Жан Ролен - …А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками
Когда смотришь на карту Австралии, невольно поражает обилие прямых углов, которые образуют на ней границы между штатами. Уайткетч-Гейт, где только что родились семеро противозаконных щенков, находится в двенадцати километрах от одного из знаменитейших прямоугольных сочленений — поскольку их известность далеко не равноценна, — того, что граничит с Новым Южным Уэльсом и Квинслендом. Возможно, что своей известностью этот прямой угол, именуемый Кэмерон-Корнер, обязан тому, что здесь обитает население трех национальностей, а также своей географической малодоступности или, чего доброго, тому, что недалеко от него — та точка, что делит стену динго на два отрезка равной протяженности. На всем протяжении последней, насколько мне известно, это единственное место, отмеченное монументом с объяснительными стендами, где отражены основные этапы ее истории, начиная с 1914 года, когда скотоводы установили ее первые секции, пустив на это старое ограждение от кроликов, результативность которого оставалась сомнительной. В пору школьных каникул Кэмерон-Корнер привлекает уйму туристов, они толпятся здесь, должно быть, затем, чтобы испытать ощущение небытия — пребывания нигде. В остальное время паб, расположенный с квинслендской стороны от границы, оказывается самым уединенным, чтобы не сказать наименее посещаемым заведением здешних мест: на склоне дня сюда наведываются редкие посетители, в основном из числа скотоводов, занятых работой с овцами и прочей живностью, а также охранников стены. Зал, где подают еду, украшает австралийский флаг, причем сообщается, что во время операции «Освобождение Ирака» он находился на борту транспортного самолета С-130 Геркулес, перевозившего войска. Каждый из членов экипажа почтил флаг, расписавшись на нем. В числе сувениров, которые можно приобрести в этом пабе, имеется несколько старых почтовых открыток с видами Кэмерон-Корнер, полученными во время аэрофотосъемки еще тогда, когда никакие жилые и прочие постройки еще не портили безукоризненную пустынность края; по фотографиям видно, что это вовсе не правильный геометрический угол: стена — а может, и граница — выглядит сильно изломанной линией.
Начитавшись Вудфорда, а еще прежде Кеннета Кука, я дал обет не пить пива, покуда не объеду Австралию из края в край, и держал слово всюду, за исключением этого заведения: надо же было не уронить окончательно свой престиж в глазах Тони Мейо, а также снискать благосклонность хозяина, последнее требовалось потому, что я намеревался вернуться в Кэмерон-Корнер без спутников и поселиться здесь на несколько дней. Этот паб, располагавший несколькими номерами для постояльцев, представлялся мне приютом, обеспечивающим идеальные условия для созерцания восходов, закатов и перемещений небесного светила, происходящих в промежутке между ними над пейзажем, где взгляду в самом строгом смысле слова не на чем остановиться, даже динго высматривать бессмысленно, хозяин сам говорит: дескать, шестой год как здесь обосновался, но еще ни разу не видел даже собачьего хвоста.
На обратном пути мы сделали остановку, чтобы отлить, причем сверху на нас уже опять падал дождь, а вокруг топталось стадо быков, дело происходило близ Тильча-Гейт, но я только позже, рассматривая карту, насколько позволяли сумерки и дорожные ухабы, на которых нас трясло, сообразил, что место нашей остановки — то самое, где некогда две маленькие девочки встретили свой ужасный конец.
Когда мы подкатили к Смитвильским складам, уже совсем стемнело. И дождь перестал. Небо, теперь совершенно ясное, сверкало звездами так, как это возможно только над пустыней.
Такие метеоусловия обеспечивали удовлетворительную видимость, однако Тони Мейо опасался, что, если мы прямо сейчас поедем охотиться на динго, колеса его машины будут вязнуть в размокших колеях. Да я и сам пребывал в замешательстве, поскольку, как уже говорил, в обоих возможных исходах меня не все устраивало. При этом я чувствовал, что Тони Мейо, со своей стороны, более чем охотно остался бы дома — так и сидел бы, спрятав ноги под стол. (По телевизору между тем передавали репортаж о беспорядках в одном парижском предместье, и его жене Карен, похоже, очень хотелось расспросить меня на сей счет поподробнее, в особенности ей не терпелось узнать, правда ли, что это «типы со Среднего Востока» воду мутят, ведь наверняка же они всему виной…) Даже если Тони уже приходилось убивать динго и сколь бы близко к сердцу он ни принимал возложенную на него миссию отпугивать их и не выпускать за пределы ограждения, он по существу не охотник, а недавно признался мне, что даже стреляет плохо. Однако поскольку никому не хотелось, чтобы подумали, будто он увиливает, мы вскоре уже сидели в малолитражке с включенным вертящимся прожектором (словно в фильме по мотивам романа Кеннета Кука или даже в самом романе, где банда пьяных хмырей безжалостно травит невинных сумчатых), между сиденьями было засунуто охотничье ружье под маузеровский патрон .303 British, а рядом с ним лежал ящик с этими самыми патронами, красиво отливающими медью и воняющими смазочным маслом; надобно признать, что близость подобных вещей почти всегда вызывает что-то вроде лихорадочного возбуждения.
Проехав вдоль ограды километра два-три, мы открыли зарешеченные ворота (одни из тех, которые в ней предусмотрены, но попадаются чем дальше, тем реже), предупреждающая надпись над ними сулила «каждому, кто забудет их запереть, штраф в пределах тысячи долларов». Итак, мы проникли на территорию Южной Австралии: туда, где привольно бродят собаки.
29
«The dog is winning» (Собака неминуемо победит), — объявляет Роджер Роач, чье ремесло помимо всего прочего состояло в том, чтобы убивать как можно больше этих животных, причем считает нужным еще заметить, что «даже если двинуть на них армию, собаки так или иначе ускользнут». Эта сентенция звучит, будто реплика из научно-фантастического фильма в момент, когда героя, в коем сосредоточена последняя надежда человечества, захлестывает, непрестанно разрастаясь, целая лавина захватчиков, так что он уже готов опустить руки. И обстановка, в которой эта реплика прозвучала, с подобным фильмом тоже бы не диссонировала, ибо сцена разыгрывалась в месте неблагополучном и пустынном, на обочине дороги, которая врезалась, извиваясь, в массив Снежных Гор, их еще зовут «австралийскими Альпами», а на переднем плане красовалось «собачье дерево» (dog tree), на нижних ветвях которого болтались десятки мертвых динго; от трупов исходило неиссякающее зловоние, хотя все они были более или менее мумифицированы. Роач утверждал, что они были повешены года два назад (и в самом деле: некоторые высохли настолько, что походили уже не на дохлых собак, а на виноградные лозы) и что эта освященная традицией практика «доггеров», убийц собак, ныне утрачивает популярность.
Когда мы покидали Джиндабайн, солнце всходило или, вернее, тщилось взойти, насилу пробиваясь сквозь толщу тумана, который, опустившись за ночь, все еще окутывал весь регион. На всем пути от Джиндабайна до Бомбалы, а затем и по дороге, ведущей через равнину Куидонг к реке Делегейт; чередование солнечного света и тумана придало дополнительную странность зрелищу, и без того не вполне обычному: десятки какаду мелкими шажками семенили по сернистого цвета гряде следом за сельскохозяйственной машиной, разбрасывающей по степи соевый жмых для корма овец. По словам Роджера Роача, на территории одного-единственного поместья шесть сотен этих овец за прошлый год погибли, загрызенные динго и прочими дикими собаками (метисами тех же динго). Если он убивает собак — как мы видим, не питая иллюзий относительно исхода этой битвы, которую он сравнивает с былыми попытками истребления кроликов, — то делает он это, чтобы умерить ущерб, причиняемый скотоводству, и порождаемую этим ненависть скотоводов ко всем, кого они считают защитниками динго; короче, всему виной дирекция национальных парков.
В маленькой рощице, примыкающей к границе Национального парка Костюшко, Роач пускает в ход отравленную приманку, расставляет капканы клешневого типа и устраивает разровненные песчаные дорожки, чтобы на них отпечатывались следы животных, пересекающих пограничную полосу. Приманки с отравой накрывают довольно толстым слоем земли, чтобы скрыть их от внимания птиц и мелких млекопитающих, и размещают с достаточно большими интервалами, так что тигровая сумчатая куница (dasyurus maculatus), плотоядное млекопитающее, которому грозит уничтожение, не подвергается опасности слопать их несколько подряд, а если какая-нибудь особь и откопает одну приманку, проверено: такая доза не сулит кунице ничего, кроме мимолетного недомогания. Большинство приманок остаются нетронутыми, а песчаные полосы испещрены таким множеством разных следов, что создается впечатление — правда, ошибочное, ведь они отпечатывались в разное время, — будто здесь промчалась стая, где смешались собаки, кошки, кролики, вомбаты, лисы и вороны, гигантские кенгуру и кенгуру валлаби, кстати, два последних, волоча по земле свои длинные хвосты, оставляют борозды, похожие на следы велосипедных шин. Что до капканов, один из них защелкнулся на лапе опоссума, после чего несчастный, по всей видимости подвергшись нападению лисы или кошки, попытался спастись, забравшись на дерево, но цепочка капкана остановила его на полпути и он был начисто выпотрошен.
