Ричард Докинз - Величайшее Шоу на Земле: свидетельства эволюции
И в точности, как мы должны ожидать, если выживание самых приспособленных, в отличие от проектирования, лежит в основе мира природы, мир природы, кажется, вообще не предпринимает шагов, чтобы уменьшить общую сумму страданий.
Стивен Джей Гулд размышлял над подобными вещами в изящном эссе об «Неморальной природе».
Из него я узнал, что известное отвращение Дарвина к наездникам-ихневмонидам, на которое я указывал в конце предыдущей главы, вовсе не было уникальным среди Викторианских мыслителей.
Осы ихневмоны, с их обыкновением парализовать, но не убивать свою жертву, прежде чем отложить в ней яйцо, с перспективой для личинки выгрызать ее изнутри, и жестокость природы вообще были крупной заботой Викторианской теодицеи.
Нетрудно понять почему.
Самки ос откладывают свои яйца в живой жертве-насекомом, такой как гусеницы, но не ранее, чем тщательно разыщут своим жалом каждый нервный узел по очереди, так что добыча оказывается парализованной, но все еще остается живой.
Она должна оставаться живой, чтобы обеспечить свежим мясом растущую личинку осы, кормящуюся внутри.
А личинка, со своей стороны, заботится о том, чтобы съедать внутренние органы в разумном порядке.
Она начинает с изъятия отложений жира и пищеварительных органов, оставляя жизненно важные сердце и нервную систему напоследок — они необходимы, как Вы понимаете, чтобы поддерживать гусеницу живой.
Как Дарвин так остро интересовался, какой милосердный проектировщик придумал это? Я не знаю, могут ли гусеницы чувствовать боль.
Я искренне надеюсь, что нет.
Но я точно знаю, что естественный отбор в любом случае не сделал бы шагов, чтобы уменьшить их боль, если работа могла бы быть выполнена более экономно, простым парализованием их движения.
Гулд цитирует преподобного Уильяма Бакланда, выдающегося геолога девятнадцатого века, который нашел утешение в оптимистичном искажении смысла, которым он ухитрился удостоить страдания, вызванные хищниками:
«Предназначение смерти через содействие плотоядных, как обычного завершения существования животных, проявляется поэтому среди ее главных результатов, чтобы быть отправлением милосердия; она вычитает значительную часть от совокупного количества боли мировых смертей; она ограничивает и почти уничтожает для всех животных созданий страдания от болезни, случайных ран, медленного угасания; и налагает столь благотворные ограничения на чрезмерное увеличение количества, что ресурсы питания постоянно поддерживают должную пропорцию к потребности.
В результате земная поверхность и водные глубины всегда наполнены несметным числом живых существ, находящих в своей жизни удовольствия, соответствующие ее продолжительности; и которые в течение небольшого срока существования, отведенного им, с удовольствием выполняют те функции, ради которых они были созданы.»
Что ж, не так уж хорошо для них!
ГЛАВА 13. Есть величие в этом взгляде на жизнь
В отличие от своего деда-эволюциониста Эразма, чьими стихами на научную тематику (несколько неожиданно, я бы сказал) восхищались Вордсворт и Колридж, Чарлз Дарвин не был известен как поэт, но он создал лирическую кульминацию в последнем параграфе Происхождения Видов.
«Таким образом, из борьбы в природе, из голода и смерти непосредственно вытекает самый высокий результат, какой мы в состоянии себе представить, — образование высших животных.
Есть величие в этом взгляде на жизнь, с ее несколькими силами, которые были исходно вдохнуты в несколько форм или в одну; и что, пока эта планета обращалась согласно неизменному закону тяготения, из столь простого начала бесконечные формы, красивейшие и удивительнейшие, эволюционировали и эволюционируют».
Столь много уложено в это знаменитое высказывание, и я хочу подписаться под ним, разобрав строку за строкой.
«ИЗ БОРЬБЫ В ПРИРОДЕ, ИЗ ГОЛОДА И СМЕРТИ»Как всегда ясно мыслящий, Дарвин распознал моральный парадокс в сердце своей великой теории.
Он не жалел слов, — но он предложил смягчающее соображение, что природа не имеет злого умысла.
Все просто следует из «законов, действующих вокруг нас», цитируя более раннее выражение в том же абзаце.
Он сказал нечто подобное в конце Главы 7 «Происхождения»:
«это, быть может, и не особенно убедительно с логической точки зрения, но мне кажется гораздо более удовлетворительной мысль, что такие инстинкты, как инстинкт молодой кукушки, выбрасывающей своих сводных братьев, инстинкт муравьев рабовладельцев, инстинкт личинок наездников, питающихся внутри живого тела гусеницы, представляют собой не специально дарованные или сотворенные инстинкты, а только небольшие следствия одного общего закона, обуславливающего прогресс всех органических существ, а именно размножения, варьирования, переживания наиболее сильных и гибели наиболее слабых».
Я уже упомянул отвращение Дарвина — широко разделяемое его современниками — к привычке самки осы-наездника жалить свою жертву, чтобы парализовать, но не убить ее, и таким образом сохранять мясо свежим для ее личинки, пока она поедает живую жертву изнутри.
Дарвин, как Вы помните, не мог убедить себя, что милосердный создатель мог создать такие повадки.
Но с естественным отбором на водительском сидении все становится ясным, понятным и логичным.
Естественный отбор не заботится о каком-либо комфорте.
Почему он должен это делать? Для того, чтобы что-то произошло в природе, есть единственное требование — чтобы то же самое событие в предшествующие времена помогало выживанию генов, способствующих ему.
Генное выживание — достаточное объяснение жестокости ос и бесчувственного безразличия всей природы: достаточное — и устраивающее интеллект, хотя и не человеческое сострадание.
Да, есть величие в этом взгляде на жизнь, и даже своего рода величие в безмятежном безразличии природы к страданию, которое непреклонно следует за его руководящим принципом, выживанием самых приспособленных.
Богословы могут здесь содрогнуться от этого отголоска знакомой уловки в теодицеи, в которой страдание понимается как неизбежный коррелят свободы воли.
Биологи, к их части, ни коим образом не найдут, что «непреклонно» нисколько не является преувеличением, когда они размышляют — возможно, созвучно с линией рассуждений моего «красного флажка» в предыдущей главе — о биологической функции способности страдать.
Если животные не страдают, кто-то недостаточно усерден в деле генного выживания.
Ученые являются людьми, и они в праве как любой другой осуждать жестокость и ненавидеть страдание.
Но хорошие ученые вроде Дарвина признают, что с правдой о реальном мире, сколь угодно неприятной, нужно встретиться лицом к лицу.
Более того, если мы собираемся допустить субъективные факторы, есть обаяние в суровой логике, распространяющейся на все живое, включая ос, нацеленных на нервные ганглии вдоль тела их жертвы, кукушек, выбрасывающих своих молочных братьев («Thow mortherer heysugge on y braunche»), муравьев-рабовладельцев, и в простодушном — или скорее бездушном — безразличии к страданию, проявляемое всеми паразитами и хищниками.
Дарвин всеми силами искал утешения, когда закончил свою главу о борьбе за выживание этими словами:
«Все, что мы можем сделать, — это никогда не упускать из вида, что каждое органическое существо напрягает силы для увеличения численности в геометрической прогрессии; что каждое из них в каком-нибудь периоде их жизни, в какое-нибудь время года, в каждом поколении или с перерывами вынуждено бороться за жизнь и испытывать значительное истребление.
Размышляя об этой борьбе, мы можем утешать себя уверенностью, что эти столкновения в природе имеют свои перерывы, что при этом не испытывается никакого страха, что смерть обыкновенно разит быстро и что сильные, здоровые и счастливые выживают и множатся.»
Казнить гонца является одним из наиболее глупых недостатков человечества, и это лежит в основе доброй части оппозиции эволюции, о чем я упоминал во Введении.
«Объясните детям, что они являются животными и они будут вести себя как животные.»
Даже если бы было правдой, что эволюция, или преподавание эволюции, поощряет безнравственность, это не значило бы, что теория эволюции ложна.
Совершенно удивительно, как многие люди не могут понять этот простой момент логики.
Заблуждение настолько распространено, что оно даже имеет название, argumentum ad consequentiam — посылка X истинна (или ложна), из-за того, насколько мне нравятся (или не нравятся) ее следствия.
«САМЫЙ ВЫСОКИЙ РЕЗУЛЬТАТ, КОТОРЫЙ МЫ СПОСОБНЫ ПРЕДСТАВИТЬ»Действительно ли «образование высших животных» является «самым высоким результатом», который мы способны представить»? Самым высоким? Действительно? Не существуют ли еще более высокие? Искусство? Духовность? Ромео и Джульетта? Общая теория относительности? Хоровая симфония? Сикстинская капелла? Любовь?
