Сергей Щепотьев - Краткий конспект истории английской литературы и литературы США
Честертон расценивал «Ньюкомов» как «осеннее богатство» чувств автора, его восприятие жизни как «печального и священного воспоминания».
В центре романа — полковник Ньюком, в значительной степени списанный Теккереем со своего отчима, майора Кармайкла-Смита. Это добрый человек сродни Дон-Кихоту, непрактичный и потому осыпаемый насмешками.
Прямодушен и художник Клайв, сын полковника. История Клайва, опять-таки, во многом автобиографична, хоть автор не растворяется полностью и в этом герое.
Решив посвятить себя живописи, Клайв перестает быть полноправным членом общества, его занятие считается недостойным джентльмена, которому приличнее добиваться всё новых постов, званий, почестей и капиталов... Но он отказывается порвать с искусством, старается освободиться от пут викторианских условностей. А. Дружинин писал, что в Клайве «больше доброты, рыцарства», чем в героях Смоллетта, но, как и они, он смел и добр.
Теккерей — не любитель парадности и какой-либо идеализации. Даже в изображении любимых им персонажей ощущается двойственное отношение к ним писателя, иронический подтекст.
Яркий образ романа — племянница полковника Этель, умная и гордая аристократка, царящая на всяческих приемах и на курортах. Она вызывает и симпатию, и возмущение. Страдание и презрение к окружающим ничтожествам возвышает ее.
В романе действуют и персонажи других романов Теккерея: и Уоррингтоны, и майор Пенденнис, дядя Артура, и сам Артур Пенденнис, от лица которого, между прочим, ведется повествование в «Ньюкомах».
В прологе к роману автор сравнивает представителей английского общества с персонажами басен, подчеркивая повторяемость человеческих типов с их достоинствами и пороками.
Американский теккереевед Гордон Рэй называет роман самой насыщенной книгой во всей викторианской прозе. Английская современная писательница Маргарет Дреббл отмечала в таких романах «длинноты, но этих длиннот очень много и в самой жизни, и викторианцы привлекают именно сочетанием скуки и драматизма — тем самым, что составляет удел каждого обыкновенного человека».
Художник Э. Берн-Джонс (1833—1898) писал: «Эта книга, кажется, родилась на свет, чтобы вскрыть распространенную болезнь нашего общества — несчастливые браки, которые заключены отнюдь не на небесах».
Те обвинения в бессердечии и цинизме, которые он предъявлял в своих лекциях Свифту, не раз предъявляла консервативная английская критика, как, впрочем, и Лев Толстой, его «Ньюкомам».
В то же время А. Дружинин отмечал: «Это книга, исполненная теплоты и мудрости; это широкий шаг от отрицания к созиданию». Действительно, в романе, показывающем всеобщую испорченность, звучит мотив терпимости, и это дало повод видным советским критикам (как, например, В. Ивашева) ставить в укор писателю отсутствие в книге «наступательного духа и беспощадной сатиры».
Понятно, что нашему литературоведению ничего не оставалось, как следовать негативной оценке «Ньюкомов», данной Н. Чернышевским: ведь последнего высоко ценил Ленин! Хотя, если вчитаться в канонизированную статью саратовского эстета, мы найдем в ней лишь один тезис о «мелкотемье» этого романа Теккерея — тезис, вокруг которого наворочано несколько страниц пустейшей болтовни, парадоксально обвиняющей автора «Ньюкомов» именно в многословии. Но нам, признаться, ближе точка зрения Дружинина, в своей статье о «Ньюкомах» восклицавшего: «Будем ли мы упрекать Теккерея в том, что мизантропическое настроение его таланта во многом изменилось в последние годы? <...> Разве честный боец перестаёт быть честным бойцом, слагая своё оружие и протягивая руку воину, с которым сейчас бился?»
Советскому комментатору Теккерея Г. Шейнману «кажется, что автор и не озабочен тем, чтобы как-то привлечь и увлечь читателя.
О чем бы он ни писал, он создавал прежде всего картины нравов, вновь и вновь размышляя над жизнью, над общественным бытом, над привычными чувствами людей, над властью среды и обстоятельств».
Непонятно, почему Шейнман полагает, что эти размышления не привлекательны для читателя...
В 50-е годы слава Теккерея огромна. Влиятельный критик Мэтью Арнольд (1822—1888) называет его «ведущей силой страны».
Интересно наблюдение В. Ивашевой: «...Если Диккенса <...> читали широчайшие круги английского общества (практически это означало различные круги „среднего класса“), Теккерей постепенно становился ведущей литературной силой в представлении многих писателей, критиков, ученых, иными словами — в представлении интеллигенции».
Весной 1851 г. его лекции проходят в одном из самых фешенебельных залов Лондона.
Перенеся в 1849-м тяжелую болезнь и опасаясь, что в случае его смерти дочери будут сильно нуждаться, он решил начать чтение лекций, чтобы поправить свое материальное положение. Не отличавшийся ни особо сильным голосом, ни ораторским мастерством, ни артистизмом Диккенса, Теккерей очень волновался и читал по рукописи, однако имел успех.
Лекции Теккерея сочетали в себе литературные портреты, воссоздание характеров, обшей атмосферы жизни того времени и литературного быта, тонкий анализ произведений и отдельных персонажей. Он первый заговорил о литературе и писателях так свободно, с таким страстным желанием заглянуть в их внутренний мир, в их творчество. Размышляя о роли и назначении литературы, Теккерей осмысливал свои собственные творческие позиции.
Специально приехавшая Шарлотта Бронте восхитилась содержанием лекций, но, видимо, памятуя о своей полной лишений юности, была шокирована «чрезмерной светскостью» Теккерея, тем, что его аудиторию составляли «сливки общества». (Возможно, в результате этого разочарования ею была сказана фраза: «Его герои неромантичны, как утро понедельника»). Хотя, та словам Ивашевой, «бывая в аристократических салонах, он держал себя с большим достоинством, которое воспринималось иными как высокомерие», и только «за бутылкой вина в литературных кабачках и клубах шутки его бывали по-раблезиански солоны, а часто беспощадны. Все виды ханжества были ему не только чужды, но и омерзительны».
В 1852 г. Теккерей выехал с лекциями в Америку, и вскоре там возрос спрос на сочинения английских писателей XVIII века, о которых говорил лектор.
Во время пребывания в Риме, где писались отчасти «Ньюкомы», Теккерей написал к Новому году для детей знакомой графини сказку «Кольцо и Роза», проиллюстрировав ее самостоятельно, как и большинство своих произведений. Его иллюстрации вызывали всеобщее справедливое восхищение, но сам художник относился к ним как к дилетантским наброскам, ради отдыха от изнурительного писательского труда.
Отдыхал он, однако, не менее бурно, чем работал. Семейного уюта Теккерей не знал: ему не было и 30-ти, когда жена его, Изабелла Шоу, на восьмом году супружества тяжко заболела, и он фактически овдовел: жена намного пережила мужа, окончив жизнь в пансионе для душевнобольных. Одной из причин её болезни была смерть восьмимесячной дочери Джейн. Страстно любя дочерей, писатель много времени уделял им, однако частенько оставлял их своей матери, а сам пускался в кутежи в разных артистических погребках, где предавался чревоугодию.
Трудно сказать, что больше подорвало силы Теккерея: работа в журналах, лекции, написание романов или количество выпитого и съеденного им за сравнительно недолгую жизнь. Надо полагать, всё понемножку. И еще — печальная принадлежность к снобам, которую он сам не отрицал. Его хватило на благородный и красивый поступок: после ссоры с Диккенсом, поддержавшим обидчика Теккерея (причем, оговоримся — хамский выпад этого молодого человека, в сущности, был ничтожным, хотя многие литературоведы и стараются придать ему принципиальную окраску), ссоры, длившейся несколько лет, Теккерей, поговорив с дочерью Диккенса, при встрече с ним протянул ему руку и сказал, что не мыслит себе жизни без их прежней дружбы. Но, имея огромное количество поклонников среди читателей всех слоев общества, он не мог внутренне запретить себе наивного желания превзойти успех своего друга, которого любил и ценил. Поистине суета сует. Что ж, был он человеком, и ничто человеческое не было ему чуждо.
Узнав о кончине Теккерея, его сотрудники по журналу «Панч» почтили память писателя застольной песней, принадлежавшей перу этого великого эпикурейца.
Он умер накануне Рождества. На похоронах была огромная толпа, так что даже близкие не могли свободно подойти к могиле. Диккенс смотрел на уже опущенный в могилу гроб через плечо какого-то мальчика и вспомнил, как любил Теккерей мальчишек, как удивлялся, что у Диккенса, как у него самого, не возникает тоже желания сделать что-нибудь хорошее для каждого попавшегося на глаза сорванца. Бог не дал ему сына. Две дочери обожали его и были его верными помощницами в работе. А в могилу третьей, умершей малюткой, и сошел прах ее великого отца.
