Сара Бауэр - Грехи дома Борджа
– Я прихожу сюда подышать, – сказал он, опираясь локтями о парапет.
Я шагнула к нему, и охранники, патрулировавшие эту часть крепости, увидев, что хозяин пришел с женщиной, растворились в темноте. Несколько огоньков все же по-прежнему мерцали внизу – факелы тех беспечных или отчаянных людей, что выходили за стены в темноту, лампа, подвешенная над дверью в таверну, маленькие костры бездомных под мостами и жаровни речников, готовившихся к ночлегу. Ватикан был погружен в темноту.
Луна то появлялась, то исчезала в облаках, в просветах между ними сияли мелкие далекие звезды. Легкий ветерок, пробиравший до костей, заставил пожалеть, что я не захватила накидку. Или не осмелилась прижаться телом к Чезаре и почувствовать его тепло.
– Утром я переезжаю в Ватикан, – сообщил он, крутя на пальце перстень с камеей.
– Это твое желание? Или понтифика?
– Я его гонфалоньер. Его желание означает и мое.
– Значит, ты все-таки оказал ему поддержку.
– А был ли у меня выбор? Конклав отверг д’Амбуаза, а с кандидатурой еще одного испанца никто бы не согласился. – Он помолчал. Наверное, надеялся, что я отвечу каким-нибудь избитым комплиментом его отцу. – «Ты вернешься в Ватикан в качестве моего гостя», – продолжил Чезаре. – Так сказал делла Ровере. Он уверяет меня, что я буду его гостем, однако не приглашает меня, а вызывает. Слово «гость» имеет много толкований. Тут важен контекст.
– Ты можешь иначе объяснить это, – произнесла я, стараясь придать голосу уверенность. – В латинском ударение падает на конец фразы, а не на начало.
Он усмехнулся.
– Юлий Цезарь. Как, по-твоему, он себя чувствовал в мартовские иды? Знал, на что шел, или он доверял Бруту? Делла Ровере пользуется репутацией человека мудрого.
– Как и Брут. – Теперь я жалею, что так сказала, но в то время фраза прозвучала уместно, и мы рассмеялись. Чезаре похвалил мое остроумие, заметив, что оно не уступает мужскому.
– Остается надеяться, что делла Ровере по своим человеческим качествам лучше Брута или, по крайней мере, больше опасается закончить свои дни в геенне огненной. Но знаешь, Виоланта… – Он повернулся ко мне лицом, и в это мгновение луна выглянула из-за облаков, сделав его черты мраморными. – Хотя мы надеемся на лучшее, мы должны быть готовы к худшему.У меня внутри все сжалось.
– Дети отправятся в деревенский дом моей матери в Капрарола. Как только я устроюсь в Чезене, немедленно за ними пошлю.
– Мы с твоей матерью уже лучше ладим, – промолвила и тут же устыдилась своих слов, откровенной лжи, фальшивой, хрупкой надежды.
– Ты с ними не поедешь.
Меня словно накрыло жаркой удушливой волной. Как он мог говорить таким спокойным решительным тоном, будто отдавал приказ по расстановке войск или планировал карнавальную забаву?
– Я хочу, чтобы ты для меня кое-что сделала. Вернешься в Феррару и передашь сестре вот это. – Чезаре стянул с пальца камею.
В ту же секунду у меня вырвался крик, такой громкий, что он отступил, потеряв равновесие, и чуть не перелетел за парапет. Где-то в глубине моего разъяренного сознания родилось спокойное желание подтолкнуть его. Вероятно, я успела коснуться его, поскольку в следующее мгновение Чезаре уже крепко обхватил меня, обнимая одной рукой за спину, а другой придерживая голову и прижимая щекой к своей груди. Я услышала, как бьется его сердце, а золотые нити вышивки, украшавшей дублет, больно врезались в кожу. Словно сокол, на которого впервые надели колпак, я вдруг успокоилась, попав в темноту его объятий, почувствовав себя беспомощной и связанной с ним слепым доверием.
Только я не была соколом; я была женщиной, которой грозило потерять ребенка. Перед глазами возник образ монны Ванноццы с Джироламо на руках, ее лицо скрывала тень от капюшона, цепкие пальцы опутали рыжие кудряшки. Это придало мне сил, и я высвободилась из цепких рук.
– Нет! – прокричала я, нырнув под его локоть.
Он схватил мое запястье, но я вырвалась и побежала. Охранник преградил мне путь своей пикой. Я услышала, как Чезаре за моей спиной приказал воину вернуться на пост. Дверь на лестницу так и осталась открытой после того, как мы прошли на крышу. Если бы только удалось проскользнуть в нее и захлопнуть за собой, это дало бы мне возможность схватить ребенка и пуститься в бега. Я бы отправилась к реке, села бы на корабль, держащий курс в Остию. Я бы вернулась домой в Испанию, ведь здесь меня больше ничто не держало. Лучше пусть мою веру испытывает инквизиция, чем я откажусь от сына. Возможно, мне удастся украсть баржевую лошадь и выбраться из города еще до рассвета.
Внезапный порыв ветра захлопнул дверь. Я бросилась к ней, но луна исчезла за облаками, и я не смогла отыскать щеколду. Я скреблась и толкала, хотя пальцы едва слушались. Толстая дубовая дверь не поддавалась моим слабым усилиям.
– Хорошо, – прошептал Чезаре, опалив горячим дыханием, и сцепил руки передо мной.
Он сломает мне ребра, если захочет, подумала я, с той же легкостью, с какой разрывает птичью тушку за обедом. А потом я осознала, не без удовольствия, что его рука скользнула вверх и обхватила мою грудь. – Ты победила. Твоему ребенку ничего не грозит. А теперь в постель.
Луна, точно по приказу, выплыла из-за облака и осветила дверную щеколду. По-прежнему удерживая меня одной рукой, Чезаре приподнял щеколду, пинком распахнул дверь, подхватил меня на руки и снес по ступеням. Неужели мы прошли мимо обеденного зала, попавшись на глаза сидящим за столом людям? Кажется, нет. У меня осталось впечатление о каком-то узком, сыром коридоре, неосвещенном, с неровным полом. Лица касалась паутина, пахло холодным камнем, а когда я открыла глаза, то увидела уютную, роскошно обставленную комнату, будто специально созданную для влюбленных.
Чезаре осторожно опустил меня на кровать, присел рядом и стянул сапоги.
– Ты по-прежнему принимаешь пилюли Тореллы? – спросил он, расшнуровывая на мне лиф и целуя теплую ложбинку между грудей.
Я молча кивнула.
– Хорошо.
В ту ночь Чезаре занимался со мной любовью неторопливо и нежно, словно утром его ждал лишь поздний завтрак. Его губы и руки были сладостно пытливы, мне казалось, будто я первая женщина, чье тело он исследует, каждым своим прикосновением, мудрым и чутким, Чезаре доставлял мне несказанное удовольствие. Когда наконец я уснула, его руки по-прежнему обнимали меня, а темные глаза улыбались.
Я проснулась с ощущением, будто кто-то потревожил мой сон. Я даже не сразу поняла, что ставни грохочут, а сквозь узкое неглазированное окошко врывается дождь. Я встала с постели, поеживаясь, и поискала, чем бы прикрыться. Только тогда сообразила, что Чезаре ушел. Не просто встал минуту назад, чтобы сходить в туалет или позвать с лестничной площадки камердинера, а вообще исчез, будто его тут и не было. Глядя на заправленные простыни и взбитые подушки на второй половине кровати, я начала сомневаться, не пригрезилось ли мне все то, что произошло прошлой ночью, хотя, дотронувшись до вспухших губ и почувствовав при ходьбе легкое восхитительное напряжение в бедренных мускулах, я поняла, что не ошиблась.
А потом я увидела перстень с камеей на тумбочке, где Чезаре оставил его со словами, что он мешает деликатному делу, которым заняты руки. Я взяла перстень. Золото почти без примеси, поскольку оно оказалось мягким, принявшим форму его пальца, но оправа простая, украшенная лишь гравировкой девиза. Сама камея изображала самоубийство Лукреции. Какой же девиз он выбрал в пару к этой картине? Медленно поворачивая перстень, я прочитала: «Age debendo quidquid accidet». Потом я увидела какие-то слова и внутри перстня, на сей раз надпись на каталанском: «Un cor, una via». Я присела на край кровати, завернувшись в шелковое покрывало, и устремила взгляд на камею, где женщина нацелила нож себе в грудь. Что это означало? Мои мысли вернулись в Непи. Неужели они заключили там пакт, продумали какой-то зловещий, несущий горе план будущей катастрофы, которая в то время казалась им не более чем опасной игрой? И какова моя роль? Почему Чезаре избрал меня для передачи жестокого приказа своей сестре? Я не хотела в этом участвовать. Мне нужен мой сын, мне необходимо знать, что день пройдет как обычно, что с утра я посмотрю, не прорезались ли у него за ночь новые зубки.
Но для начала, если в перстне спрятан яд, я должна от него избавиться. Дона Лукреция, как моя крестная, подарила мне новую жизнь, и какой бы нестойкой ни была моя вера в ее религию, все равно нелепо доставлять ей средство убить себя. А если Господь захочет наказать за такое предательство, избрав орудием отмщения моего сына? Мы ведь не все Авраамы, не можем полагаться на то, что в кустах окажется ягненок [43] . Я попыталась открыть перстень ногтем, но без успеха. Ощупала края камеи, надеясь наткнуться на пружинку или надавить точку, которая приведет в действие механизм, но ничего не произошло. Наверное, придется воспользоваться каким-нибудь инструментом. Лучше всего поискать в гардеробной Чезаре. Там наверняка лежат щетки, пилочки для ногтей, бритвенные лезвия, булавки в виде брошей.
