Михаил Бахтин - Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922–1927
Не жди ты песен стройных и прекрасных,
У темной осени цветов ты не проси;
Не знал я дней сияющих и ясных,
А сколько призраков, недвижных и безгласных,
Покинуто на сумрачном пути.
Таков закон: все лучшее в тумане,
А ясное иль больно, иль смешно.
Не миновать нам двойственной сей грани:
Из смеха звонкого и из глухих рыданий
Созвучие вселенной создано.
Из какой мрачной, безотрадной души это вырвалось! Сколько нужно многолетней скорби, заглушаемой каламбурами, чтобы сказать такое признание! Стихи: "все лучшее в тумане, а ясное иль больно, иль смешно", — совсем как из Лермонтова, а общий смысл отрывка, особенно если рядом поставить какой-нибудь каламбур из писем, дает впечатление гоголевской физиономии. Соловьев как личность был гораздо слабее обоих названных поэтов; в то же время был, конечно, неизмеримо их образованнее; был добрее их, чутче, особенно к общественности. Но он из той же руды, как они; обломок или выломок той же горной породы» (Сб. Общественная мысль: исследования и публикации. Вып. I. М. «Наука», 1989, с. 237–238).
270
173. Эти характеристики языка Блока могут показаться упрощенными. Но, во-первых, вольное и местами как бы фамильярно-упрощенное изложение («поэт, который все свободное время проводит в шатаньи по кабачкам», герой «Соловьиного сада», которого «можно ввести в профессиональный союз») очевидно является установкой автора в этих лекциях. А затем, и это главное, в подобном описании блоковского языка, по-видимому, в резкой форме высказана существенная правда о широте и психологического, и речевого диапазона поэзии Блока, создавшей ему исключительное положение единственного поэта для столь широких кругов «читающей России». Ведь иным языком, но о том же широком значении Блока для русской жизни сказал другой поэт, когда писал, «что Блок — это явление Рождества во всех областях русской жизни, в северном городском быту и в новейшей литературе, под звездным небом современной улицы и вокруг зажженной елки в гостиной нынешнего века» («Доктор Живаго»).
271
174. Здесь и далее Бахтин касается теоретических тем своей филологии 20-х гг. (внутренняя речь, интонация). Проблема внутренней речи как философская проблема поставлена в МФЯ. Ср.: «Эти единицы внутренней речи, как бы "тотальные импрессии" высказываний, связаны друг с другом и сменяют друг друга не по законам грамматики или логики, а по законам ценностного (эмоционального) соответствия, диалогического нанизывания и т. п.» (с. 42); также: «Внешнее актуализованное высказывание — остров, поднимающийся из безбрежного океана внутренней речи; размеры и формы этого острова определяются данной ситуацией высказывания и его аудиторией» (с. 98). В ФМ о внутренней речи см. с 171.
272
175. Ср. заключение лекции об Андрее Белом.
273
176. Свойства блоковской метафоры — эмоциональность и интимность освещаются в сопоставлении с другими поэтами символистского круга в лекциях, им посвященных. О метафоре у Вячеслава Иванова: см. с. 321; о метафоре у Анненского: см. с. 340. Ср. также в лекции о Есенине сравнение его и блоковской метафоры (анализ, соотносящийся с рассуждением о «возвышении и снижении» мира у Блока), с. 378. Работу, указанную в скобках, найти не удалось.
274
177. См. статью СИ. Бернштейна «Голос Блока» (1921, опубликована в 1972) //«Блоковский сборник, II» Тарту, 1972, с. 454–525.
275
178. Основы самобытной теории интонации были заложены в ряде работ М. Бахтина 20-х гг. Экспрессивная интонация рассматривалась как важнейший конструктивный признак высказывания: «Интонация всегда лежит на границе словесного и не словесного, сказанного и не сказанного. В интонации слово непосредственно соприкасается с жизнью. И прежде всего именно в интонации соприкасается говорящий со слушателем: интонация социальна par excellence (по преимуществу)» (В. Н. Волошинов. Слово в жизни и слово в поэзии. «Звезда», 1926, № 6, с. 253). Ср. также: «Вот именно этот "тон" (интонация) и делает "музыку" (общий смысл, общее значение) всякого высказывания <…> Ситуация и соответствующая аудитория прежде всего определяют именно интонацию и уже через нее осуществляют и выбор слов и их порядок, через нее осмысляют целое высказывание» (В. Н. Волошинов. Конструкция высказывания. «Литературная учебы», 1930, № 3, с. 77–78). Теоретическое различение ритма и интонации проводится в первой главе АГ (см.: АГ, ЛКС, 10–14).
276
179. См. в статье Ф. Ф. Зелинского «Памяти И. Ф. Анненского» (1909): «Не раз беседовали мы с покойным на эту тему, не раз рисовали себе картину грядущего «славянского возрождения», как третьего в ряду великих ренессансов после романского — XIV-го и германского — XVIII-ro веков. Когда оно наступит?» (Ф. Зелинский. Из жизни идей. Т. 2. Древний мир и мы. Изд. 3, СПб., 1911, с. 377). Существует воспоминание старшего брата М. М. Бахтина — Николая Бахтина (1894–1950) — о собраниях кружка филологов-классиков и поэтов при руководстве Ф. Ф. Зелинского (у которого учились в Петербургском университете оба брата Бахтины) в годы, предшествовавшие революции 1917 г., и в самые дни октябрьских событий; участники назвали свое общество «Союзом третьего Возрождения»: «Это было семнадцать лет назад в "Красном Октябре" — в Петербурге во время коммунистического переворота. В маленькой и холодной квартире на Васильевском острове, при свечах (потому что, разумеется, электричества не было в те дни), нас собралось двенадцать человек вместе с нашим старым учителем, профессором Зелинским; все мы — знатоки греческого языка, философы и поэты — общество, имевшее обыкновение собираться и обсуждать классические темы в их отношении к настоящему. "Союз третьего Возрождения" — так самонадеянно мы его называли. Потому что мы верили, что были первыми деятелями нового Ренессанса, который должен был скоро наступить, — Русского Ренессанса — окончательной и высшей интеграции современным миром эллинской концепции жизни. Потому что, как и все прочее в России, занятия классической филологией были не просто обучением, но, сверх того, способом пересоздать жизнь. Изучение греческого языка было подобно участию в опасном и волнующем тайном заговоре против самих основ современного общества во имя греческого идеала. Воодушевленные этими чаяниями, мы тогда оказались перед лицом событий, которые, казалось, должны были положить конец нашим наивным надеждам. Россия явно была на пути к чему-то совсем иному, нежели Греческое Возрождение» (Nicholas Bachtin. Lectures and Essays. Birmingham, 1963, p.43).
277
180. В новелле «Жонглер Богоматери», в сб. «Перламутровый ларец» (1889).
278
181. Ограда — как граница миров — устойчиво связана в блоковской лирике, особенно в «Итальянских стихах», с означающими и украшающими ее цветами, главным образом с розами: «Далеко отступило море, И розы оцепили вал…» («Равенна»); «Лишь, как художник, смотрю за ограду, Где ты срываешь цветы, — и люблю!» («Девушка из Spoleto»); «На оградах вспыхивают розы…» («Благовещение»). В стихотворении того же 1909 г. «Бывают тихие минуты…» (из цикла «Через двенадцать лет»): «И вдруг — туман сырого сада, Железный мост через ручей, Вся в розах серая ограда, И синий, синий плен очей…» Осел в «Итальянских стихах» не встречается.
279
182. Сопоставление с «Медным всадником» — в книге Р. В. Иванова-Разумника «Александр Блок. Андрей Белый», «Алконост», Петроград, 1919, с. 131–132, 138, 161.
280
183. Аластор — в древнегреческой трагедии демон родовой мести, «детородная сила греха», по характеристике Ф. Ф. Зелинского (см.: Софокл. Драмы. Перевод со сведениями и вступительными очерками Ф. Ф. Зелинского. Т. 2, М., 1915, с. XXXVII, 30). Действие этой силы в трилогии Эсхила «Орестейя» свершается в границах трех поколений (преступление Атрея и Фиеста — гибель Агамемнона — месть Ореста за Агамемнона).
281
184. С этим отказом от отцовства и сыновства связывает М. Бахтин и тему двойника у Блока — ср. в лекциях изолированное замечание о стихотворении «Двойник»: «Он хотел быть не звеном в цепи поколений, а самим собой, но остался не вечно молодым, а стареющим юношей».
282
185. Тему «Акмеизм» трудно назвать введением в содержание трех последующих («Ахматова», «Гумилев», «Кузмин»): для сравнения см. тему «"Парнас", декаданс, символизм» (с. 289) и тему «Футуризм». Фрагмент выделен Р.М.М. в отдельную тему, видимо, только для удобства пользования записями. И этот фрагмент и следующие за ним темы содержательно примыкают к темам предшествующим (о символизме, символистах и Анненском) и в каком-то смысле продолжают их: остается символистский фон с упоминанием наряду с Анненским Вяч. Иванова, Блока, Бальмонта, Белого, Сологуба (тема «Кузмин»). Отдельные замечания об акмеизме как таковом содержатся в тексте трех следующих тем и восполняют, уточняют, и конкретизируют сказанное в этом небольшом фрагменте. См., например, в теме «Анна Ахматова» замечание о равновесии эмоциональных и зрительных моментов слова у акмеистов или о стремлении акмеистов избавить слово от назойливого звучания.
