Виталий Шенталинский - Осколки серебряного века
Основное кредо Волошина сводилось к тому, что поэт–художник должен стоять над схваткой — вне политики. Именно в этом направлении в наибольшей степени Волошин и влиял на нас — молодых. Его кредо выражено было в следующих строках:
А я один стою меж них,
В военном пламени и дыме,
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.
Было известно, что эту свою программу Волошин проводил и в жизни. В период, когда Крым занимался Красной Армией, Волошин на своей даче укрывал иногда белогвардейских офицеров. В период господства белогвардейцев в Крыму на даче Волошина с его помощью находили приют многие подпольщики–коммунисты…
Таким образом, основное влияние Волошина на меня сводилось прежде всего к аполитизму… Однако этим влияние коктебельской группы писателей на меня не исчерпывалось. Второе, что я, к сожалению, вывез из Коктебеля в себе, — это был довольно прочно угнездившийся и развившийся скептицизм. Скептицизм этот сводился, в общем, к тому, что отрицалась способность человека, как тогда выражались, «проникнуть в тайну бытия», отрицалась познаваемость природы и действительности и вообще сомневаться во всем считалось как бы признаком хорошего литературного тона. Все это сочеталось с известного рода эстетством, которое приводило к тому, что все мы считали только искусство реальной жизнью, а саму жизнь нереальной…»
Позиция Волошина «над схваткой» — в этом Миндлин был абсолютно прав, но вот что касается скептицизма и эстетства, тут он явно занижал образ своего Учителя.
Как раз в то время, в 1919 году, Волошин работал над большой поэмой «Святой Серафим», полной веры в Бога и человека, полной космической мощи. Перелагая в стихи житие одного из самых почитаемых русских святых, великого подвижника и исцелителя ХIХ века Серафима Саровского, поэт обращался не столько к прошлому, сколько к настоящему, напоминая озлобленным, одичавшим в междоусобной кровавой схватке современникам о высших ценностях. «Эти стихи не пропускались ни правой, ни левой цензурой, — говорил он о своих сочинениях. — Поэтому же они распространялись по России в тысячах списков — вне моей воли и моего ведения».
Когда белые бежали из Крыма, он передал рукопись с одним знакомым поэтом, чтобы тот попытался опубликовать ее за границей. Потом поэма исчезла и обнаружилась вновь только в 1963 году, была опубликована, но с большими пропусками. Еще через двадцать лет издательство «Имка–пресс» в Париже выпустило в свет двухтомник Волошина (самое полное издание его стихов на сегодняшний день) — там, как сказано, поэма «публикуется полностью».
Теперь выяснилось, что долгий путь «Святого Серафима» к читателю еще не завершен. Список поэмы с неизвестными фрагментами нашелся среди бумаг Даниила Жуковского, изъятых при обыске.
Слово Волошина вышло на свободу. И теперь можно услышать строки, недостающие в прежних публикациях.
Богоматерь посылает Серафима с неба на землю: он должен воплотиться из духа в человека, спуститься к людям с миссией Божьей любви. Перед тем как ринуться на Землю, Серафим просит дать ему познать судьбу человеческого рода. И Божья Мать произносит вещее слово — гимн о высоком предназначении человека:
— Каждый дух, рожденный в тварном мире,
Воплощаясь в человечьей плоти,
Сквозь игольное ушко проходит.
Боли нет больней, чем боль рожденья:
Каждый шаг твой будет крестной мукой,
Каждый миг твой — смертью.
Смерть — рожденьем…
Быть рожденным значит быть извечно
Названным по имени Творцом.
Девять есть небесных иерархий.
Человек — десятая: всех меньше,
Но на нем все упованье мира.
Человек — единая из тварей —
Создан был по образу и по подобью
Господа.
Единому ему дана свобода.
Ангел — преисполнен воли Божьей:
Он — лишь луч, стремящийся от солнца.
Человек подобен капле влаги,
Отразившей солнце — в малом,
Но вполне.
Божий Лик поручен человеку,
Чтобы он пронес его сквозь бездны
Мира преисподнего.
Каждый человек — темница.
Пламя в нем плененное,
Должно проплавить,
Прокалить, прожечь, преобразить
Толщу стен слепой и косной глины.
Посмотри на этот малый сгусток
Тусклых солнц и стынущих планет:
Этих звезд морозные метели —
Только вихри пыльного потока,
Леденящего и гасящего жизни
И с собою увлекающего в бездну
Безвозвратного небытия.
Этот мир
Был создан из чистейшей
Славы Божьей!
Ни одна частица
Не должна погибнуть и погаснуть.
Божий Сын был распят на кресте
Человеческого тела и Голгофой
Выкуплен Адам у жадной плоти.
Человек же должен плоть расплавить
И спасти Архангела — Денницу
От смертельных вязей вещества.
Я — Мария — матерь и материя!
Из меня возник
И вновь в меня вернется
Земный мир, пылающий страданьем.
Я — Мария — роза всех молитв,
Память мира, целокупность твари,
Я — сокровищница всех имен…
«И, взметнув палящей вьюгой крыльев / И сверля кометным вихрем небо, / Серафим низринулся на землю», — повествует Волошин.
Воплотившись в человека — купеческого сына Прохора Мошнина, — герой поэмы принял монашество (иноческое имя Серафим), нашел себе обитель, которая звалась Саровская пустынь, — здесь он проповедовал и исцелял, сюда к нему стекались паломники со всей Русской земли.
…Стала жизнь его
Одною непрерывной
Ни на миг не прекращаемой молитвой:
«Господи Исусе, Сыне Божий,
Господи, мя грешного помилуй!»
Ею он звучал до самых недр,
Каждою частицей плоти,
Как звучит
Колокол
Всей толщей гулкой меди.
И как благовест —
Тяжелыми волнами —
В нем росло и ширилось сознанье
Плоти мира — грешной и единой…
Серафим Саровский говаривал: «Радость моя! Стяжи себе мирный дух, и тысячи вокруг тебя спасутся». Не эту ли миссию старался нести и сам поэт?
Те же чувства испытывал и друг Волошина по жизни и слову — Андрей Белый: «Все чаще и чаще мне начинает казаться, что старец Серафим — единственно несокрушимо–важная и нужная для России скала в наш исторический момент. Величина его настолько нужна, что у меня неоднократно являлось по отношению к нему особое неразложимое чувство — чувство Серафима, — напоминающее в меньшей степени… Христово чувство, но о другом…» А еще один поэт серебряного века, Вячеслав Иванов, заметил удивительное совпадение: чудотворный дар Серафима достиг своего пика в одно время с необычайным подъемом творческого вдохновения Александра Пушкина — знаменитой Болдинской осени (1830 год). Гений поэта и дух святого старца как бы соединились в едином порыве.
Серафим Саровский после множества духовных подвигов и чудесных деяний закончил свой жизненный путь в 1833 году. Его канонизировали как святого. Но нагрянула революция, и обитель Серафима была закрыта, а мощи его исчезли. И молитва его, звучавшая как колокол, ушла на дно души верующих.
Церковные колокола объявят врагами социализма. Их будут сбрасывать, раскалывать и плавить по всей Руси. Главными застрельщиками и тут станут чекисты. В 1929 году НКВД примет историческое, но совершенно секретное решение «Об урегулировании колокольного звона»: «Встать на путь применения в отношении к церковному колокольному звону строго ограничительных и даже запретительных мер… В интересах широких слоев трудящихся… 1. Запретить совершенно так называемый трезвон или звон во все колокола. 2. Разрешить… звон в малые колокола, установленного веса и в установленное время…» Тогда в стране было 49 015 церквей и монастырей. Из колокольной бронзы предполагалось получить 69 660 тонн меди и 14 440 тонн олова.
Прошло семьдесят лет безбожной власти. И вот случилось чудо: в 1991 году мощи святого Серафима нашлись! И где — в фондах Музея атеизма в Ленинграде!
Обретение и перенос мощей в Серафимо — Дивеевский монастырь, близ которого когда–то обитал православный герой–подвижник, происходили при огромном стечении народа и вылились в христианский праздник — это был знак воскресения веры, религиозного Возрождения. Звонили во все колокола. И выросший за послевоенные годы в тех местах закрытый, окруженный колючей проволокой и контрольно–следовой полосой город Арзамас‑16 — здесь создавалось ядерное оружие и двадцать лет работал академик Сахаров — получил прежнее историческое наименование — Саров.
Удивительное совпадение — именно в те же дни произошло обретение полного списка волошинской поэмы о святом Серафиме… Из запасников Музея атеизма и из архива сыскной службы вернулся к людям опальный пастырь.
