Юрий Оклянский - Загадки советской литературы от Сталина до Брежнева
В карнавальные огни и треск идеологических переплясов попадали, конечно, в первую очередь видные фигуры предыдущих эпох. По прокосам на лугах словесности вслед за старшими современниками двинулись порой и авторы уже иного поколения и творческих амбиций. В случае с Фединым так поступает в одной из публикаций, как всегда, бодро талантливый и вездесущий Дмитрий Быков.
«Федин беден» — так названа его журнальная статья 2009 года из затеянного им портретного обзора советских классиков. Будто донской атаман персидскую княжну, небрежно обхватив за талию, обозреватель сбрасывает этого автора с парохода истории «в набежавшую волну»… Из всего написанного Фединым соглашается признать лишь один роман — «Города и годы». Все остальное — скрип пера, а то и попросту мура, если попытаться подделаться под излюбленную Быковым частушечную манеру его газетных фельетонов. Зато уж «Города и годы» вознесены до небес и даже чуть выше.
Д. Быков — человек способный, любознательный, эрудированный, мне лично симпатичный. Читается почти всегда с интересом, но избыточный. Как он однажды сам о себе выразился, любящий, чтобы всего было много, как его самого. Если уж он чем увлекся, то остановиться ему трудно. Так происходит и на сей раз.
«Лет двенадцать — тринадцать назад, — пишет он в начале статьи, — я посмотрел фильм Зархи по “Городам и годам” с замечательным Старыгиным в главной роли, прочел роман, и некоторое время он был у меня одним из любимых, причем въелся даже глубже, чем казалось <…> Разохотившись после “Городов и годов”, я принялся за фединский серый девятитомник — и с ужасом обнаружил, что уже следующий его роман “Братья” написан из рук вон никак, а дальше пошла абсолютно мертвая материя, всякое “Похищение Европы”, “Санаторий Арктур”…»
Разгадка столь неожиданной метаморфозы, оказывается, проста, как примитивный гаечный ключ с отверстиями для шайб. Федин-прозаик обладал не самобытным художественным талантом, а даром литературной переимчивости и подражательности. Все последующую литературную жизнь, будто чеховский злоумышленник, он и орудовал этим грубым инструментом. Свертывал, слямзывал с попадавшегося на его пути пригожего добра столь полезные для хозяйства гайки. Так о том и написано: «В “Братьях” он подражал одновременно Леонову, Чапыгину и однокашнику по серапионову братству Всеволоду Иванову <…>. В “Похищении” — под Горького, Роллана, Цвейга и все это одновременно (а во втором томе <…> — одновременно под Эренбурга, Катаева и Шагинян)».
Спрашивается: не многовато ли все-таки?! Даже при завидном даре ласкового теляти? А главное, — как такому ловкачу удалось создать «действительно классную книгу», по выражению Быкова, «Города и годы»? Каким макаром?
Автор на сей раз голову не ломает. Ответ прост: «по стечению обстоятельств». Весь дальнейший текст и посвящен этому роману. И вывод из завершающих строк статьи: «Федин сегодня хранится в пыльной кладовке советской литературы. Но “Города и годы” читать надо. Полезная книга, и она останется»[1].
И все же Д. Быкова по привычке хочется похвалить. Втянулся он в гонку по многотомникам из пыльной кладовой все-таки из благих побуждений. По его собственным словам в той же статье, — «взявшись писать портретную галерею советских классиков с намерением вернуть их в активный читательский обиход — потому что адекватной замены им в новые времена, к сожалению, так и не предложили». Ценное признание от одного из верховодов нынешних литературных движений! И дорогого стоит.
Но коли в полный серьез… Все подобные ярлыки: «Федин беден», «писатель советского прошлого»… и пр. Если вникать и разбираться в исходных основах, то окажется, что подоплекой тут, не считая вкусовых импровизаций, нередко является давно наезженный школярский набор — смешение личного поведения субъекта в жизни с творчеством, литературы с идеологией, понятий политических с художественными, морали с искусством, и т.п.
Никому, наверное, из таких ценителей в голову не придет нечто сходное писать о другом Константине — К.Г. Паустовском. Публицисты справедливо именуют его «символом честности 60-х годов».
В 1956 году Паустовский открыто встал в оппозицию к режиму — принял участие в выпусках альманаха «Литературная Москва» и громогласно выступил на обсуждении повести В. Дудинцева «Не хлебом единым», где ярко обрисован «невидимый град Китеж», то бишь непробиваемое номенклатурное сословие во главе с такими чиновными фигурами, как сталинист Дроздов и его окружение. Подписал письмо за отмену цензуры и т.д.
Все эти общественные превращения происходили с Паустовским, между прочим, в те самые недели и месяцы, когда он создавал свою знаменитую повесть о писательском труде «Золотая роза» (1956). Тема — как из пыли впечатлений у художника рождается новая красота мира. Персонажи — писатели отечественной и мировой литературы разных эпох и народов, включая по выбору даже некоторых современных авторов. Для интересующего нас случая примечательны два обстоятельства. Паустовский отвел искусству Федина отдельную новеллу. И что, конечно, с умыслом и неспроста — в повествовании расположил ее рядом и перед рассказом о французском классике Флобере.
«Ясный, твердый ум и строгий глаз Федина, — замечал он, — не могли мириться с зыбкостью замысла и воплощения. Проза должна быть, по его мнению, отработана до безошибочности и закалена до алмазной крепости…
Флобер, — совершая повествовательный переход, замечает далее Паустовский, — провел всю жизнь в мучительной погоне за совершенством слога…» Борьба за яркость и точность стиля доходила у него до своего рода болезни… Но таков же был и Федин. И не случайно новелла о Федине в «Золотой розе» плавно переходит в рассказ о Флобере.
И такой художник оказывается ныне в роли подержанной персидской красотки, выброшенной за борт… Но что-то в этих лихих наскоках и словесных конфигурациях, будто прогорклая патока, напоминает?.. Да, было! И, кажется, чуть не вчера. Было… Но только сбрасывали с парохода истории тогда не какую-то отдельную персону, а целую литературу. «Поминки по советской литературе»… Статья Виктора Ерофеева в «Литературной газете», 1989 год… Но задор талантливого смельчака, первым нырнувшего с показательной вышки для прыжков в воду, тогда еще был оправдан. В той же «ЛГ» завязалась дискуссия. Из авторов публикаций помню Аллу Марченко, Руслана Киреева, В.В. Иванова… Каждый по-своему, мы, печатные оппоненты, ратовали за точность отрицаний и четкую избирательность оценок… Но тогда на дворе стояла другая эпоха. Самый конец перестройки. Все тогда было слишком близко, свежо, болезненно. Тогда это еще можно было понять.
Ныне, хотя и не без рецидивов, страсти поутихли. Наступила пора глубокого анализа ушедшей советской эпохи, раскопок и итогов. Появляются на свет все новые серьезные исследовательские жизнеописания.
Назову смелое и яркое биографическое повествование П. Басинского о М. Горьком, скрупулёзную и острую житийную прозу А. Нежного о религиозных исканиях, подвижниках и мучениках новейшего времени, эрудированные и полные неутомимого интереса к разным творческим личностям биографические книги А. Варламова от А.Н. Толстого до М. Булгакова и А. Платонова серии ЖЗЛ, «повесть жизни» Захара Прилепина «Леонид Леонов», стремящуюся разгадать сложную человеческую и художественную натуру героя… Вообще, в подобных работах, как и в капитальном труде Л. Сараскиной об Александре Солженицыне, да и, конечно, в той же книге Д.Быкова о Б.Пастернаке серии ЖЗЛ, вобравшей в себя много авторского пыла, опирающегося на солидные разыскания (тогда, кстати, возникают и яркие эпизоды из длившейся два с лишним десятилетия дружбы героя с Фединым), куда больше толка, чем в запоздалых псевдодемократических наскоках… И эти первые ласточки предвещают хорошую погоду.
Федин, уроженец Саратова, был волжанином не только по месту появления на свет, но и по своим духовным привязанностям, по влюбленности в этот обширный привольный край, в «главную улицу России», объединенную общей историей и современным дыханием. В качестве главы писательского цеха он был озабочен, чтобы складывались благоприятные условия для развития литературных сил в регионах и на периферии страны. Участники саратовской конференции 1959 года услышали, например, изложение одной из давних его идей: «Я бы хотел, чтобы… на Волге, — говорил Федин, — был создан большой журнал, который объединил бы весь верхний и нижний плёс… Волга — это большая область, объединенная общим дыханием, это край колоссальный, и у него должно быть свое лицо, должен быть свой журнал, толстый, где бы участвовали все лучшие силы, начиная от горьковчан и кончая астраханцами».
Саратовский писатель Г.Ф. Боровиков (отец) в мемуарном очерке приводит несколько писем Федина, начиная еще с 1950 года, с его конкретными «прикидками» и предложениями, как превратить альманах «Литературный Саратов» в общеволжский литературно-художественный ежемесячник наподобие «Урала», «Дальнего Востока» или «Сибирских огней». Намерение было давним и неотступным.
