Сергей Сергеев-Ценский - Конец света
Обзор книги Сергей Сергеев-Ценский - Конец света
Сергеев-Ценский Сергей
Конец света
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Конец света
Рассказ
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
I
Получив командировку от одной из столичных газет на рыбные заводы и промысла Крыма, Прудников поехал туда не один, а со своим восьмилетним сынишкой Костей: он решил, что и Косте полезно будет познакомиться с промыслами, с заводами рыбного треста, с осенней путиной и со всем вообще строительством, какое попадется на глаза в этой поездке.
- Правда, - говорил он сыну, - очень большая с тобою будет возня по части кормов и ночлегов, но так уж и быть, я пойду на это, лишь бы из моей возни с тобой что-нибудь путное для тебя вышло... Кроме этого, конечно, взять тебя надо еще и затем, чтобы ты дал отдохнуть от своих фантазий твоей мачехе...
- А я чтобы отдохнул от ее фантазий! - живо отозвался на это Костя и добавил: - Правда ведь, товарищ Семен?
Товарищ Семен, отец Кости, подумал несколько и согласился:
- Отчасти, конечно, это правда... Но ты ее извини все-таки: она женщина нервная, и ясно уж, что свой ребенок для нее дороже тебя...
- Почему?
- Видишь ли, есть законы природы, которые... Трудно с ними бороться неразвитому мозгу... И вообще... Вот наш вагон трамвая - идет на Курский вокзал... Нажми-ка педали, авось на площадку втиснемся...
Так они поехали вдвоем, в начале октября, с багажом очень несложным и легким. В купе плацкартного жесткого вагона Костя мало наблюдал из окна эти пробегающие мимо картины жизни бойких станций, глухих полустанков, удручающе-скучных после Москвы деревень и пустых полей: быстро утомили его их однообразие и бесконечность. Но зато с большим любопытством воззрился он на соседа по купе, очень напряженно, точно тащил он шестипудовый куль, писавшего в измятой тетради какой-то доклад карандашом. Вид этого труженика был действительно самозабвенно свиреп, точно он уничтожающе спорил с кем-то невидимым, выпячивал на него толстые бритые губы, пронизывал его негодующими взглядами из-под насупленных бровей, страшно стискивал зубы и шевелил желваками на очень прочных скулах.
По тем косвенным раздраженным взглядам, какие бросал при этом занятии суровый человек из-под желтых крупных костлявых надбровий, Костя понял еще, что ему больше всего мешают писать соседи слева: какая-то женщина с черными бровями и родинкой на носу и ребенок ее лет четырех, которого звала она Ариком.
Правда, была это очень веселая мать очень бойкого сыночка, и оба они все время хохотали наперебой, потому что играли в желуди. Мать, черноволосая и молодая, все прятала от мальчика эти крупные зеленые блестящие желуди, а мальчик не должен был смотреть, куда она прячет их, однако очень хитро подглядывал и всегда безошибочно лез именно туда, где были спрятаны желуди.
- Жулик! Ловкий ты жулик! - кричала мать, и оба хохотали.
Их игру неприятно было наблюдать Косте, потому что вспоминалась мачеха, которая жила теперь в Москве в их квартире, и мать, которая от них уехала вот уже года два назад и взяла с собой младшего брата Кости, которого звали если полностью, то "Московский институт тесовых ящиков", а сокращенно Митя. Неприязненно косясь на Арика и его мать, Костя представлял, как так же вот мелькают теперь перед глазами Мити голые до локтей, мягкие, теплые, белые, проворные руки матери и тоже прячут желуди в рукава, в карманы, в дорожную корзинку... Завидно ему, пожалуй, не было, однако казалось ему, что было бы все-таки гораздо лучше, если бы тут в купе вместо этой чернобровой, чужой женщины с родинкой на носу сидела мать, а вместо плутоватого Арика простодушный Митя.
Он знал, что его мать с Митей и с новым своим мужем живут где-то в Харькове, и когда кондуктор прокричал: "Граждане, скоро Харьков!" - Костя очень забеспокоился.
- Харьков сейчас! Харьков! - начал он тормошить спавшего отца.
- А? Харьков? Ну что ж... - перевернулся отец, не открывая глаз.
- Собираться будем! Укладываться! - не отставал от него Костя.
- Зачем? - спросил отец, приоткрыв один глаз.
- Как зачем?.. А куда же мы едем?
- Мы, брат, едем на конец света...
- Где это "конец света"?
- А где железная дорога кончится, там и конец... Там и встанем...
- А это... это близко от Харькова?
- Можешь не беспокоиться... и меня не беспокой... далеко, очень.
Костя долго смотрел на такой знакомый ему с начала его жизни широконоздрый нос отца, плоские бритые губы, глаза с белыми ресницами и круглую голову, остриженную под ноль, и спросил:
- А в Харькове долго будет стоять поезд?
Угадав его следующий вопрос, Прудников ответил на него:
- Нет, к маме твоей мы съездить не успеем: поезд будет стоять всего минут двадцать.
- Вот и Харьков! Смотри - Харьков! - сказала чернобровая своему Арику.
- Харьков! - повторил Арик громко.
- Харьков, - прошептал Костя и кинулся к окну.
И все время, пока стоял поезд, он не отходил от окна и во всей торопливой толпе на перроне огромного вокзала разглядывал только молодых высоких женщин с русыми, подстриженными у плеч волосами.
- Как же это так? Мама в Харькове, а не было ее на вокзале... а? спросил Костя отца, когда поезд двинулся дальше на юг.
- А зачем же ей было выходить на вокзал? - удивился Прудников. - Я ведь ей не писал, что мы едем и чтоб она вышла к такому-то поезду...
- А почему ты... почему не писал?
- Э-э, почему, почему?.. Она теперь занятой человек... Она ведь не сидит теперь дома, как в Москве сидела, а служит...
Костя задумчиво свернул свиное ухо из полы отцовского пиджака, шевельнул это ухо туда-сюда, но тут же бросил и ничего уж не спросил больше о Харькове.
В Джанкой приехали ночью. Здесь была пересадка на Керчь, самый рыбный из городов Крыма. Костя устроился для спанья в уголку на лавке, и до утра кругом него клокотал вокзал. Пили чай за столиками и столами и что-то такое ели, для чего сами ходили в буфет и оттуда приносили себе то стакан чаю, то бутерброд, а пока ходили одни, оставленные ими стулья занимали другие, и потом подымалась из-за этого голосистая брань. Швейцар спрашивал у всех входивших билеты, кого-то выводил, взявши за шиворот и приговаривая: "Иди-иди отседа! Иди-иди, тебе говорят, отседа!" - и в то же время кричал кому-то в сторону: "Гражданин, без билета нельзя!.." У какой-то старухи украли и билет и деньги, и она голосила на весь вокзал, пока ее не вывел тот же швейцар. Пронзительно свистали паровозы за окнами, и кто-то то и дело откуда-то из-за стены, высоко, под самым потолком, громко, но очень гундосо говорил в черную трубку: "Слушайте! Поезд номер... отходит..." И потом секунд через пять: "Паф-та-ряю! Поезд номер... отходит..." Среди этого гула, и гама, и воплей, и свистков, и "паф-та-ряю!" Костя заснул наконец, а проснулся только утром, когда черная труба "пафтаряла", что поезд на Керчь отходит во столько-то утра, и отец подымал его тяжелую голову с чемодана.
До Керчи, которая от Джанкоя всего в двухстах километрах, поезд, весь из одних только жестких вагонов без плацкарт, тащился целый день. И несколько раз спрашивал отца Костя:
- Когда же будет этот твой конец света, товарищ Семен? Я уж, должен тебе сказать, очень устал ехать!..
Все-таки к вечеру приехали в Керчь.
Рядом с ними, в чрезвычайно густо набитом вагоне, как-то незаметный прежде, устроился плотный обрубковатый человек, и без того коротенький да вдобавок оказавшийся еще и с поврежденной левой ногой: она у него была намного короче правой, отчего ботинок его на левой ноге был какой-то двухили даже трехэтажный и очень занимал Костю.
Но когда Костя обратился к отцу: "Погляди, - что это?" - и указал ему пальцем на странный ботинок, Прудников широко раскрыл глаза на Костю и покачал укоризненно головой.
Коротенький человек с коротенькой левой ногой сел на какой-то маленькой станции перед Керчью, вот почему Прудников, когда уже показалась вся Керчь, обратился к нему:
- Вы, должно быть, бывали раньше в этих местах, - скажите, вон та гора как-нибудь называется? - и указал на крутую гору, внизу усаженную домами.
- Ну, а как же не называется? - удивился тот. - Это же и есть гора Митридат! А вот то, что на ней зданьице кругленькое белеется, это - памятник ему.
- Кому же это ему? - не понял Прудников.
- Как кому? Самому этому Митридату!
- Ми-три-дат?.. Гм... - начал было вспоминать Прудников и не вспомнил.
- Памятник этот спокон веку тут стоит и уж, почитай, развалился, объяснил коротенький.
- Ага, - значит, старина-матушка... А море тут какое против города Азовское или же Черное?
- Перед городом тут не море - пролив... Азовское мы проехали: я с Азовского моря сел, со станции Ташлыяр... А дальше - там, за проливом, Черное пойдет... Ежели через пролив переехать, там же Тамань, - и считается берег кавказский...
- Вот мы с тобою куда, Костик, заехали!
- Это и есть конец света?
- Да-а, отчасти... Граница!.. И Кавказ отсюда - рукой подать... Вот гляди и наблюдай... Ты, главное, набирайся впечатлений, потому что впечатления - это, братец, все! То от моих впечатлений ты питаешься хлебом, а то от своих со временем будешь питаться, когда вырастешь и спецкором будешь... Понимаешь?