Энн Ламотт - Птица за птицей. Заметки о писательстве и жизни в целом
Им нужны предельно честные отзывы, но только без оскорблений и пренебрежения. Поэтому я подчеркнула, что автор пошел сложным путем и не побоялся рискнуть. Я сказала, что лучше метить как можно выше и учиться методом проб и ошибок и что в старости никто не восклицает: «Господи! Как я рад, что так мало рисковал! Какое счастье: я ни на что никогда не замахивался!» Я велела автору дерзать, переписать рассказ еще раз, а потом попробовать что-то новое.
Девушке я при всех сказала, что она смелая. Позже она подошла ко мне и спросила:
— Вы думаете, я чудовище, да?
Я ответила, что считаю ее поступок очень честным, а честность всегда похвальна. Но затем объяснила, что не обязательно размахивать мечом истины направо и налево. Можно просто указать.
Много позже мне попалось стихотворение Билла Холма[64], которое я бы хотела отправить тому юноше. К сожалению, у меня не осталось его адреса. Стихи называются «Осень в Уотертоне, Альберта»:
Ветер рвет листья с ясеня
За месяц до срока.
Утихни; жестокость твоя
всего лишь рождает музыку:
творит красоту распада,
поэзию краха.
Имейте в виду: писательские посиделки могут быть довольно суровыми. Готовы ли вы к жесткой критике в адрес ваших текстов — да и нужна ли она вам? Но если вы чувствуете потребность в обратной связи, поощрении, дружеском подталкивании и обществе других молодых авторов, попробуйте собрать свой творческий кружок.
Я знаю студентов, которые встретились у меня на семинаре, а потом стали собираться группами по трое-четверо каждый второй четверг, или в последнее воскресенье месяца, или в любой другой день, и так уже несколько лет. Назначенная встреча — хороший стимул дописать очередной текст. Кроме того, у нашего ремесла есть издержки, например тяжелые дни, когда чувствуешь себя абсолютно одиноким. Хуже того, ощущаешь, что весь мир при деле, а ты — на отшибе. Но если встретиться и поговорить с другими пишущими людьми, вспоминаешь, что это ощущение — просто часть рабочего процесса. Оно неизбежно.
Разговоры о работе часто вызывают у писателей нервное расстройство. Никто толком не знает, как именно у нас все происходит, — в том числе и мы сами. Очень помогает, если есть честный и великодушный человек, которому можно позвонить и отвести душу, которому вы доверяете, который не станет язвить. Когда всерьез скрутит творческий кризис, не хочется даже думать про шуточки вроде «астрологи объявили неделю неудач длиной лет в семь». И если лезут с советами, становится только хуже. Нужны только терпение и ободрение. Надо почувствовать, что в тебя верят, что на тебе еще не поставили крест. Именно это может обеспечить писательский кружок.
Как его основать? Можно пойти на писательский семинар, наметить людей, чьи тексты вам особенно понравятся и с кем будет приятно общаться, и спросить, не хотят ли они собираться раз в месяц, чтобы читать и обсуждать друг друга, немножко сплетничать и вообще говорить о литературе. А что если они откажутся? Что ж, тогда у вас два пути. Либо звоните Джеку Кеворкяну[65] и записывайтесь на эвтаназию, либо повторяйте попытки, пока не найдутся два-три человека, готовых поддержать ваше начинание.
Некоторые студенты вешают листовки на информационных стендах в университете и объявляют о создании группы для начинающих писателей или авторов с готовыми текстами, мечтающих о публикации. У большинства в итоге сложились вполне рабочие сообщества, которые дали им дружескую поддержку и радость общения. Мои приятели, увлекающиеся эзотерикой, считают, что на их запрос ответила сама Вселенная. Мне эта мысль очень нравится: так и представляю, как они отправляют заявку — «просим предоставить нам группу для совместных занятий творчеством», — а Вселенная листает каталог и подбирает кандидатов. Кстати, у всех из них образовались замечательно продуктивные группы. Так что кто его знает…
На мой семинар ходили три женщины и мужчина, которые работают вместе уже четыре года. Я часто вижу их в книжных магазинах или кафе: они сидят за столиком, попивают кофе или вино и читают друг другу свои тексты. Потом обмениваются мнениями, критикуют и хвалят, задают вопросы и решают, что делать дальше. Они не правят друг другу рукописи — об этом поговорим в следующей главе, — но устраивают совместные читки и обеспечивают моральную поддержку.
Иногда они заглядывают на мои занятия, как выпускники на баскетбольные тренировки к первокурсникам. Обычно их визиты кончаются вдохновляющими беседами о том, как здорово ходить в творческую группу, как это помогает в работе, как они все привязались друг к другу. Раньше это были четыре одиноких, нервных и немного угрюмых человека, которые мечтали писать. Теперь они стали своего рода семьей — мы ведь часто находим или назначаем себе братьев по духу. Они очень нежно относятся друг к другу. Это уже не те мажоры-интеллектуалы, что когда-то сидели на моем семинаре. Ведь когда помогаешь другим, сердце становится больше, а большое сердце — всегда очень ранимое, оно не защищается, не прячет себя от мира. Оно открыто, как родничок на голове младенца; видно, как внутри пульсирует душа. Вот и в них четверых теперь виден этот пульс.
Все четверо стали прекрасными писателями, однако публикации добилась только одна из женщин, причем вышла у нее всего-навсего статья. Но знаете что? Они обожают друг друга; столько лет спустя они с нетерпением ждут каждой новой встречи. Они не просто отточили мастерство, они выросли душой благодаря совместной работе. Почти всегда, если кто-то один на грани срыва и готов все бросить, другой в это время переживает взлет и готов помочь. Пока они держатся на плаву, никто еще не махнул на писательство рукой. Впрочем, на прошлой неделе мне позвонила одна из их группы — та самая женщина, у которой вышла статья, — и сказала, что, пожалуй, сдается. Издатели до сих пор не взяли у нее ничего нового. Каким-то потусторонним голосом она заявила, что теперь можно снова начать пить, хоть она и завязала семь лет назад, и предложила мне присоединиться, ведь я тоже уже семь лет как не пью. Она собиралась заехать за мной и Сэмом, а потом ездить по городу, пока мы не найдем бар, где присматривают за детьми посетителей.
Я сочувственно похмыкала и напомнила, что у нее уже бывали такие черные полосы. Пиши понемножку, шептала я. Пиши «мусорные» черновики, ничего страшного. Она заскулила в трубку. Я спросила, не поможет ли кто-то из их группы. «Нет, — сказала она. — Я не стану им звонить, у них все хорошо, была очень удачная неделя, и наверняка они на выходных соберутся без меня, будут смеяться за моей спиной и рассказывать про меня всякие дурацкие истории».
Я велела ей записать все свои переживания. Одиночество и паранойя могут быть прекрасным творческим материалом.
Она сказала, что у нее нет паранойи. Просто ей кажется, что друзья собираются без нее и злословят.
В эту самую минуту ей позвонили на другой номер. Оказалось, что это участник их группы, который тоже впал в депрессию.
Моя собеседница извинилась и обещала перезвонить позже, но так и не объявилась до конца дня. В итоге я набрала ее номер сама — опасалась, что она сидит где-нибудь у себя в гараже в машине с включенным двигателем и слушает старые записи Лесли Гор[66]. Но тут выяснилось, что звонивший ей друг действительно в тяжелейшей депрессии, его положили в больницу и у него — прекрасного писателя с удивительным чувством юмора — было очень тяжелое, беспросветное детство. Она долго с ним говорила, объясняла, как твердо верит в него и его талант, а потом, повесив трубку, засела за собственную книгу. Дело пошло так хорошо, что она писала до тех пор, пока я не позвонила и не оторвала ее от работы.
Читатель для черновиков
Когда-то давно в New Yorker промелькнула такая карикатура: двое мужчин сидят на диванчике во время оживленного фуршета и разговаривают. Один из них бородат и выглядит как типичный писатель. Другой похож на нормального человека. Писатель говорит: «Мы с издательством никак не найдем общий язык. Я хочу шестизначный аванс, а они отказываются читать рукопись!»
Может, я и не всегда права, но тут ставлю что угодно: он не показывает свои тексты другим писателям, прежде чем нести в издательство. Вероятно, считает себя выше этого.
Всякий раз, когда я выступаю на писательском симпозиуме и упоминаю о том, как полезно выносить на обсуждение свои наброски, ко мне обязательно подходит какой-нибудь именитый писатель постарше меня и говорит, что никогда в жизни не стал бы показывать кому-то свой текст, пока он не закончен. Это очень плохой совет, и я не должна больше врать студентам, что это им поможет. В таких случаях я просто улыбаюсь загадочно, как гейша, и всем видом выражаю полное понимание. А потом снова говорю ученикам, чтобы постарались найти кого-то, кто согласится прочесть их текст и сможет высказать дельные замечания. Вряд ли он скажет, чего именно не хватает в вашей истории или что в ней не так, но чаще всего удел писателя — ошибаться и блуждать. Любую историю можно рассказать по-разному, и человеку со стороны проще понять, удалось ли вам нащупать подходящий способ.
