Михаил Бахтин - Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922–1927
255
158. См. фрагмент «Мальчики» темы «Достоевский» (с. 288).
256
159. См. комм. С. Г. Бочарова на с. 457.
257
160. Об упоминаниях рассказа «Три смерти» в произведениях М.М.Б. см. примеч. 43 на с. 596.
258
161. Хотя М.М.Б. явно интересует космичность как одно из важных мироощущений современной ему культуры (см. тему «Хлебников» и сказанное о Хлебникове в других темах ЗМ, см. также на с. 138–139 Бесед рассказ о знакомстве с Малевичем с упоминанием и Хлебникова), в записи фрагмента «Стихотворения» чувствуется, что Белый — не его поэт, чувствуется явная скороговорка, отсутствуют названия и циклов, и отдельных произведений, а «Христос воскрес» и «Королевна и рыцари» названы, кажется, только для того, чтобы ничего о них не сказать. Трудно отделаться от общего впечатления, что поэзия Белого чем-то не удовлетворяла Бахтина, не была ему близка, хотя в Беседах семидесятисемилетний Бахтин охотно цитирует и Белого-поэта (с. 36).
259
162. Все сказанное о Белом-прозаике имеет интерес чрезвычайный; в частности, объем и содержание темы места и значения Белого в русской литературе не имеет аналога в ЗМ; о подобного рода тотальном влиянии какого-либо автора на других авторов, кажется, не пишет Бахтин и в известных своих произведениях. Содержание заключительных фраз фрагмента (ими заканчивается и вся тема «Белый»), упоминание рока («над всеми как рок висит, и уйти от этого рока никто не может») — все это воспринимается далеко не просто комплиментарно по отношению к Белому. В свете последних фраз иначе воспринимается и первая фраза фрагмента о влиянии Белого, которое подавляюще велико; начало и конец смыкаются, и общее впечатление вполне может сложиться как гнетущее. По отношению же к тем, кто не может избежать влияния, сказанное воспринимается едва ли не как обвинение в чрезмерной внушаемости, пассивности, роковом бессилии и несамостоятельности, что подчеркивается повторением местоимений всех, все, всеми, никто. Иные, более узко оценочные, обертоны слышатся в теме «Эренбург», в каком-то смысле продолжающей тему «Белый». Из молодых прозаиков от тотального влияния Белого освобождает М.М.Б., как минимум, Леонова (с. 386). Ср. о влиянии Белого на всех у О. Мандельштама (примеч. 244 нас. 646).
260
163. Особая ценность записи лекций об Андрее Белом в том, что содержание лекций имеет самое непосредственное отношение к проблемам истории и русского и не только русского романа (гораздо большее отношение, чем тема «Достоевский»). Не случайно дважды публиковавшаяся в ряду других тем ЗМ она каждый раз оказывалась первой, хотя этим и нарушалась последовательность расположения тем в ЗМ. Ценность этой записи и в наличии в ней проблемы заимствований, влияний и традиций, а также темы продолжения, изживания и завершения традиций. Всё — в одной теме «Белый». Завершающий традицию как бы необходимо должен влиять и воздействовать. При этом изживание и завершение традиции не только не исключает новизны, но предполагает и чуть ли не требует ее (иначе будет не завершение, а что-то иное): о Белом-«завершителе» сказано, что у него новая форма, новый стиль, новый язык. Полемика с формалистами живет в этом фрагменте на глубинном уровне, не обнаруживая себя явно, как и в ПСМФ в отличие от ФМ.
Такие выражения М.М.Б., как «Белый на всех влияет» или «Он стал учителем всех русских прозаиков» (второе предложение фрагмента «Место и значение Белого в русской литературе») требуют некоторого пояснения. По-видимому, можно говорить о том, что Бахтин действительно читал всех или почти всех, хотя и не буквально всех. Прежде всего, об этом свидетельствуют сами ЗМ, а именно их условный второй раздел в сумме всех тем этого раздела; особенно же — последние одиннадцать тем, начиная с темы «Замятин» и до самого конца. Есть, однако, и свидетельство самого Бахтина (Беседы, с. 129–130, контекст — разговор о Маяковском):
Д: Ну, а Вы его мало читали вообще в то время?
Б: Нет, читал все-таки, довольно много читал. В то время мы очень много читали, поглощали, в том числе и всякой ерунды. Но Маяковского — ну как же, я знал… (курсив наш — комм.).
Есть интересное свидетельство С. Г. Бочарова, в январе 1972 г. в Доме творчества писателей в Переделкине расспрашивавшего Бахтина о жизни его в 20-е гг. в Ленинграде и в т. ч. об источниках тогдашних доходов. На вопрос, читал ли тогда Бахтин лекции (ничего из того, что знаем мы об этом сейчас, известно в 1972 г. еще не было), Михаил Михайлович ответил (так записано):
«Да, много. И официально и, главным образом, неофициально. Официально — на курсах библиотекарей, установочные лекции: растолковывал им все новинки. Приходилось читать много всякой ерунды. За это как раз платили».
Так что преувеличения в этих бахтинских все, на всех, над всеми, совершенно очевидно, не было, как не было преувеличения и в утверждении в Беседах, что «почти все знал наизусть, почти всего Блока, как и всего Вячеслава Иванова» (с. 95). Белого, как видим, в этом ряду нет. Знал наизусть не всего?..
261
164. См. «Трилистник ледяной» и стихотворение «Черная весна» из «Трилистника весеннего» (сб. «Кипарисовый ларец»).
262
165. Стихотворение <Моя тоска> («Пусть травы сменятся над капищем волненья…» из сб. «Разметанные листья»).
263
166. Стихотворение «Тоска припоминания» из «Трилистника тоски» (сб. «Кипарисовый ларец»):
Мне всегда открывается та же
Залитая чернилом страница.
Я уйду от людей, но куда же,
От ночей мне куда схорониться?
Все живые так стали далеки,
Все небытное стало так внятно,
И слились позабытые строки
До зари в мутно-черные пятна.
Весь я там в невозможном ответе,
Где миражные буквы маячат…
Я люблю, когда в доме есть дети
И когда по ночам они плачут.
264
167. Стихотворение <Баллада> из «Трилистника траурного» (сб. «Кипарисовый ларец»).
265
168. Судя по контексту, о смерти как о belle dame sans merci (дословный перевод: прекрасной даме без пощады) Бахтин говорит здесь не в первый раз. Стихотворение «La belle Dame sans merci» есть у Брюсова (1907), баллада с таким названием есть у Джона Китса (первый перевод на русск. яз. напеч. в 1911 г.). Бахтин же знал, по-видимому, и творчество старофранцузского поэта и прозаика Алена Шартъе, в статье о котором в КЛЭ (автор — А. Д. Михайлов) написано: «Особой популярностью пользовалась поэма Шартье "Немилосердная красавица" ("La Belle Dame sans mercy", 1424) <…>. Поэма вызвала многочисл. "ответы" и подражания».
266
169. Стихотворение «У гроба» (сб. «Тихие песни»).
267
170. См. примеч. 179.
268
171. См. упоминание Владимира Соловьева в теме «Михайловский» (с. 236).
Основная эстетическая статья Соловьева — «Речь о Достоевском». — Имеется в виду «Первая речь», которая как речь никогда не была произнесена и впервые напечатана в 1884 г. вместе с двумя речами о Достоевском под одним названием: «Три речи в память Достоевского (1881–1883)».
…статьи, посвященные Лермонтову, Тютчеву, Ал. Толстому — «Лермонтов» (1899), «Поэзия Ф.И.Тютчева» (1895), «Поэзия гр. А. К. Толстого» (1895). Ср. в примеч. 172 мнение В. В. Розанова о в т. ч. и этих статьях.
269
172. Ср. характеристику поэзии Владимира Соловьева в статье Брюсова 1900 г. «Владимир Соловьев. Смысл его поэзии» (предпоследний абзац):
«Внешняя форма стиха у Вл. Соловьева — тусклая, не бросающаяся в глаза, гораздо менее своеобразная, чем его проза. Его размеры довольно разнообразны, его стих достаточно звучен, но стихотворцу (в собственном смысле) не приходится учиться у него ничему новому. Несмотря на все это, стихи Вл. Соловьева были оценены гораздо справедливее, чем многих других. Конечно, тому способствовала его известность как философа и публициста. Но и без того, хотя, может быть, позднее, через десятки лет, его поэзия должна была дождаться своих читателей. В ней есть самое важное, что можно требовать от поэзии: новый строй души, и притом "души высокий строй", как говорил Тютчев».
Ср. также особое мнение В. В. Розанова, высказанное в статье-рецензии «Автопортрет Вл. С. Соловьева», опубл. в газете «Русское слово» 28 и 31 октября 1908 г. (курсив везде В. В. Розанова, им же указаны страницы рецензируемого им первого тома «Писем» Соловьева):
«Ему приходит сомнение о своих стихах, прелестнейшем, лучшем и вековечном, что он после себя оставил: "Философично ли я поступаю, предлагая публике свои бусы, когда существуют у нее алмазы Пушкина, жемчуг Тютчева, изумруды и рубины Фета, аметисты и гранаты А. Толстого, мрамор Майкова, бирюза Голенищева-Кутузова, кораллы, яшма и малахиты Величко" (стр. 226, из письма к Величко). В этих нескольких строках больше истины и глубины, чем не только в разных выпрошенных рецензиях на упражнения современных ему литераторов, но и в довольно плачевных его лекциях о Пушкине, Лермонтове и Тютчеве ("Судьба Пушкина" и проч.). Между тем только в стихах Соловьев и выразил свое личное и особенное, свое оригинальное и новое. Только здесь и живет его "я", тогда как в 8-ми томах прозы живут только его способности и ученость, острый ум диалектика и изумительная эрудиция, работающая над чужими темами, хотя бы данными седою стариною или же новенькими событиями. И "Оправдание добра", и "Критика отвлеченных начал" — все сюда входит, в его ненастоящее. Ну, а в настоящем характере следующих стихов нельзя усомниться:
