Джон Джулиус Норвич - История папства
Таким образом, когда императрица через одиннадцать месяцев скончалась, можно было полагать, что она и ее супруг добились триумфального успеха и наконец восстановили единство церкви. На деле же раскол вскоре дал о себе знать вновь, чтобы стать глубже, чем когда бы то ни было. Феодора всегда вызывала больший страх, чем ее супруг; пока она жила, многие видные церковные деятели предпочитали отмалчиваться, нежели вызывать ее неудовольствие. После смерти императрицы они открыто встали в оппозицию императорскому эдикту, и постепенно другие последовали их примеру по всей Европе. Что бы ни пытался говорить Вигилий, пытаясь дезавуировать свои прежние действия, провозглашенные им анафемы воспринимались как подрыв авторитета Халкидонского собора, и теперь западные христиане повсюду поносили его как перебежчика и отступника. В Карфагене епископы этим не ограничились и отлучили его от церкви. Вигилий понял, что зашел слишком далеко. Он никогда не хотел осуждать «Три главы» и сделал так только по причине жесткого давления, которое оказывали на него Юстиниан и Феодора. Оставалось только отступить, что он и сделал, попытавшись хоть в какой-то степени сохранить лицо.
Для Юстиниана это была последняя соломинка. Теперь он приказал своему советнику по вопросам религии, епископу Кесарии Феодору Аскиде, набросать черновик второго эдикта, в котором пошел значительно дальше, чем в предшествующем, и созвал всеобщий церковный собор, чтобы одобрить его. Несомненно, при поддержке многих западных церковных деятелей в Константинополе Вигилий заявил протест, утверждая, что этот документ не имеет силы перед лицом принципов, провозглашенных Халкидонским собором, и потребовал его немедленного аннулирования. Как и следовало ожидать, Юстиниан отказался. Тогда папа созвал на встречу всех епископов Востока и Запада, которые находились в тот момент в городе. Собрание единодушно высказалось против эдикта, торжественно запретив служить обедню в тех храмах, где он выставлен. Когда несколько дней спустя двое прелатов проигнорировали это решение, их с позором отлучили от церкви, как то сделали (в третий раз) и с самим патриархом.
Когда эти новости дошли до Юстиниана, им овладел страшный гнев, припадками которого он был известен; и папа, опасаясь, что теперь не исключена опасность ареста, стал искать убежища в храме Святых Петра и Павла, который император недавно построил на берегу Мраморного моря к югу от собора Святой Софии. Однако едва он прибыл туда, как появился отряд императорских гвардейцев. По рассказу нескольких италийских церковников, которые стали свидетелями происшедшего и впоследствии описали это в подробностях франкским послам[27], воины ворвались в церковь с обнаженными мечами и натянутыми луками и угрожающе приблизились к папе, сам же он бросился к высокому алтарю. Тем временем священники и диаконы, окружавшие его, стали увещевать гвардейцев. Произошла потасовка, во время которой кое-кто из них получил ранения, хотя и не опасные. Воины овладели убежищем самого папы. В это время он крепко держался за подпорки, поддерживавшие алтарь, и солдаты попытались оттащить его прочь — одни за ноги, другие за волосы, третьи — за бороду. Но чем сильнее они тянули, тем крепче он держался, пока наконец подпорки не обвалились и весь алтарь не рухнул наземь, едва не размозжив ему голову.
К этому времени внушительная толпа, привлеченная шумом, начала горячо протестовать против такого обращения с наместником Христа. И воины, попавшие в явно неблагоприятное положение, мудро решили удалиться, оставив ликующего, хотя и изрядно помятого Вигилия зализывать раны. На следующий день сюда прибыла высокопоставленная делегация во главе с самим Велисарием, чтобы выразить от имени императора сожаление по поводу случившегося и дать папе официальные заверения в том, что он безо всяких опасений может возвратиться во дворец, который Юстиниан предоставил в его распоряжение.
Вигилий сразу вернулся, однако вскоре обнаружил, что находится под таким строгим наблюдением, словно дело идет о чем-то вроде домашнего ареста. Таким образом, он понял: чтобы выйти из образовавшегося тупика и сохранить престиж в глазах восточных церквей, которого он так упорно добивался, ему следует вновь предпринять решительные действия. За две ночи до Рождества, поздним вечером 23 декабря 551 года он выбрался через маленькое окно дворца и переплыл на судне через Босфорский пролив в Халкидон, где направился прямо в церковь Святой Евфимии. Это был мудрый шаг, имевший символическое значение, — Вигилий тем самым сознательно проводил параллель со сценой Вселенского собора 451 года, дистанцируясь от императора, который поставил под вопрос авторитет собора, и нашел убежище в том самом здании, где проходили заседания последнего ровно сто лет назад. И снова делегация во главе с Велисарием явилась уговаривать его, но на сей раз Вигилий остался тверд. И когда через несколько дней прибыл отряд воинов, они удовлетворились арестом нескольких священнослужителей, не решившись наложить руку на самого папу Вигилий же тем временем составил длинное послание Юстиниану, известное как его «Энциклика», в котором он ответил на выдвинутые против него императором обвинения, дав собственное объяснение споров, как он их видел, и снова предложил переговоры. Находясь не в столь мирном расположении духа, папа опубликовал свои решения об отлучении от церкви патриарха и двух епископов, которые навлекли на себя его гнев в прошлом августе.
Переговоры возобновились весной, и в июне 552 года Юстиниан решился на серьезную тактическую уступку: патриарх и другие отлученные от церкви епископы отправились в церковь Святой Евфимии, чтобы просить прощения у Вигилия и выказать свое смирение перед ним, после чего папа вернулся во дворец. Было также решено аннулировать все решения обеих сторон, касавшиеся «Трех глав», включая эдикт императора. Сторонникам папы, очевидно, казалось, что они одержали победу; однако Юстиниан еще не сложил оружия. Теперь он собрал новый Вселенский собор и пригласил туда Вигилия в качестве председателя.
Теоретически Вселенский собор церкви представлял собой собрание епископов со всего христианского мира. Когда все собирались вместе, считалось, что Святой Дух нисходит на них, что придавало своего рода непогрешимость их изречениям. Их суждения имели высшую силу, а решения были окончательными. Однако на практике представительство неизбежно оказывалось выборочным. Поэтому если в церкви происходил раскол по поводу какого-либо вопроса, то результат обсуждения на соборе зависел не столько от божественного вмешательства, сколько от числа епископов каждой из сторон, способных принять участие в дискуссии. И император, и папа прекрасно знали, что на Востоке епископов куда больше, чем на Западе, в силу чего деятели восточной церкви (особенно если встречи происходили в Константинополе) обычно имели значительный перевес. Поэтому Вигилий предложил, чтобы вопрос был вынесен на обсуждение небольшого комитета, в который входило бы одинаковое число представителей Востока и Запада, однако Юстиниан ответил отказом. После того как таким же образом были отклонены другие предложенные варианты, папа решил, что у него остался только один путь — бойкотировать собрание вообще. В результате когда пятый Вселенский собор собрался наконец в храме Святой Софии 5 мая 553 года, из присутствовавших на нем 168 епископов только 11 представляли Запад, из них 9 — Северную Африку. Юстиниан решил не являться, поскольку не хотел, как объяснил он, оказывать влияние на деятельность собрания; однако в его послании делегатам, зачитанном перед ними, напоминалось, что они уже предали анафеме «Три главы». Ни у кого из присутствующих не оставалось каких-либо сомнений по поводу того, что их ожидает.
Через неделю обсуждение продолжилось. Затем, 14 мая, после вторичного приглашения принять в них участие, папа представил то, что сам он обозначил как «Constitutum»[28], подписанное им самим и еще девятнадцатью другими западными церковниками. Это был до известной степени компромисс. В документе признавались некоторые серьезные ошибки в сочинениях Феодора Мопсуестийского; однако двое других подвергшихся осуждению авторов, указывалось в нем, были объявлены «православными отцами» в Халкидоне. Во всяком случае, не подобает предавать анафеме мертвого. Следовательно, в настоящее время агитация против «Трех глав» необоснованна, лишена необходимости и сама заслуживает осуждения. Закончил Вигилий тем, что «властью апостолического престола, на котором мы восседаем милостию Божией», запрещено кому-либо из священнослужителей иметь собственное мнение по этому вопросу.
Это произошло не позже 25 мая, когда папа официально отправил копию этого документа в императорский дворец. Он не мог ожидать положительной реакции. Однако он не учел изменения ситуации в Италии. Тотила погиб; готы потерпели поражение, и теперь не было необходимости обхаживать римских граждан в Италии, чтобы добиться их поддержки. Император был сыт по горло Вигилием и теперь по крайней мере мог обойтись с ним, как тот этого и заслуживал[29]. Юстиниан не стал отвечать на «Constitutum». Вместо этого он отправил одного из своих секретарей на собор с текстом составленной в июне 547 года секретной папской декларации о предании анафеме «Трех глав», а также декретом об изъятии имени Вигилия из диптихов[30] — хотя Юстиниан при этом подчеркивал, что порывает лично с Вигилием, но сохраняет отношения с Римом. На своей седьмой сессии, состоявшейся 26 мая, собор официально одобрил декрет императора и осудил папу, и это решение должно было оставаться в силе «до тех пор, пока он не раскается в своих заблуждениях».
