Ирина Галкова - Церкви и всадники. Романские храмы Пуату и их заказчики
Таким образом, строительство храма, по сообщениям средневековых свидетельств, не ограничивалось зданием, будучи сопряженным с выстраиванием, продумыванием общественного организма. Это согласуется с упомянутой выше трактовкой самого понятия церкви не только как здания, но и как сообщества верующих, а также с осмыслением «созидательных» терминов, в которых деятельность заказчика предстает как процесс организации и наставления людей. Смысловая связь в данном случае была не метафорической, она существовала в действительности. Люди, собиравшиеся вокруг того или иного храма (приход, диоцез, монашеская община), которые без этого представляли бы собой неуспокоенную человеческую стихию, с появлением церкви становились общностью, объединенной магистральными ценностными установками, правилами поведения, системой членения времени и собственно церковным пространством, где все они регулярно собирались на мессу.
Строительство церкви как упорядочение внутреннего мира
Созидание церкви в рамках христианской системы нравственности являлось, конечно же, благим делом, способствующим прощению прегрешений и спасению души. Поэтому строительство многих храмов было обусловлено покаянными обетами заказчиков или наложенной на них епитимьей[171]; немало церквей выстроено людьми, вернувшимися из паломнических путешествий[172], в память о свершившемся нравственном очищении и одновременно для закрепления его результатов. В документах рассказ о строительстве церкви (в нарративных источниках) или даже краткое сообщение об этом факте (в грамотах) часто увязывается с темой морального совершенствования заказчика.
Глагол aedificare мог применяться и в отношении процесса внутреннего совершенствования – aedificatio animi, «выстраивание» души[173]. Этот процесс нередко сравнивался с возведением храма, причем метафора работала как в одну, так и в другую сторону: нравственный рост осмысливался через описание строительства церкви, а фактическое строительство воспринималось как духовное созидание.
Строительство как метафора, определяющая сознательное внутреннее преобразование человека, встречается еще в евангельских текстах. Воспринятое и усвоенное учение Христа сравнивается с домом, выстроенным на надежном основании: «Итак, всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне. И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что был основан на камне» (Мф. 7:24–27; Лк. 6:47–49). Идет ли разговор о духовном бдении, чистоте помыслов, стойкости – речи Иисуса, передаваемые евангельскими текстами, изобилуют образами «дома», который следует держать в порядке, который должен не пустовать и иметь надежного привратника при отлучке хозяина (Мф. 24:42; 12:43–44; Лк. 11:24–26). Строительство здания, уход за ним, поддержание в нем мира и жизни намечены в Евангелии как действенная метафора внутреннего состояния человека, духовного «выстраивания» себя и сохранения нравственной чистоты и стойкости; эта линия была затем продолжена и развита в церковных сочинениях о морали. Такова раннехристианская поэма «Психомахия» Аврелия Пруденция – произведение, сохранявшее большую популярность на протяжении всего Средневековья. Душевные преобразования там представлены в виде серии поединков Пороков и Добродетелей, а в конце баталии победившие Добродетели возводят храм души[174]. Строительными метафорами в XII в. пользовался знаменитый философ и богослов Гуго Сен-Викторский (например, в сочинении «О Ноевом ковчеге нравственности»[175]), автор ученых трактатов Гуго из Фольето («О монастыре души»[176]). Вообще метафора строительства, постепенного преобразования бесформенной материи в законченное произведение хорошо подходила для проявления и описания внутренней душевной и интеллектуальной работы, выстраивания личности. В «Дидаскаликоне» Гуго Сен-Викторский использует ее для описания абстрактных категорий сознания – в частности, для объяснения разницы между историческим и аллегорическим планом мысли. Строительные ассоциации доходят до весьма детального описания действий мастера-строителя, в котором, возможно, оказались запечатлены наблюдения за реально производимыми работами[177].
В свою очередь, сообщения о действительном строительстве материального здания порой сопровождаются метафорическим осмыслением его как внутреннего созидания. Виконт Гетенок, задумавший перестроить свой замок, обращается за советом к монахам близлежащего монастыря, чтобы узнать, «… в какой день и час, и на каком основании» ему лучше всего начать свою постройку. Монахи же дают ему на это риторический ответ: «Христос есть всему наилучший фундамент, и что выстроено на нем, не может упасть». Такая фраза может быть понята двояко: во-первых, как моральное наставление, призывающее обратиться от повседневных забот к ценностям веры (в словах явно угадывается евангельская цитата о «надежном камне» в основании дома); во-вторых, как совет выстроить церковь (как следует из грамоты, эти слова нужно трактовать именно так – далее виконт обещает, расширив замок, отдать часть его под приорат монастыря)[178].
Спасение души нередко формулировалось заказчиками в качестве причины, побудившей их к строительству. В некоторых случаях более пространные оговорки дают понять, что речь здесь не только об ожидаемой награде за благое начинание: сам процесс созидания храма осмысливался как преобразующий душу заказчика, приводящий ее в более совершенное состояние. Так, нередко инициатор строительства находит нужным заметить, что ему нравилось заниматься этим делом; что само строительство и украшение церкви было воплощением его сокровенных мечтаний[179]. Такие замечания не имеют ничего общего с лирическим отступлением, бесцельным описанием эмоций. Их смысл функционален: они свидетельствуют о слиянии воли заказчика с Божьей волей и, соответственно, фиксируют сам ход строительства как процесс выстраивания, упорядочения, иначе говоря, спасения души. Петр Дамиани описывает это через сопоставление материального и духовного храмов: по его словам, тот, кто возводит Господу материальный храм, получает его помощь в созидании храма внутреннего[180]. Процессы внешнего и внутреннего строительства оказываются связанными, и земное возведение человеком церкви находит прямое отображение в созидательной работе души.
Заказчик старается не только для себя самого, но и для своей семьи: ради спасения душ родственников, как живых, так и усопших – подобные формулы нередко встречаются в документах[181]. При упоминании членов семьи часто специально указывается их единодушие в желании строительства: заказчик принимает решение по их совету, опираясь на их содействие и одобрение[182]. Нечто подобное можно отметить и в отношении церковной (прежде всего монашеской) общины, когда решение аббата сопровождает оговорка «по совету братьев»[183] и деяние свершается в память предшественников. Вовлекая в круг сочувствия и единомыслия (а часто и содействия) своих ближайших спутников и вспоминая об усопших, заказчик делает их соучастниками своего волевого акта, распространяя на них и награду. Кроме того, своим решением он дает возможность мастерам проявить таланты[184]. Начатое им дело побуждает других лиц внести свои пожертвования на строительство. В «Книге о делах, свершенных за время правления» аббата Сугерия особенно ярко описан процесс объединения самых разных людей вокруг создания новой церкви Сен-Дени, и в центре этой сферы притяжения – деятельная личность аббата[185]. В этом отношении заказчик явственно предстает как aedificator – податель доброго примера, способствующего спасению ближних. Здесь можно отметить соприкосновение разобранного выше «внешнего» (в отношении человеческой общности) и «внутреннего» (в отношении души) упорядочивания, одинаково увязанных с возведением здания церкви.
Строительство церкви как дар
Строительство церкви осмысливалось его инициатором как дар Богу и святому патрону (если быть точнее – Богу через посредничество святого) – об этом свидетельствуют многие источники, как письменные, так и визуальные. Прежде всего здесь, наверное, стоит вспомнить о надписях. Следуя древнеримской традиции, заказчики раннего Средневековья и эпохи Каролингов нередко оставляли на фасадах зданий (иногда в интерьере – как в Ахенской капелле) пространные посвятительные формулы, где созданный по их воле храм представал как дар. В раннесредневековых надписях действие заказчика бывает прямо передано глаголом «дарю» – offero[186]. В этом действии происходило соединение церкви-личности и церкви-здания: святой как бы принимал творение заказчика и делал его своим. Сам акт этого соединения свершался во время таинства освящения церкви. Визуально же (в сюжетах церковных росписей и рельефов) он представал как передача церкви-произведения заказчиком святому из рук в руки. На таких изображениях заказчик обычно держит в руках уменьшенную модель храма (или той детали, которая обязана ему своим появлением, – алтаря, витража, резной капители), протягивая ее Христу, ангелам или святому патрону церкви. Таков, например, рельеф капители Нотр-Дам дю Пор в Клермон-Ферране, изображающий заказчика Стефана, который протягивает скульптурную деталь ангелу. Изображение сопровождается надписью, не оставляющей сомнений в том, что человек, представленный как даритель, именно заказчик: IN ONORE ST MARIAE STEPHANUS ME FIERI IUSSIT (Стефан приказал сделать меня в честь Святой Марии)[187].
