Мишель Ламарш Маррезе - Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861)
Нечеткость наследственных прав дочерей вскоре привлекла к себе внимание судов. В итоге одной из важнейших проблем в спорах о наследстве в XVIII в. стало определение того, что же именно представляет собой приданое достаточного размера, или «довольное награждение»[38]. Неясность в этом вопросе возникла из-за формулировок сенатского доклада 1730 г. и указа 1731 г. В докладе Сената говорилось, что приданое по традиции зависит от усмотрения родителей («отцы и при животе своем детей делили, и в приданые за дочерьми деревни давали по своей воле»){80}, а указом 1731 г. было установлено право дочерей на одну четырнадцатую часть отцовской недвижимости. Хотя второе положение явно относилось к незамужним дочерям, законодатели до конца столетия ломали голову над вопросом о том, является ли приданое лишь авансом наследства, а потому должно быть дополнено, если окажется меньше положенной четырнадцатой части, или же дочерям следует довольствоваться тем, что они получают при вступлении в брак{81}. Дополнительную неясность в этот вопрос вносили и сами истцы: они прибегали к рутинной формуле, гласившей, что женщина, чьи права вызвали конфликт, получила достаточное приданое («выдана в замужство с довольным награждением»), но, как правило, не указывали размеров этого «награждения».
На всем протяжении XVIII в. ответчики обоего пола в один голос утверждали, что родственницы, оспаривавшие у них семейное имущество, не имеют прав на наследство, так как получили положенное им приданое, выходя замуж, и, взяв однажды свою долю, тем самым отказались от дальнейших претензий на семейную собственность. Но не только мотив достаточности приданого постоянно повторялся в этих судебных делах. Еще одной общей их чертой был состав родственников, участвовавших в спорах по поводу наследственных прав замужних дочерей. В сущности, состав участников судебных споров не только четко отражает роль половой и возрастной иерархий в России XVIII в., но и показывает, как эти иерархии влияли на участие женщин в правовом процессе. Если мужчины оспаривали имущественные права женщин-родственниц независимо от их возраста и степени родства, то женщины начинали тяжбы против членов семьи избирательно.
В подавляющем числе случаев о наследственных правах дочерей спорили не братья с сестрами, а тетки с племянницами и племянниками либо родные сестры друг с другом. Так, из 45 дел по спорам о наследстве, рассмотренных в Вотчинной коллегии и в Сенате в XVIII в., только 7% (3 из 45) приходится на споры между братьями и сестрами. Зато споры между сестрами составляли 16% (7 из 45) общего числа, а тяжбы теток с племянниками и племянницами достигали 20% (9 из 45)[39]. Еще одним важнейшим фактором был выбор момента для обращения в суд. Замужние женщины редко начинали тяжбы с целью увеличить свою долю наследства сразу после кончины родителей, между тем как смерть брата, за редким исключением, немедленно давала толчок к началу тяжбы. Дворянки XVIII в. неохотно предпринимали шаги против братьев, пока те были живы[40], но без колебаний заявляли о нарушении своих прав детям своего умершего брата. Племянники, со своей стороны, отбрасывали почтительность к пожилым родственницам, как только речь заходила о собственности. Соперничество же между сестрами проявлялось при их жизни. Столица была далеко, связаться с ней было трудно, так что дворянка, обратившаяся в Вотчинную коллегию по поводу регистрации имения, вполне могла утаить, что у нее есть сестры, или даже солгать о своем семейном положении, заявив, что она не замужем, а потому именно она, а не ее замужние сестры должна унаследовать родительские владения{82}.
В дошедших до нас прошениях и жалобах раз за разом повторяется один и тот же конфликт: тетка предъявляет права на большую часть имения своего отца, а племянницы и племянники утверждают, что она получила положенное ей приданое, выходя замуж. «В прошлом 1702-м году… брат мой… выдал меня замуж… с самым малым приданым из движимого имения отца нашего», — заявила Феодосия Шатилова, обращаясь в 1743 г. в Вотчинную коллегию за долей отцовской недвижимости. Впрочем, Шатилова надумала подать в суд лишь после того, как брат умер, а все владения, принадлежавшие некогда их отцу, достались вдове и дочери брата{83}. Дворянка Соломонида Обашева в 1741 г., после смерти брата, отправилась в Москву ходатайствовать о части имения своего отца. Ее племянник на это заявил, что она вместо своей указной части наследства взяла приданое движимым имуществом, когда выходила замуж, так что тетушка поздно спохватилась{84}. Княгиня Елена Щербатова пришла в ярость, когда ее тетка унаследовала вдовью часть после своей матери — бабки Елены. По утверждению княгини, тетушка уже получила в приданое 24 души крепостных и на тысячу рублей движимого имущества, да еще тысячу наличными на покупку имения. Тетка Щербатовой в ответ не отрицала, что получила с лихвой свою законную долю в приданое, но заметила при этом, что ее мать, оставив дочери столь щедрое наследство, не нарушила никаких законов, так как брат, отец Щербатовой, выразил согласие на эту передачу{85}.
Дело осложнялось тем, что состав «довольного» приданого могли толковать по-своему как его донаторы, так и законодатели. В брачных контрактах часто упоминали о приданом как о доле имущества, состоящей только из движимости и наличных денег. Так, один тамбовский дворянин и его жена передали своему зятю сто четвертей земли «вместо приданого денег и платия», когда он в 1718 г. женился на их дочери{86}. Женщины, обращаясь в суд с исками, также различали приданое, составленное из движимого имущества, и «вознаграждение», причитающееся им из отцовских владений, куда обязательно входила земля. Именно такое различие проводила Татьяна Чемодурова, заявившая, что ее выдали замуж «без всякого вознаграждения, дав в приданое только дворовых людей… а также разные пожитки». При этом она намекнула, что роспись «пожитков» из родительского имущества далеко не соответствовала ее ожиданиям{87}. Елена Варпаховская тоже утверждала, что была выдана замуж «без награждения», когда в 1775 г., к испугу своего брата, обратилась в суд за долей («указной частью») отцовского имения{88}.[41]
В XVIII в. в Сенате и в Вотчинной коллегии постоянно бились над вопросом о том, что же такое «довольное награждение», и над прояснением женских наследственных прав{89}. В сущности, споры о том, что причитается замужним дочерям, касались их права требовать разницу между приданым и полной долей семейной собственности, положенной по закону в наследство. При этом каждое дело явственно говорит об уязвимом положении женщин в наследственном праве. Как было сформулировано в указе 1731 г., приданое представляло собой скорее подарок семьи, чем установленную законом часть имущества, и размеры его зависели от доброй воли дарителей. Дочери, выходящие замуж, не имели никаких гарантий того, что их приданое будет эквивалентно одной четырнадцатой части земельной собственности родителей. Более того, несмотря на четкие предписания закона относительно наследственных прав незамужних дворянских дочерей, на практике и они нередко оказывались в зависимости от доброй воли родственников-мужчин. Так, капрал Еремеев из Тамбова в 1753 г. разделил свою деревню, крепостных и движимое имущество между сыновьями, а двум дочерям не велел требовать себе долю земли после его смерти. На сыновей же Еремеев возложил обязанность при выходе сестер замуж «наградить [их] по возможности движимым имением»{90}.[42] При таком положении дел у женщин не было никакого выхода, если братья желали выделить им меньшее приданое, чем законная четырнадцатая часть.
Ряд споров, дошедших до Сената, показывает, как трудно было законодателям определить, могут ли женщины требовать фиксированную долю семейной собственности или им следует уповать на щедрость отца или матери. Несколько десятков лет после аннинского царствования суды считали, что, приняв приданое, женщина тем самым отказывалась от наследования в будущем. Типичен пример 1731 г., когда Вотчинная коллегия отказала в прошении дочери князя Шаховского, Авдотье, настаивавшей на том, что как старшая из трех дочерей она должна унаследовать имение своего отца, умершего в период действия Указа о единонаследии. Вотчинная коллегия отклонила просьбу Авдотьи не только на том основании, что сразу по кончине отца она не ходатайствовала о наследстве, хотя была не замужем, но и потому, что впоследствии она отказалась от дальнейших претензий, взяв приданое при выходе замуж. «Оставя то отца своего недвижимое имение с помянутым своим движимаго имения награждением вышла замуж, — гласило резюме по делу, — и тем награждением и замужеством своем от недвижимаго имения мнитца сама себя отрешила»{91}. Через год Вотчинная коллегия пересмотрела свое толкование этого дела, согласившись, что в указе 1731 г. не содержится прямого исключения замужних дочерей из раздела родительских имений{92}. Напротив, ближе к концу XVIII в. Сенат все чаще настаивал на наделении замужних дочерей законной четырнадцатой частью в полном объеме. Наконец, сенаторы выработали новую формулировку, согласно которой дочери, получившие приданое, более не отстранялись автоматически от наследования, если только по получении приданого они не подписывали отказ от прав на свою часть наследства. Однако прошло несколько десятилетий, прежде чем сенаторы сошлись на этом толковании.
