
- Грех именины забывать.
- Надо бы воеводе молвить.
- Ой, не надо, подруженьки. Идемте в сад. На качели хочу! - загорелась Агата, но потом вновь остыла. - Ой, нет. Поначалу о матушке помолюсь. Пойду в крестовую, а уж потом и на гульбище.
Агата спустилась в молельную, а девки все же упредили воеводу. Тот как услышал, так и возрадовался:
- Добро, девки. Будет вам седни праздник. Всех кличу на пир честной!
Шумно стало в хоромах, то и дело слышались громкие воеводские приказы:
- Лучшие вина и закуску ставьте! Ничего не жалейте!
- Купцов ко мне немедля! Скоморохов!
Более двух часов провела Агата в молельной. Вышла в сад спокойной и умиротворенной, будто тяжкую ношу с себя скинула. Глаза ее лучились, на лице блуждала улыбка.
- Вот и я, подруженьки. Примите в хоровод.
Пока девки гуляли в саду, в хоромах вовсю готовились к пиру. Суетня продолжалась до самого вечера. Потом в сад явился "гонец". То был Васюта Шестак, одетый в синий бархатный кафтан с золотыми застежками. Ступил к Агате, молодцевато тряхнул кудрями и картинно поклонился, коснувшись рукой земли.
- Пожалуй в терем, Агата Степановна.
Подружки лукаво заулыбались, подхватили Агату под руки и повели в хоромы. На красном крыльце стоял сам воевода. На нем белый атласный кафтан с жемчужным козырем, белая шапка, отороченная соболем, желтые сафьяновые сапоги с золотыми подковами. Нарядный и статный, сбежал с высокого крыльца, поклонился степенно, в пояс.
- Пожалуй за стол, Агата Степановна. Чем богаты, тем и рады.
Девки ахнули: экая честь Агате! Сам воевода встречает. Будто боярышня. Вон и слуги оторопели.
Агата и сама немало подивилась. Смутилась, кровь прилила к щекам. Людей полон двор, а воевода дочь крестьянскую чествует. Господи, скорее бы в светлице спрятаться! Вон как рыжий сотник выпялился. А глаза алые, рожу кривит.
Воевода взмахнул рукой, и к Агате подскочили две сенные девки в шелковых голубых сарафанах. В руках одной из них - девичий венец, усыпанный дорогими каменьями.
- Облачись, голубушка.
Агата еще больше засмущалась, хотелось сквозь землю провалиться. Но тут набежали девки и принялись осыпать ее тюльпанами.
А потом все было будто в сказочном сне, все поплыло перед глазами люди, цветы, подарки, которыми щедро одаривал воевода. Мелькали сарафаны и летники, телогреи и шубки, венцы и кокошники, башмаки и сапожки... Затем началась шумная, веселая застолица с шутами и скоморохами в пестрых потешных одеждах. Все крутилось, пело, плясало, кувыркалось, ухало, перемежаясь с задорной, разудалой музыкой гуслей, рожков и дудок.
Обычай требовал, чтоб именинница трижды выпила с гостями, и Агата осушила три малые серебряные чарки. Все забылось: и Малиновка с белой березовой рощей, и ласковая матушка с улыбчивыми глазами. Все исчезло, улетучилось, уступив место сладкому, туманному опьянению. Она не помнила, как затем очутилась в светелке. Чьи-то крепкие, сильные руки подхватили ее, понесли по темным сеням и легко опустили на мягкое ложе.
- Агатушка!.. Лада моя, - услышала она жаркий шепот.
- Ты, воевода, - тихо молвила она, задыхаясь от горячих объятий.
ГЛАВА 6
БЕГСТВО
Два дня Федька Берсень не выходил из опочивальни, а когда наконец появился на людях, то не замечал ни слуг, ни стрельцов, ни Ивана с Васютой.
- Ошалел на радостях, - посмеивался Шестак. - Экую кралю обабил. У-ух, девка!
Болотников же становился все угрюмее. Давно схлынула радость встречи с "воеводой", и вот уже другую седмицу угнетали его невеселые мысли.
"Бежал на простор, в степи, а угодил в боярский терем - к Федьке-самозванцу. Ежедень пиры да обжорство. Но надолго ли барская жизнь? Вскроется обман - и к палачу на плаху".
Как-то сказал об этом Федьке:
- Уходить надо. Мыслю, близок конец твоему воеводству.
Берсень же отмахнулся беззаботно:
- Напрасно каркаешь. Сижу я в городке крепко. Народ за меня живота не пощадит. А про воеводу Тимофея Егорыча донести царю некому. Всех стрельцов порубали, никто не дознается. Любо мне в крепости!
Но Болотникова Федькины слова не убедили. Он часто слонялся по городу и видел немало недовольных. То были десяцкие, целовальники и ярыжки, купцы, приказчики и торговые сидельцы, подьячие и приказный люд. Все они тихо роптали.
