Хорхе Борхес - Как сделать детектив
В блестящем исследовании, посвященном обсуждаемой теме, Пьер Миль пишет: «Нет никаких веских причин, чтобы детектив не стал шедевром. Как и всякий другой роман, он может сказать свое слово в разработке психологизма, создать реальных, живых героев, а не послушных автору марионеток. К несчастью, писатель, работающий в презираемом жанре, начинает халтурить. Он говорит себе: от меня ничего особенного не ждут. Так к чему стараться? Но дело не в том, чтобы «посвящать» себя жанру, надо просто отказаться от небрежности в обращении с сюжетом. Не стоит говорить себе с самого начала: «Я напишу детектив», а наоборот, закончив книгу, вдруг обнаружить: «Оказывается, я написал детектив»».
В той же статье Пьер Миль очень тонко и чрезвычайно своеобразно рассматривает тезис, будто детектив — роман, начинающийся с конца. Это не так, если исходить из того, что детектив — роман, в котором герой ведет расследование. Речь идет не о всеведущем божестве, которое хранит молчание вплоть до финальной сцены, когда, собрав всех участников (среди них оказывается и преступник), оно возвещает истину, но о живом человеке, ищущем и страдающем в поисках разгадки. Разве не о том же рассказывают многие «литературные романы»?
* * *Читатель, встав на защиту презираемого и в то же время модного жанра, я не имел в виду «Двойную смерть». Работая над своим романом, я вовсе не искал ему оправданий. Я не думал ни о каком образце, а просто старался написать интересную книгу. Кое-кто из моих друзей, прочитавших роман в рукописи, с удовольствием заметил, что это детектив. Другие с грустью воскликнули: «Боже мой, это же…»
Назови как угодно. Я бы только хотел, чтобы по прочтении книги ты подумал: «Не следует сердиться на человека за то, что он такой, как он есть». Согласись, в этой морали нет ничего особенно криминального.
1932
Джон Диксон Карр
Лекция о запертой комнате
Подали кофе, бутылки с вином опустели, были раскурены сигары. Хадли, Петтис, Рампол и доктор Фелл сидели вокруг стола, освещенного мягким светом лампы под красным абажуром, в просторном полутемном обеденном зале отеля, где остановился Петтис. Они засиделись дольше, чем другие. Лишь кое-где оставались еще за столиками люди. Был тот располагающий к лени послеобеденный час зимнего дня, когда за окном начинает валить снег и так уютно сидеть у пылающего камина. На фоне тускло поблескивающих гербов и доспехов доктор Фелл стал еще больше похож на барона феодальных времен. Он бросил презрительный взгляд на чашечку черного кофе, точно собираясь проглотить ее целиком, сделал широкий жест сигарой, приглашая к вниманию, и откашлялся.
— Я прочту сейчас лекцию, — объявил доктор с благожелательной твердостью, — об общей механике и эволюции той ситуации, которая известна в детективной литературе как ситуация герметически закрытой комнаты.
Хадли тяжело вздохнул.
— Как-нибудь в другой раз, — предложил он. — Мы не хотим слушать никаких лекций после такого превосходного обеда, тем более что нам предстоит заняться делом. Так вот, как я только что говорил…
— Я прочту сейчас лекцию, — непреклонно заявил доктор Фелл, — об общей механике и эволюции той ситуации, которая известна в детективной литературе как ситуация герметически закрытой комнаты. Гм! Все, кто против, могут пропустить эту главу. Гм! Вот так-то, джентльмены! После того как последние сорок лет я шлифовал свой ум чтением книг о сенсационных преступлениях, я могу утверждать…
— Но если вы собираетесь проанализировать невероятные ситуации, — перебил его Петтис, — зачем приплетать сюда детективную литературу?
— Затем, — с откровенностью сказал доктор, — что мы сами находимся в детективном романе и не морочим голову читателю, делая вид, будто это не так. Давайте не будем придумывать хитроумные предлоги для того, чтобы притянуть за уши обсуждение детективных романов. Давайте лучше откровенно насладимся благороднейшими занятиями, какие только возможны для персонажей книги.
Итак, продолжим: при обсуждении детективных романов я, джентльмены, постараюсь не формулировать, во избежание споров, никаких правил. Я намерен вести речь только о своих личных вкусах и предпочтениях. Можно, переиначивая Киплинга, сказать: «Есть шестьдесят девять способов создать сюжет с загадочным убийством, и каждый способ верен». Так вот, если бы я заявил, что для меня каждый способ одинаково интересен, я был бы, мягко выражаясь, отъявленным лжецом. Но дело в другом. Когда я говорю, что история об убийстве в герметически закрытой комнате читается интересней, чем что бы то ни было еще в детективной литературе, я всего лишь выражаю свое субъективное мнение. Мне нравится, когда убийства часты, кровавы и чудовищны. Мне нравится, когда сюжет ярок, красочен и несколько фантастичен, так как я не способен увлечься романом только в силу того, что все в нем выглядит совсем как в действительности. Таковы уж, должен признаться, мои пристрастия, так мне представляется приятней, веселей и разумней, и этим я не хочу сказать ничего худого о более прозаично холодных (или более талантливых) произведениях.
Но сказать об этом просто необходимо, потому что некоторые люди, которым не нравятся яркие краски, настаивают на том, чтобы их личные предпочтения считали литературной нормой. Осуждая неугодные им произведения, они припечатывают их словечком «неправдоподобно». И, значит, обманывают неосторожных читателей, навязывая им свое убеждение, будто «неправдоподобно» — это попросту «плохо».
Так вот, есть все основания утверждать, что словечко «неправдоподобно», если на то пошло, меньше, чем какое-либо другое, подходит для осуждения детективной литературы. Ведь наша любовь к детективам в большой мере основана как раз на любви к неправдоподобному. Когда убит А и подозрение падает на Б и В, кажется неправдоподобным, что убийцей окажется невинного вида Г. Но убийца именно он. Если у Г стопроцентное алиби, подтвержденное под присягой каждым из персонажей, наберись их даже больше, чем букв в алфавите, вроде бы неправдоподобно, что Г мог совершить убийство. Но он-то и совершил его. Когда сыщик подбирает с песка на берегу моря крупицу каменного угля, представляется неправдоподобным, что эта малость может иметь какое-либо значение. Но она-то и будет иметь значение. Короче говоря, тут мы приходим к такому положению, когда словечко «неправдоподобно» как иронический ярлык становится бессмысленным. До конца детектива и речи не может быть ни о каком правдоподобии. Далее, если вы хотите, чтобы виновным в убийстве оказался человек, меньше всего похожий на убийцу (а именно этого хотят некоторые старомодные читатели вроде меня), вряд ли вы вправе сетовать на то, что им руководили менее достоверные или по необходимости менее прозрачные мотивы, чем те, которыми руководствовался тот, на кого в первую очередь пало подозрение.
Когда вы восклицаете: «Такого никак не может быть!» — и протестуете против исчадий ада с наполовину скрытым лицом, призраков в капюшонах и завораживающе обольстительных белокурых сирен, вы просто говорите: «Такая литература мне не нравится». Очень хорошо. Не нравится так не нравится, и ваше полное право прямо так и сказать. Это дело вкуса. А вот когда вы пытаетесь превратить свое пристрастное мнение в критерий оценки литературного достоинства или даже степени достоверности произведения, вы просто говорите: «Эта цепь событий не могла случиться, потому что я не получил бы удовольствия, если бы она случилась».
Так где же все-таки истина? Мы можем попытаться отыскать ее, взяв в качестве примера случай герметически закрытой комнаты, потому что данная ситуация, больше чем какая-либо другая, навлекает на себя жестокие критические упреки в неправдоподобии.
Большинство людей — и меня это очень радует — с удовольствием читают детективы про убийство в запертой комнате. Но — вот ведь незадача! — даже любителей этого чтения нередко одолевают сомнения. Меня — так сплошь и рядом, и я не стесняюсь в этом признаться. Поэтому давайте объединимся пока на этой почве и посмотрим, что можно тут выяснить. Итак, почему одолевают нас сомнения, когда мы выслушиваем разгадку тайны убийства в запертой комнате? Отнюдь не потому, что мы не верим объяснению, а потому лишь, что мы испытываем некое смутное разочарование. А от чувства разочарования так естественно сделать еще один шаг дальше и несправедливо заявить, что вся эта история неправдоподобна, невероятна или совершенно нелепа.
Короче говоря, случается в точности то же самое, — доктор Фелл взмахнул сигарой, — о чем говорил нам сегодня О’Рорк применительно к фокусам, которые иллюзионист показывает в реальной действительности. Послушайте, джентльмены, какие шансы могут быть у литературного вымысла, если мы подвергаем осмеянию подлинные случаи? Сам тот факт, что эти случаи действительно происходят и что иллюзионисту удается обмануть зрителей, похоже, усиливает разочарование обманутых. Когда такое случается в детективном романе, мы говорим: это невероятно. Когда же такое случается в реальной действительности и мы вынуждены поверить собственным глазам, мы лишь показываем, что разочарованы объяснением. А тайна разочарования в обоих случаях одна: слишком многого мы ожидаем.
