Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
Два года спустя, в 1888 г, Пржевальский отправился в еще одно путешествие, вновь с целью добраться до далай-ламы{104}. Хотя его здоровье оставляло желать лучшего, действовать нужно было быстро, поскольку стало известно, что британское посольство продвигалось к Лхасе с юга. Николай Михайлович писал военному министру о путешествии: «Помимо научных его результатов, вероятно можно будет собрать сведения относительно нынешних действий англичан через Сиким к Тибету»{105}. Ему не удалось продвинуться далеко. Еще находясь на российской земле, неподалеку от озера Иссык-Куль у подножия Тянь-Шаня, Николай Михайлович Пржевальский заразился брюшным тифом и вскоре умер. В 1893 г. по приказу Александра III город Каракол, в котором умер путешественник, был переименован в Пржевальск. Теперь этот город снова носит название Каракол[15].
* * *В мае 1886 г., когда Пржевальский отдыхал в своем имении после четвертой экспедиции во Внутреннюю Азию, его вызвали в столицу. Специальный комитет при Военном министерстве обсуждал, что следует предпринять в отношении Китая в момент обострившихся отношений между двумя империями. Пржевальский ответил секретной служебной запиской «Новые соображения о войне с Китаем»{106}. Чтобы донести свои взгляды до более широкой аудитории, он выступил с публичной лекцией в Николаевской академии на ту же тему. Эта лекция была впоследствии опубликована под названием «Очерк современного положения Центральной Азии» в ведущем политическом журнале в 1886 г., а двумя годами позже вошла последней главой в его следующую книгу{107}. В советском издании 1948 г. этот раздел отсутствует{108}.
Эти два документа, наиболее отчетливо отразившие взгляды Пржевальского на роль России на Дальнем Востоке, примечательны своей категоричностью. В «Очерке…» Николай Михайлович исчерпывающе описывает многочисленные недостатки Китая и его армии. Автор проводит явную аналогию с Османской империей, еще одной угасающей восточной державой, и идет дальше, предсказывая, что династия Цин станет в будущем «новым “больным человеком”» для Европы{109}. Как и в отношении Турции, единственным логичным решением он видел захватническую войну, на этот раз во Внутренней Азии. В любом случае, как отмечал Пржевальский, «положение китайцев, как в Монголии, так и в особенности в Восточном Туркестане, весьма шаткое»{110}.
Пржевальский резко критикует российских дипломатов за их неуместную пассивность: «Начиная с первого нашего посольства в Китай в 1653 году… все наши отношения с Срединной Империей зиждутся на сохранении столь восхваляемой двухсотлетней дружбы». В сущности же в основе этих отношений — «наше двухвековое заискивание пред Китаем»{111}. Он, напротив, полагал, что «волей-неволей нам придется свести здесь давние счеты и осязательно доказать своему заносчивому соседу, что русский дух и русская отвага равно сильны — как в сердце Великой России, так и на далеком востоке Азии». Не было никакой альтернативы военным действиям. Перевернув с ног на голову народную пословицу, он заявлял: «Как ни дурна война сама по себе, но худой мир также не сладок; это испытывает теперь вся Европа». Предвосхищая возражения по поводу аннексии территорий суверенного государства, Пржевальский цитировал юриста Федора Мартенса, написавшего несколькими годами ранее по поводу Средней Азии, что «международное право не может быть приложимо в сношениях с полудикими народами»{112}.[16]
Тогда же в своей секретной служебной записке Николай Михайлович обрисовал детальный план нападения на Китай с двух сторон. Небольшой контингент войдет в Китайский Туркестан, а более крупная сила ударит из Восточной Сибири в Монголию. «Таким способом, медленно, как грозовая туча, продвинемся мы через Гоби»{113}. В обоих регионах местные жители, которые полностью презирают своих властителей из династии Цин, все как один поднимутся, чтобы поддержать русских{114}. Пржевальский был уверен в победе, при условии что «морские державы» не придут Китаю на помощь. Как только богдыхан начнет просить о мире, царь сможет назвать свои условия. По мнению Пржевальского, они должны включать уступку Восточного Туркестана, Северного Тибета и, если допустимо, большой части Монголии, а также пересмотр некоторых участков границы по реке Амур{115}. Что касается этического аспекта русской агрессии, ответ был простым: «“Цель оправдывает средства” — вот девиз современного общества и современных наций»{116}.
Сочинения Пржевальского дают прекрасное представление о его отношении к Китаю. Географ Пржевальский в первую очередь был военным, и его принадлежность к армии существенно окрашивала его отношение к тем регионам, которые он исследовал. В его глазах принадлежавшая Китаю Внутренняя Азия была не просто неизведанной территорией, ожидавшей своего открытия для науки, но девственной землей, которую нужно было завоевать для славы России. Уже в 1873 г. Пржевальский высказывался предельно откровенно:
Здесь везде можно проникнуть, только не с Евангелием под мышкою, а с деньгами в кармане, со штуцером в одной руке и с ногайкою в другой… С ними должны идти сюда европейцы и снести, во имя цивилизации, все эти подонки человеческого рода. Тысячи наших солдат достаточно, чтобы покорить всю Азию от Байкала до Гималаи. И пора бы тряхнуть хорошенько Срединное государство, пора перестать церемониться и сносить все оскорбления, которыми на каждом шагу угощают европейца в пределах Небесной Империи. Здесь еще можно повторить подвиги Кортеса{117}.
В XIX в. русские востоковеды были знамениты своими глубокими познаниями и уважением к азиатским цивилизациям, которые они изучали. У Пржевальского было другое мнение{118}. Всеволод Роборовский, его товарищ по нескольким экспедициям, писал: «К китайцам Николай Михайлович не мог относиться дружелюбно, его возмущала их лживость и притворство… он старался избегать всякой встречи с ними и говорил, что от них не увидишь ничего, кроме неприятностей»{119}.
Пржевальский вспоминал свое первое посещение Пекина, когда он останавливался там на пути в Монголию в 1871 г.: «Скажу откровенно, что на меня лично произвела крайне неприятное впечатление столица. Да и едва ли может понравиться свежему человеку город, в котором помойные ямы и толпы голых нищих составляют необходимую принадлежность самых лучших улиц»{120}. В письме на родину другу он жаловался: «Мошенничество и плутовство развито до крайних пределов… Вообще здешний китаец — это жид плюс (+) московский мазурик, и оба в квадрате»{121}. Даже еда была невкусной: «Не знаю, как другим по вкусу приходится китайская кухня… но для нас китайские яства в гостиницах казались отвратительными… Сами китайцы не брезгуют никакою гадостью, и некоторые из них едят даже собак»{122}.
Культуру Срединного царства Пржевальский тоже ценил невысоко. Семенов-Тян-Шанский вспоминал, что «упрекали Н.М. Пржевальского и в пренебрежении… к китайской цивилизации»{123}. Сам Пржевальский был убежден в загнивании Китая и не скрывал своего презрения к тем, кто высказывал более позитивное отношение: «…только полное неведение европейцев об этих странах может приписывать им какую бы то ни было долю славы и могущества»{124}. Говоря прямо, «Китай… едва ли легко поддастся нововведениям…»{125}.
Временами кажется, что идеи Пржевальского заимствованы прямо из сочинений французского теоретика расизма XIX в. Ж.-А. де Гобино, автора «Essai sur l'inegalite des races». Например, Пржевальский резко осуждал смешение рас. Говоря о людях, живущих к северу от Великой Китайской стены, он замечал: «Находясь в постоянном соприкосновении с китайцами, цахары утратили в настоящее время не только характер, но даже и тип чистокровных монголов. Оставив от своего прошлого всю монгольскую лень, они переняли от китайцев одни лишь дурные черты их характера, а потому являются выродками, в которых нет ни монгольского простодушия, ни китайского трудолюбия»{126}. И снова в духе Гобино он ликует по поводу победы в короткой перестрелке: «Такая обаятельная сила европейца, среди нравственно растлевше-го азиатского люда! Не мы лично являлись виновниками того страха, который внушали разбойникам дунганы. Нет! это была победа европейскаго духа, его энергии и отваги…»{127}
Самым ярким свидетельством упадка Небесной империи было жалкое состояние ее армии. Всякий раз, когда Пржевальский встречал китайские войска, он видел только их плачевное состояние. Офицеры, как однажды заметил он, «не имеют никакого образования. В большинстве случаев круглые невежды, но притом… они способны только растлевать, а не улучшать нравственную сторону своих подчиненных»{128}. Другие чины не казались ему лучше. Он писал Милютину из китайского гарнизона в Синьцзяне о том, что маньчжурские солдаты напоминают распущенных женщин{129}.
