Алессандро Надзари - MCM
Так он и поступил. Однако переговоры не задались. Кто-то начал было поднимать руки с оружием, но тут же поспешил их опустить, услышав сзади не то приказ, не то укор, не то гипнотическую команду. Чинский. В сполохах огня его худощавое тело в тёмном костюме и голова с копной чёрных промасленных волос напоминали обугленную тлеющую с одного конца головёшку или вовсе спичку. Он предупредил, что сбежавшим всё равно не жить, а чем дольше здесь задерживаются атакующие, тем больше их риск нарваться на силу, с которой совладать они уже не смогут. Поэтому сложить оружие предложил уже он. Самонадеянно. К процессу подключился Мартин, который заявил, что готов отступить, если состоится передача пленников, что не должно обременить Чинского, ведь, согласно утверждению коего, им «всё равно не жить», — что он теряет? Чинский ответил в том духе, что Анри ещё не дописал последнюю главу его истории, а заниматься этим самому аристократу-гипнотизёру и пользоваться чужим именем ему как-то не по чести. Признал, что в Анри они ошиблись, но, впрочем, не разочаровались; его талант — не столько в том, как писать, а в том, как слушать, а уже потом писать — даже оказался полезнее. Михаил догадывался, что тот просто тянет время, поскольку не предлагает ничего для разрешения ситуации или хотя бы объяснения.
Стало понятно, чего дожидался Чинский, — так ни за чем и не укрывшийся, также наверняка догадывавшийся, что нужен живым. Из двери выскочило с полдюжины человек — точь-в-точь «манекены» со «Скиаграфии». И они не страшились наступать. Конечно, прижимались то к тому, то к этому, но шли на Мартина и Михаила. И делали какие-то циклические движения руками. Михаил расстрелял последний боезапас, но так ни одного не свалил, он даже не понял, что случилось с пулями: те даже не отскакивали, а будто крошились при контакте не то о металлический нагрудник, который больше походил на корсет и который ну никак нельзя было на вид счесть боевым, не то с незримым барьером перед ним. Дело было дрянь. И странно, что сюда не мчались ни соседи, ни пожарные расчёты, ни полиция. «Как эта „изоляция“ вообще работает? И кому на пользу?»
И Михаил, и Мартин ощущали непривычные колебания земли, их укрытий, да, казалось, и их самих. И с приближением манекенов вибрации только усиливались. Их хотели выкурить? Возможно. Но это им узнать не пришлось, благодаря вступившему в бой резерву в лице Сёриз и Селестины. Кто ещё это мог быть? Если до того кому-то и казалось, что двор и так усеян ошмётками мягких тканей, осколками раздробленных черепов и залит кровью, то дамы избавили бы его от этого ложного и несостоятельного убеждения. Первых двух «манекенов» на месте разорвало даже не в клочки, а в розовую дымку, послужащую росой иным травинкам. Третьего вывернуло наружу, при этом экзоскелет сыграл дурную и злую службу, став для вывороченного мяса и потрохов витринными полочками и крюками. Четвёртого и трёх последних караульных, вставших подле него, поглотила и размолола волна каменной кладки, обросшая кроваво-нутряным барашком. К двум оставшимся «манекенам» неукротимо приближались две линии разрывов, — и только по их направлению удалось понять, какие позиции заняли повелительницы урбматерии и укротительницы умбрэнергии, совершавшие руками что-то посложнее arrondi и allongé[53] и едва ли не танцевавшие, — но разбились обо что-то, подобно пулям Михаила.
И это что-то обрело создателя. Взору четвёрки — с разных ракурсов — предстал некто под семь футов ростом. «Как он мог уместиться в той капсуле-клетке с Бэзи?» — в той или иной форме мелькнул вопрос у каждого из них. Лицо было скрыто тенью, а туловище — тёмно-красным рваным и обугленным плащом, но он дал себя разглядеть. Вот и пара заплечных баллонов. Вот и железная обувь, которая и впрямь продолжалась чем-то вроде массивного корригирующего ортопедического устройства. Только оно распространялось и на всю верхнюю половину тела, насколько его позволяли рассмотреть дыры в плаще, и исполнено куда грамотнее того спиралевидно-сетчатого безобразия, что носили «манекены». И было, судя по отливу, медным. И плясали в той меди тысячи сполохов. И те тысячи сполохов спрягались сотней верениц знаков, рассказывали десятки историй — и сводились в один сценарий.
Затем этот некто распростёр руки, подозвав к себе жестом Чинского, всё-таки раненого, и двух «манекенов», прорезями глазок в масках ловивших любое исходившее от покровителя движение, и готовился бесцеремонно и бессловно с ними исчезнуть. Но на прощание оставил пожар, тянувший жадные языки из дверного проёма, означавшие, что всё интересное, что могло там быть, уже поглощено и переварено, а через минуту-другую пламя слижет и двор. Выбирать и спасать улики времени не было. Не помог бы и наконец-то подлетевший «офаним», который никто пока, кажется, кроме Михаила и не заметил, но для того и создавался.
Михаил указал на небо как на путь к бегству. Селестина и Сёриз согласились, и это обстоятельство следовало рассматривать как дурные вести и вероятную причину, почему они не перенесли подальше отсюда пару беглецов, так и жавшихся в уголке. Когда кто-то из «кузин» попытался помочь Анри встать, тот резко вскрикнул о том, что их с собратом по побегу разделять нельзя. Выяснять, что к чему, решили уже после подъёма на борт. Михаил дал команду на спуск спасательной сетки, в которую уложили пострадавших, остальным же предлагалась верёвочная лестница. Жар был сильным, и дирижабль поспешил уйти из зоны конвекционных потоков сразу же, как только Михаил, бывший последним, ухватился за канат — пару шишек он и Мартин успели набить об углы и стены, с которыми «офаним» их опасно сближал. Не самое ловкое управление, но логику Михаил понимал: Сергей Аполлонович боялся за проплавление оболочки и воспламенение со взрывом, да и не стоило давать наутро очевидцам повод говорить, что некий дирижабль имеет отношение к поджогу дома.
22
Поднявшись на борт, Михаил скомандовал «вольно» мичманам, наставившим пневмоштуцеры на остальных пассажиров, а также просил передать известно кому, что операция провалена с треском горящих перекрытий того самого дома и досок ящиков во дворе. Фельдшера в команде не было, так что более он ничем помочь не мог и просто отстранился, наблюдая за дальнейшим. Разве что напоследок не забыл в свете новых обстоятельств уточнить:
— Мы можем доставить их к медикам на ипподром.
— Лучше в Директорат, тут, кажется, дело по нашей части.
— Нет, — спокойно, но сдавленно прозвучал голос Анри, — никуда, нам не успеют помочь. Просто слушайте.
— Это же Алоиз, пропавший архивариус! — наконец-то признали знакомое лицо второго пленника.
— Во всех смыслах, милые. Ох, — с полными недовольства глазами смотрел он на синюю и тёмно-серо-коричневую униформу — кому приходится поверять то, что и в штабе Директората знает куда меньшее количество человек!
— У нас нет времени на предостережения, да и что это им даст? Алоиз, ad limina уже близко, извольте a limine основное[54]. Мартин, Мартин, ты же не оставил меня?
— Я здесь, друг мой, — и перстом, как копейным остриём, предостерёг подходившего унтер-офицерика от попытки даже коснуться арбалета.
— Запомни: компания «Œilcéan». Повтори. Хорошо. Позже достанешь у меня из кармана брошюрку и узнаешь, как это пишется, — чтобы выдавить смешок, ему, казалось, пришлось вывернуть лёгкое наизнанку. Мартин неплохо играл в карты, и заметил, что, услышав это название, Михаил насупил брови и перебирал в голове ворох бумаг, возможно даже уже нашёл нужную и только теперь, понимая, что в ней написано, вчитывался в неё.
— У нас не настолько мало времени. А вы, дщери, запоминайте иное: Игнациус. Он вернулся. И весь остаток сил мне придётся употребить на не особенно краткий и, возможно, путаный сказ о нём, — и сухой старческий голос затрещал синематографическим аппаратом. — Не найдёте в архиве бумаг, память о том вымарана и выжжена. То было тридцать лет назад в сто двадцатый сарос. В четвёртый подряд год не без затмения. Но только это более-менее сносно подходило для давно задуманного. В день зимнего солнцестояния. Всё сразу! Наибольшая оккультация приходилась на Гибралтар. Свадебным венцом был Сатурн, фату держала Венера. Низко, между семнадцатым и восемнадцатым азимутами от горизонта. Этого для ваших устройств мало сейчас, мало было и тогда, но на то и рассчитывали. Старина Блез, уже тогда бывший стариной, и несколько командующих штаба нашли способ снять тяготеющее над — или, вернее, «под», хе-хе, — городом неизбывное проклятье. Как нам казалось. Мы учли ошибки всех редких предыдущих попыток, отбросили ведущие к ним варианты. Но нашли лишь ещё один к ним в коллекцию. Коль скоро не удавалось грубо оторвать одно от другого, подточить или разъесть, его решили сдвинуть. Сдвиг! Вы понимаете? Не нужно было ничего поднимать, горизонтальное движение проще вертикального. Изящное решение. И столь острый угол между светилами был только в помощь. Затмения всё спутывают, перемешивают, взбалтывают, заставляют кипеть и бурлить, скажете вы и будете правы, но это при высоком азимуте. Мы думали, что при низком зимнем они станут движителями: умбрэнергия потянет тело-скриптор за собой, а сольэнергия будет давить на урбматерию и оттолкнёт в противоположную сторону. Нам всего-то и нужно было, что создать маленькую фазовую трещину, инициировать кливаж, а дальше процесс-с-кхэ-кх с-с небольшой помощью продолжился бы по инерции. Лишь одно измерение мы забыли учесть. Да и не знали, не было аппарата — что в смысле машинном, что в смысле научном — так глубоко заглянуть. Нужны были добровольцы, которых устраивало, что то мог быть путь в один конец. И что совершенно точно они не станут прежними. Вы, мои ангероны, от рождения способны быть сосудом — да что там, фляжечкой, малюсеньким флакончиком — умбрэнергии, да и то дырявым. В отличие от простых смертных, каковым и это не светит, будто умбрэнергии и вовсе нет в подлунном мире! Хм, а здесь, как вне стен Директората, как-то подозрительно много эмпатов. Но да, да, продолжаю. Для воздействия на тело-скриптор нужны куда большие запасы. Фактически, добровольцам предстояло претерпеть трансформацию в живые вместилища умбрэнергии. У нас уже были технологии её конденсации тонким слоем на специально подготовленной поверхности: славный результат этих изысканий у вас на руках. И у нас были технологии её запасания в больших объёмах в урбматерии: компенсационные резервуары мы пускаем в ход едва ли не каждый день. Но не то и другое вместе, в одном агрегате. Нужно было объединить флю-мируа с аккумулятором. Фабрис — вы его не знаете, он погиб, — подобрал верное сочетание геометрии самих флю-мируа и их взаимного расположения. Он придумал оптическую ловушку. Теперь умбрэнергию можно было даже узконаправленно излучать! Впрочем, о применении в военно-полицейском деле никто, даже в трудное время осады, ни на минуту не задумался. Кроме Жервеза, душки-милитариста. В общем, баллоны, что вы наверняка видели на спине у Игнациуса, — а это был он, если кто-то ещё тратит силы на иные догадки, — это видимая, внешняя механическая часть системы.
