Сара Бауэр - Грехи дома Борджа
– Ты устал, – произнесла я, пораженная собственной смелостью. – Других новостей сегодня не будет. Нельзя же посылать гонцов в темноту. Оставь все до завтра.
Я еще больше изумилась, заметив, что он прислушивается к моим словам. Чезаре взял мои руки в свои, рывком поднял с дивана и сурово спросил:
– Чего ты хочешь? Наспех заняться любовью с мужчиной, чья голова занята более важными делами? Довольствоваться ролью рабыни или уличной девки? Или желаешь оставить все до лучших времен, когда я смогу посвятить тебе свое внимание целиком? Я пообещал тебе кое-что в апельсиновом саду моей сестры. Самое меньшее, что можешь сделать, – позволить мне сдержать слово. А теперь ступай, позаботься о моем сыне. Я полагаюсь на тебя в том, что ты убережешь его от опасности.Я гналась в глубокой чаще за зверем, похожим на льва, с темно-рыжей гривой и пятнистыми боками. Боялась, но хотела, чтобы зверь знал: я здесь, поэтому я его позвала. Несколько секунд он не отзывался. Я слышала лишь собственное хриплое дыхание и ритмичные удары звериных лап по зеленому настилу леса. А потом он вдруг оглянулся, и я увидела вместо морды золотой череп. Я шагнула вперед, привлеченная крошечным огоньком, мерцающим в глубине глазниц, но это был не огонь. Звериная морда усмехалась перламутровым оскалом. Я знала, что нужно бежать, но меня опутали ползущие плети лиан с листьями, как потные ладошки, и крошечными хоботками, пронзавшими кожу. Зверь сомкнул челюсти на моем плече и начал меня трясти.
– Ты маска, – сказала я ему.
– Я слепой Тиресий, – произнес он.
– Виоланта, просыпайся!
Я открыла глаза. Высокая фигура без лица прижимала моего сына к своей груди, поддерживая головку ладонью, и рыжие кудряшки ласкали согнутые пальцы, точно маленькие язычки пламени.
– Это сон, – пробормотала я, хотя сердце стучало, как колокол, предостерегающий о беде.
– Просыпайся, девушка.
Мне хотелось остаться во сне, исполнить волю зверя, но я не могла бросить Джироламо в лапах безлицего существа.
– Отдайте сына! – закричала я. – Отдайте сына!
– Держи. – Монна Ванноцца протянула мне ребенка, наклонившись вперед, и свет упал на ее изможденное лицо, прикрытое жестким глубоким капюшоном.
Я выпрямилась, отбросила волосы с глаз, расправила смятые юбки.
– Мы должны отправиться в мой дом, – сказала монна Ванноцца.
– Мы? В ваш дом? – повторила я, все еще плохо соображая после сна. – Время дневной молитвы? Который час?
– Примерно двадцатый. – Слишком рано для молитвы Богородице. – Он говорит, что утром уедет из Рима в Романью, и хочет, чтобы мы увели детей до его отъезда, пока отряды швейцарцев еще могут нас защитить.
Ужас облепил меня со всех сторон, будто мокрая мантия.
– Значит, понтифик умер? – По римским законам, все солдаты обязаны были удалиться из города sede vacante [42] .
– Пока нет, но это скоро случится. Он уже не способен защитить Чезаре от врагов. Остается надеяться, что Чезаре присоединится к Микелотто и переждет это время на своей территории.
Я поднялась, сунула ноги в туфли и почувствовала теснение в груди, свидетельствовавшее о том, что Джироламо проголодался. А еще давил мочевой пузырь, ведь я проспала несколько часов. Мне припомнился наш с ним разговор в Непи, когда Чезаре осудил такое бегство как трусость и посмеялся надо мной за то, что я ничего не понимаю.
– Я хочу поехать с ним, – сказала я. – Разумеется, Джироламо будет в большей безопасности, если увезти его из Рима.
Ребенок захныкал и принялся нетерпеливо тыкаться головкой мне в грудь – пришлось снова сесть на край кровати и покормить его.
– Будет бой, – сказала она, глядя, как ее внук энергично работает челюстями, раздувая пухлые щечки. – Он говорит, до него дошел слух о тайном собрании, что вчера ночью состоялось в доме венецианского посланника. Там были Аннибале Бентивольо, Джованни Сфорца и кое-кто из рода Манфреди. Со свойственной ему иронией Чезаре заметил, что вряд ли они собрались там, чтобы сочинить панегирик в его честь.
Вот почему он пришел так поздно.
– Я помню господина Аннибале по нашему путешествию в Феррару.
Трудно представить, чтобы тот добродушный, галантный мужчина участвовал в заговоре с целью убийства. Точно так же теперь уже нереальным казалось наше короткое пребывание там, где Джулио и Анджела впервые увидели друг друга, а донна Лукреция исполняла бесхитростную серенаду своему новому мужу.
– Жаль, моей дочери не удалось сделать большего, чтобы расположить его к себе.
Колокол по-прежнему издавал тонкий скорбный звон.
– Что это? – спросила я.
– Не обращай внимания, – поморщилась монна Ванноцца. – Это тебя не касается.
Сразу стало ясно, что я не одинока в своих опасениях. Пока я собирала наши с Джироламо скудные пожитки, за дверью нарастал шум – звучали встревоженные голоса, слышался топот. Когда мы вышли в узкий коридор, то нас сразу подхватила толпа и понесла с собой.
Все бросились на главный двор. Мы присоединились к собравшимся пекарям и секретарям, священникам и хныкающим прачкам, все толкались локтями в узких проходах и старых низких дверных проемах, скрывавшихся за современным фасадом. Когда мы приблизились, звук колокола стал совсем громким, и я догадалась, что звонят на колокольне Сан-Клементе. А это означало, что дворец в осаде.
Мы кинулись в крытую галерею, окружавшую двор, вместе с мальчишками-хористами, барабанщиками и поварятами. Чезаре стоял на парапете колодца в окружении враждебных, орущих, вооруженных людей. Полуденное солнце, светившее прямо во двор и вновь вспыхнувшее пламенем в коротко стриженных кудрях Чезаре, поблескивало, отражаясь от целого леса клинков. У меня внутри все сжалось от ужаса и тоски.
– Хотите убить меня? – Чезаре не кричал, но его голос заглушал ропот мятежных отрядов. – Давайте. Я один и без оружия.
Это было не совсем так. Когда разум начал анализировать то, что видели глаза, я сообразила, что колодец окружен кольцом исполинов-швейцарцев, личных охранников Чезаре. Но Чезаре поднес руку к горлу и рванул воротник рубахи, чем подкупил всех, кто стоял и смотрел на него, убедившись в его уязвимости. Никто не обращал внимания на стражников; никто не замечал того, как они сгрудились вокруг своего вожака и ощетинились копьями. Та минута запомнится всем нам по треугольнику белой кожи у основания шеи.
Монна Ванноцца шумно выдохнула и принялась лихорадочно креститься, неловко тыча онемевшими пальцами себе в лоб, грудь, плечи.
– О чем он думает? – пробормотала она. – Они порвут его на куски.
Раздался свист. Монна Ванноцца словно наколдовала – в квадратике неба, огороженного дворцовыми стенами, пролетел длинный нож, описывая дугу. Солнечный свет отскакивал от него, как вода от раскаленного железа. Мне показалось, будто он завис в воздухе. Глаза притихших мятежников были подняты к нему, как на молитве, а Чезаре взмахнул руками и вскрикнул почти торжествующе. Я закрыла глаза, и в нос мне ударил запах пота, кулинарного жира, острого зловония страха, исходившего от монны Ванноцци, и молока, пропитавшего мой лиф. Я повалилась вперед, склоняясь над сыном и придерживая его хрупкую головку, а он вцепился своими пальчиками мне в волосы и тянул, тянул меня вниз…Когда я снова открыла глаза, то оказалось, что я стою на коленях, а монна Ванноцца крепко держит меня за рукав.
– Это чудо, – выдохнула она, – чудо.
Двор опустел. Остались только Чезаре, который теперь уже сидел на парапете, сцепив руки на затылке и упершись локтями в колени, и двое швейцарцев, запиравших главные ворота на огромные железные засовы. На парапете рядом с ним блестел сталью нож. В двух шагах от источника лежало тело мужчины лицом вниз. Из его спины торчал топор с наполовину утопленным лезвием.
– Что произошло?
– Нож не долетел. Ворота удалось открыть, и швейцарцы выгнали всех на улицу.
Пока мы поднимались с земли, мимо нас сквозь толпу мальчишек, оцепеневших и онемевших от происходящего, протиснулся мужчина, раздвигая их плечами, точно стайку чумазых мраморных купидонов. Выкрикнув имя Чезаре, он помчался через двор.
– Что еще? – возмутилась монна Ванноцца.
Чезаре вскочил, когда мужчина о чем-то с жаром сообщил, показывая в сторону площади Святого Петра. Из того, что он говорил, я услышала одно слово – «Орсини». Чезаре разразился длинной бранью, заставив монну Ванноццу неодобрительно зашипеть, приказал принести доспехи и оседлать коня. Двор опять заполнили воины, на сей раз почти одни швейцарцы, и еще отряд, возглавляемый доном Джоффре, которой из всей амуниции надел только нагрудник и выглядел неуверенно верхом на пугливой лошади. Братья немного поспорили, а затем Чезаре сел на коня и направил его к дворцовым воротам. Их уже успели закрыть, но теперь опять открывали. С мечом наперевес он выехал на улицу во главе отряда, который выглядел скорее как сброд, чем как армия. Ворота снова закрылись к тому времени, когда денщик Чезаре, Хуанито, человек пожилой, но верный и дотошный, появился во дворе с хозяйскими латами.
