Дмитрий Старков - Жанр исторической робинзонады: эволюция образов прошлого, настоящего и будущего в период 2007-2012 гг.
Главный герой Е. Красницкого — специалист в технологии управления, поэтому совершенно закономерно то, что особое внимание уделяется не его «изобретениям», а их внедрению в обиход. Внедрение описывается подробнее всего. Например, при появлении мысли о пасечном пчеловодстве герой размышляет вовсе не о технических трудностях.
«Теперь весь вопрос в том, как идею „продать“. Просто так дед может опять не дослушать, а по второму разу к нему и вообще не подступишься. Спокойствие, сэр, только спокойствие! Вы кто? Управленец или прачка? Управлять можно двумя способами: принуждением и манипуляцией. В вашем распоряжении имеется только второй. Что такое манипуляция? Попросту говоря, создание условий, когда управляемому кажется, будто он действует по собственной воле или в собственных интересах. Вот и попробуем подвести деда к нужным выводам так, чтобы он этого не заметил. Вперед, сэр Майкл, Вас ждут великие дела!» [16. С. 87]
Далее следует подробное описание внедрения идеи при помощи манипуляции, объем которого намного превышает объем описания ее возникновения. [16. С. 87–90]
В отличие от героя Е. Красницкого, робинзон А. Величко является робинзоном-универсалом. На протяжении всего цикла он проявляет как недюжинные познания в различных областях техники, так и блестящие организаторские способности, вовсе не присущие среднему читателю. Самоотождествлению читателя с героем способствуют, на наш взгляд, два фактора. Во-первых, это общий «несерьезный» тон текста, выдержанный на протяжении всего цикла и выгодно оттеняемый серьезностью использованных в тексте псевдодокументальных фрагментов (дневниковых записей второстепенных персонажей, фрагментов судовых бортжурналов, газетных статей и т. п.). Несерьезность тона повествователя — главного героя цикла, от лица которого ведется повествование — усугубляется обилием сниженной лексики и грубых шуток, не отличающихся оригинальностью (т. е. заведомо знакомых подавляющему большинству читателей). Вторым фактором, способствующим самоотождествлению читателя с главным героем, является масштаб деятельности дяди Жоры — его инициативы распространяются не только на Российскую Империю, но и на весь мир, отчего происходящее приобретает еще более несерьезный оттенок, становясь похожим на стратегическую компьютерную игру. Играющий в подобную игру делает примерно то же самое, что и дядя Жора, и точно так же не несет ответственности за свои действия: какими бы они ни были и к чему бы ни привели — это всего лишь игра. Подобно компьютерной игре, текст как бы приглашает читателя на время воплотиться во всемогущую и всеведущую личность, лучше всех в мире разбирающуюся во всех возможных вопросах, от управления государством до литературы и искусства, и читатель охотно принимает приглашение.
Сергей Вышинский из романа К. Костинова, на первый взгляд, никак не способен вызвать в читателе желание самоотождествиться с ним. Однако этот герой обладает столь большим количеством широко распространенных признаков, что большинство читателей легко узнают в нем себя — пусть и с некоторыми оговорками. Признаки эти перечисляются на первых же страницах романа: «вечный середняк» (т. е., как и большинство читателей, ничем не выделяется из толпы), посредственно окончил школу и ВУЗ, причем последний — только затем, чтобы избежать призыва в армию, любитель фантастики (в основном — фэнтези) и ролевых игр… Перечень этот можно продолжать и далее, однако даже названных признаков вполне достаточно для того, чтобы многие читатели узнали в главном герое себя — пусть даже помимо собственной воли. Нельзя не отметить и еще одну особенность романа «Сектант»: опровергая «общепринятые» представления о жизни в СССР 1925 года, автор почти с самого начала делит своих читателей на два лагеря: тех, кто, вместе с главным героем, не знаком с историческими реалиями, не знакомыми главному герою, и тех, кто хотя бы отчасти знаком с ними и, таким образом, имеет возможность отождествить себя не с героем романа, но с самим автором, который, в отличие от своего героя, «знает, как все было на самом деле».
Приемы создания образов настоящегоКак показано в предыдущем подразделе, самоотождествлению массового читателя с главным героем исторической робинзонады способствует не только образ главного героя как простого, ничем не выдающегося современника читателя и автора, но и узнаваемый образ настоящего, в котором живет и от которого бежит в прошлое герой (а вместе с ним и читатель). Образ главного героя не может быть убедительным без образа его настоящего времени. Что же окружает исторического робинзона в его настоящем?
Герой «Отрока» — так же, как и массовый читатель — бессилен противостоять разгулу преступности и коррупции:
«Перестаньте! Я же знаю, что вы не уголовник. Дело, по которому вас взяли под стражу, закрыто за отсутствием в ваших действиях состава преступления. Если бы вы уже в „Крестах“ не превысили меру необходимой самообороны, то были бы уже на свободе. По правде сказать, за убийство этого подонка, не судить а награждать надо бы…» [16. С. 6]
Характерен также диалог героя «Отрока» с ученым, собирающимся тайно вывезти его из тюремной больницы:
«— Извините, пора. Я пошел заказывать машину.
— И что, Вам позволят меня вот так просто вывезти?
— Почему бы и нет? По документам Вы, уважаемый, уже почти сутки как покойник. Я ведь Вас на труповозке повезу». [16. С. 12]
Образ ученого, спасающего главного героя для использования в эксперименте, также трафаретен и узнаваем, благодаря не только массовой литературе, но и стереотипам средств массовой информации, сложившимся с начала 1990-х гг.
«— И что же за задание? Убить кого-нибудь или, наоборот, спасти?
— Зачем? „Эффект бабочки“ не работает, во всяком случае, на такой „дистанции“, я же объяснил. Все гораздо проще, приземленнее, если хотите, меркантильнее. Стыдно даже говорить, но жизнь сейчас такая [выделено мной. — Д. С.]…
— Кого-то ограбить, зарыть клад в условленном месте, а вы здесь откопаете? Не смешно, доктор.
— Тем не менее. Только грабить не нужно. Знаете, сколько стоят сейчас иконы или книги дотатарской Руси?
— Вы серьезно? И ради этого…
— Слушайте вы… управленец, мать вашу! Вы что — вчера родились? Нас выселяют из здания, персонал лабораторий разбежался потому, что не получает зарплаты, электричество отключили, я — доктор медицинских наук, профессор — халтурю в коммерческой шараге… Дальше продолжать?
— Понимаю, простите Максим Леонидович. Как же вы в таких условиях меня „запускать“ собираетесь? Без электричества…
— В подвале института есть генератор, недавно достали две бочки солярки. Запустим». [16. С. 9–10]
Эти краткие, но весьма емкие из-за своей узнаваемости черты настоящего характеризуют героя с самого начала цикла. Герою (а вместе с ним и читателю) не позволяют самореализоваться и притом остаться честным человеком неприглядные реалии современной России (вернее, их узнаваемые благодаря общему информационному фону последних 20 лет стереотипы). Характерна мысленная прямая речь главного героя: она однозначно опознается как повседневная разговорная речь XX–XXI вв. (о чем свидетельствуют многочисленные культурные референции, отсылающие к знакомым массовому читателю реалиям XX века) и при этом неизменно насыщена сниженной лексикой. Например:
«Ну да, так ты мне правду и сказала. Дитем меня считаешь, хотя самой только весной пятнадцать стукнет. Ну, как же? „Что вы, мужики в этом понимаете? Тем более — дети“… Понимаем, Аннушка, может быть, и побольше вашего, только виду показывать нельзя. Эх, доля пацанская! А ведь, сколько стариков мечтает молодость вернуть. Вот, вернул и что? Любая девчонка с куриными мозгами тебя за недоумка держит. Да будет вам, сэр Майкл, Бога гневить. Парились бы сейчас на зоне или, что более вероятно, в могиле лежали бы. А молодость — недостаток, который обязательно проходит со временем, простите великодушно за банальность».[16. С. 51]
Узнаваемый образ настоящего, в котором невозможна самореализация честным путем (еще один расхожий стереотип), при полном отсутствии образа будущего, с первых же страниц вызывает у читателя сочувствие главному герою и стремление бежать вместе с ним в иную, более благоприятную эпоху.
Так же обстоят дела и с образом настоящего в цикле А. Величко «Кавказский принц». Свое отношение к настоящему его герой выражает в самом начале первой книги цикла:
«— Две тысячи восьмой.
— Вот даже как… Некоторые считают, что к этому времени должен наступить золотой век.
