Сергей Щепотьев - Краткий конспект истории английской литературы и литературы США
Страшное открытие останавливает Гвендолен на пути к замаячившему впереди замужеству, сулившему ей независимость и власть: некая Лидия Глэшер сообщает ей, что девять лет назад бежала от мужа ради Гранкура, от которого родила впоследствии четверых детей, но так и не стала его женой. Гвендолен надолго уезжает из дому.
Гранкур, узнав о её пребывании на заграничном курорте, отправляется на поиски девушки, но прибывает на место спустя несколько дней после её отъезда. В доме своего дяди он встречает Деронду. Здесь следует новая ретроспекция, из которой читатель узнает, что Даниэл также приходится племянником сэру Хьюго Мэллинджеру. Автор знакомит нас с юностью героя, росшего в доме Мэллинджера, а затем учившегося в Итоне и далее — в соответствии со своей «мальчишеской любовью ко всемирной истории, которая вызвала у него желание чувствовать себя как дома за границей и следовать в своем воображении средневековым бродячим студентам» — за рубежом. Даниэл благороден: он помогает заболевшему товарищу по Итону, Хансу Мейрику (которому при крещении покойный отец-травер дал имя в честь Хольбейна[13]), получить высший балл и сам оказывается на втором месте.
Для семьи Ханса Даниэл стал чем-то вроде идеала. И в его семью юноша приводит однажды молодую еврейку Майру, которую спас от самоубийства. Этот поступок дает Даниэлу почувствовать, что «он стал взрослее в тот вечер, вступил в новую фазу жизни — возможно, как спаситель». В то же время он заставляет его задуматься над сложным вопросом: «как можно быть уверенным, что вырвать человека из лап смерти — значит спасти его?»
Семья Мейрика описана автором с большим теплом: в их доме «столы и стулья были старыми друзьями, которых предпочитали новым, и вся обстановка оставляла место для широкого взгляда на жизнь и её тщательно продуманного устройства, открытого для музыки, живописи и поэзии». У Мейриков «не всегда была служанка, чтобы топить камины и подметать комнаты», оперу они слушали только с галерки, «но в некоторых вопросах были весьма дотошны и не могли поверить, что повадки леди в светском обществе столь полны грубого эгоизма, мелких ссор и слэнга, как это пытаются представить так называемые литературные фотографии». Наконец, «мать и дочерей объединяли тройственные узы: семейная любовь, восхищение изящными ремеслами, которые они почитали за лучший вид труда, и привычное трудолюбие». Мать и две дочери занимаются рукоделием, а младшая Кейт — начинающая художница.
Тепло, забота и участие встречают Майру в доме Мейриков. Это типично диккенсовская почти сказочная антитеза неприютному миру, окружающему героиню. В то же время этот коллективный портрет скромной интеллигентной семьи вызывает в памяти не только идеальные образы вроде епископа Мириэля из «Отверженных» Гюго, но и вполне реальные характеры русских интеллигентов, немногие из которых еще живут, к счастью, радом с нами.
Майра — дочь актера Коэна-Лапидуса, выходца из Польши, который увез дочь в Америку, разлучив её с любимыми матерью и братом. Лапидус в прошлом — учитель, он владеет несколькими языками, а в театре не только играет, но и ставит пьесы, которые сам переводит или пишет. Дочь знает наизусть не только Шекспира, но и Шиллера, поет, играет в спектаклях небольшие роли. Однако ни аплодисменты, ни сама атмосфера сцены и кулис не радуют девочку. В попытках Лапидуса заставить Майру быть актрисой, в её сопротивлении этим его попыткам, а особенно — в различии отношения дочери и отца к религии, во всей этой «стене между отцом и дочерью» ясно читается отражение личного конфликта Элиот-Эванс с её отцом, оставившего, как мы уже упоминали, неизгладимый след в душе писательницы: «Между нами никогда не было доверия, но мне так жаль его!» — говорит Майра.
Вернувшись на Европейский континент, Лапидус проводит время в игорных домах. После краткого пребывания в тюрьме он пытается сблизить дочь с неким Графом — темной личностью, к которому Майра питает отвращение. Она бежит из Праги и с трудом добирается до Лондона, где обнаруживает, что улица, на которой она жила, снесена, и следы матери и брата потеряны.
Даниэла трогает стремление Майры отыскать свою мать: сам молодой человек тоже пытается выяснить, кто были его родители, которых он никогда не видел.
Головокружительны сюжетные и психологические коллизии романа: Мардохей оказывается братом Майры, Эзрой; мать Даниэла, принцесса Леонора Халм-Эберштейн, — еврейка.
«Это роман, свидетельствующий об огромных усилиях воображения, которые потребовались для его создания, — писала Б. Харди. — Рассказ о тайнах, открытиях, страхах, судьбе, смерти, преступлении ставит роман в один ряд с викторианским романом 1860-х, носящим название „сенсационного“. С этим жанром мы обычно ассоциируем скорее Уилки Коллинза, чем Джордж Элиот, но этот жанр имел определенное влияние на писателей, чей талант и восприимчивость вроде бы лежит за его пределами — таких, как Троллоп, Шарлотта Янг и Джордж Элиот. „Феликс Холт“ — чистейший пример вклада Элиот в этот жанр, но в „Даниэле Деронде“ есть много черт, которые делают его тоже „сенсационным“. Они нашли развитие в современных „триллерах“. Напряжение, тайна, ужас и причудливость „Даниэла. Деронды“ используются не только затем, чтобы напугать читателя, но являются частью психологического опыта персонажей. Гвендолен боится одиночества, любви, изменений освещения, открытого пространства, она погружается в мечты, её мучают кошмары».
Её брак с Гранкуром порабощает её гораздо более, чем она была порабощена в девичестве. По сути, Гранкур — символ садистического подавления. Не зря автор замечает, что он стал бы отличным губернатором в колонии.
В финале Гвендолен стоит перед вопросом о будущем. «Она поняла: то, что казалось возможным счастливым концом, на самом деле оказалось болезненным началом, где многое из того, что она узнала, будет утрачено, заново испытано и заново открыто. Это финал, оставляющий нас с чувством подлинности жизненных трудностей, их сложности и жесткости», — пишет Б. Харди.
Гвендолен пишет Даниэлу поздравление к его бракосочетанию с Майрой, в котором приносит извинения за то, что заставила его страдать.
Барбара Харди называет Даниэла «мостиком» между двумя «половинами» книги — «английской» и «еврейской». В сопоставлении этих двух общественных групп состоит единство романа. Как идеализированные образы-идеи противопоставлены сатирически изображенному английскому обществу, так напыщенность речи Мардохея, сентиментальность образа Майры, некоторая заданность Даниэла Деронды представляет собой полную противоположность тонкой иронии, сквозящей в блестящих характеристиках «светского общества», в остроумных и живых диалогах, раскрывающих в полной мере талант Элиот.
«Сцены, изображающие высшее общество, это не просто отрицание модных романов „серебряных вилок“ на манер Дизраэли и Булвер-Литтона, которые она критиковала в ранних работах, но сильная сатира на поверхностную культуру, неискренность, корыстолюбие, пошлость и брак как торговую сделку. Даже в сложном и симпатичном образе дяди Гвендолен, мистера Гаскуаня, заключены все эти пороки, как и в его достоверном и типичном образе жизни с его желанием скрасить неприятную суетность теплотой чувств и добродетели. Блестящая сатирически обрисованная пара — богатые и влиятельные Эрроупойнты».
Американец Генри Джеймс, о котором мы будем еще говорить более подробно, полагал, что Элиот дает «диаграмму» вместо картины. Но она всегда считала необходимым воплощать свои идеи в индивидуальные характеры и действие.
Впрочем, Лапидус, отец Майры, относится к образам евреев, не несущим идеологической нагрузки, и представляет собой яркое, живое создание.
«Образы „Даниэла Деронды“, — писала Б. Харди, — „сложно и правдиво связаны с реальностью“, любовь его „доброго, умного, красивого героя и менее доброй и менее умной героини трудна и болезненна. <...> И роман уходит не только от упрощенности человеческих отношений, но и от упрощенности счастливого конца“».
Двойное чувство Даниэла к Майре Коэн и Гвендолен Харлет — это тщательное исследование разнообразия тонкостей и сложности человеческой любви.
Художественная литература того времени редко касалась сексуальных отношений. История мужчины, влюбленного в двух женщин, обнажала чувства и порывы, неизвестные потоку любовной литературы викторианской эпохи в целом.
Книга Элиот экспериментальна и по содержанию, и по форме. Реализм психологических характеристик тесно связан в ней с её структурой. Об этом тоже убедительно писала Б. Харди: «Это роман, где приходится говорить об образах и о структуре одновременно. В нем есть по крайней мере три особенно блестящие формальные черты: использование то более, то менее продолжительных ретроспекций, <...> тонкое и оригинальное использование двойного сюжета; наконец, заключение, необыкновенное по своей силе и реализму. Но мы не можем говорить об этих вещах как об исключительно формальных средствах. Они проистекают из особой концепции и действия. <...> Джордж Элиот экспериментировала с управлением читательской реакцией на людей и идеи. Это эксперимент с формой, сопоставимый со сходным экспериментом в „Тристраме Шенди“ или „Улиссе“[14].
