Проклятие королей - Грегори Филиппа

– Поэтому я никогда не говорю о пророчествах.

Мысленно я добавляю: «И о проклятиях».

Монтегю кивает, ему достаточно моих уверений.

– Половина двора встречалась с ней, чтобы она предсказала им будущее или помолилась с ними, – говорит он. – Мы не сделали ничего, кроме этого. Вы уверены, не так ли? Что мы не сделали ничего больше?

– Я не знаю, что она могла сказать кузине Гертруде. Ты уверен в Джеффри?

Монтегю печально улыбается.

– Я в любом случае уверен, что Джеффри нас никогда не предаст, – говорит он. – Хотя думаю, что он навещал Сайон и ездил с Девой в Кентербери. Но и другие так поступали. В том числе Фишер и Мор.

– Тысячи слышали ее проповеди, – замечаю я. – Тысячи с нею встречались наедине. Если Томас Кромвель захочет арестовать всех, кто молился с Кентской Девой, ему придется арестовать большую часть королевства. Если он хочет арестовать тех, кто думает, что королеву неправедно отставили, ему придется арестовать всех, кроме герцога Норфолка, Болейнов и самого короля. Нам ведь ничего не грозит, сын мой? Мы затеряемся в толпе.

Но Томас Кромвель – человек куда более дерзкий, чем я думала. Более честолюбивый человек, чем я полагала. Он берет под стражу Кентскую Деву, берет под стражу еще семерых святых мужей и снова арестовывает Джона Фишера, архиепископа, и Томаса Мора, бывшего лорд-канцлера, словно они ничтожества, которых он может взять на улице и швырнуть в Тауэр лишь за то, что они ему не понравились.

– Он не может арестовать архиепископа за разговор с монахиней! – говорит принцесса Мария. – Просто не может.

– Говорят, уже арестовал, – отвечаю я.

Я не жду приглашения ко двору на Рождество, хотя слышала, что праздник готовится большой, отмечают новую беременность. Говорят, женщина, называющая себя королевой, ходит, высоко подняв голову, и все время прижимает руку к животу, а на ее корсаже расставляют кружева. Говорят, она уверена, что в этот раз будет мальчик, я представляю, как она каждую ночь стоит на коленях, молясь о сыне.

Сомневаюсь, что в подобных обстоятельствах при дворе понадобится моя помощь. Я присутствовала при стольких королевских родах, что меня словно темный плащ окутывает разочарование. Сомневаюсь также, что при дворе хотят видеть принцессу, поэтому приказываю приготовиться к празднику в Болье. Но я не жду, что принцесса будет весела, ей не разрешают даже послать матери подарок и добрые пожелания к Рождеству. Подозреваю, что женщина, зовущая себя королевой, не велела посещать королеву или посылать ей подарки; но принцесса есть принцесса, и ее положение требует, чтобы мы отпраздновали Рождество.

Деревенским жителям запрещено выказывать почтение, но очень трогательно наблюдать, как они выражают любовь и поддержку. К нашей двери бесконечно несут яблоки, сыры и даже копченые окорока – с добрыми пожеланиями от фермерских жен. Вся моя семья, даже самые дальние родственники, присылает принцессе к Рождеству небольшие подарки. Церкви на мили вокруг молятся за нее и ее мать, и все слуги в доме, и каждый гость называют ее «Ее Светлость принцесса» и прислуживают ей, опустившись на колено.

Я не приказывала им чтить принцессу и не повиноваться королю, но в нашем доме в Болье все так, будто он ничего и не говорил. Многие слуги принцессы с нею с самого ее детства, она всегда была для нас «Ее Светлостью», даже если бы хотели ее переименовать, то не смогли бы запомнить новое имя. Леди Анна Хасси смело называет ее истинным титулом, а когда кто-нибудь делает ей замечание, отвечает, что ей сорок три и она слишком стара, чтобы менять привычки.

Ясным зимним утром мы с принцессой садимся на лошадей, чтобы отправиться на охоту. Мы в главном дворе дома, немногочисленные придворные принцессы сидят в седлах, готовые выехать, передают друг другу стремянную чашу с горячим вином, чтобы согреться, повсюду снуют гончие, обнюхивая все вокруг и временами принимаясь возбужденно лаять. Конюший принцессы помогает ей сесть в седло, пока я стою у головы лошади и похлопываю ее по шее. Не задумываясь, я сую палец под подпругу, чтобы проверить, достаточно ли туго она затянута. Конюший улыбается и слегка кланяется мне.

– Я бы не оставил подпругу для Ее Светлости незатянутой, – говорит он. – Никогда.

Я краснею, устыдившись.

– Знаю, что не оставили бы, – отвечаю я. – Но я не могу позволить ей сесть в седло, не проверив.

Принцесса Мария смеется.

– Она бы меня усадила, как ребенка, вам за спину, если бы могла, – шаловливо произносит она. – Она бы меня на осла пересадила.

– Я должна вас беречь, – говорю я. – В седле или вне его.

– На Вороной ей ничего не грозит, – говорит конюший, а потом его внимание привлекает нечто у ворот, он оборачивается и тихо сообщает мне: – Солдаты!

Я взбираюсь на подножку, чтобы посмотреть поверх мотающихся конских голов, и вижу вбегающих во двор солдат, а позади них человека на крупном коне, под развевающимся стягом.

– Томас Говард, герцог Норфолк.

Принцесса Мария делает движение, словно хочет спешиться, но я киваю ей, чтобы оставалась в седле, и стою высоко, как статуя на пьедестале, дожидаясь, пока герцог Норфолк подъедет ко мне.

– Ваша Светлость, – холодно произношу я.

Я любила его отца, старого герцога, который был верным сторонником королевы. Я люблю его жену, свою кузину, с которой он дурно обращается. Мне в нем ничего не нравится, он занял место своего великого отца, унаследовав все его честолюбие, но не его мудрость.

– Миледи графиня, – говорит он и смотрит за мое плечо на принцессу. – Леди Мария, – очень громко произносит он.

Услышав его, толпа волнуется, словно все хотят ему возразить. Я смотрю, как глава его стражи быстро осматривается, словно подсчитывая нас и оценивая опасность. Я вижу, как он отмечает, что мы собрались на охоту и многие мужчины при кинжалах. Но Говарду ничего не грозит, он велел страже ехать полностью вооруженной, готовой к бою.

Я хладнокровно пересчитываю солдат и оружие, потом перевожу взгляд на сурового герцога и гадаю, чего он надеется добиться. Принцесса Мария слегка отвернулась, словно не слышит его, словно не знает, что он стоит перед нею.

– Я привез вам новости об изменении вашего положения, – говорит он, достаточно громко, чтобы принцесса услышала; она по-прежнему не удостаивает его взглядом. – Его Светлость король приказывает вам явиться ко двору.

Тут он застает ее врасплох. Она поворачивается с озаренным лицом, улыбаясь.

– Ко двору? – спрашивает она.

Он мрачно продолжает. Я понимаю, что ему это не доставляет радости. Ему придется выполнить грязную работу, чтобы послужить королю и женщине, которая теперь зовет себя королевой.

– Вы должны явиться ко двору и поступить на службу к принцессе Елизавете, – говорит он, и его голос внятно разносится над возней лошадей и собак, над нарастающим недовольным ропотом свиты принцессы.

Радость на ее лице тут же гаснет. Она качает головой.

– Я не могу служить принцессе, это я принцесса, – говорит она.

– Это невозможно… – начинаю я.

Говард поворачивается и сует мне лист бумаги с размашистым «Г» короля внизу и его печатью.

– Читайте, – грубо велит он.

Он спешивается, бросает повод одному из своих людей и без приглашения проходит через открытые двери в большой зал.

– Я его приму, – поспешно говорю я принцессе. – Поезжайте кататься. Я разберусь, что нам нужно делать.

Принцессу трясет от ярости. Я бросаю взгляд на конюшего.

– Позаботьтесь о ней, – предостерегаю я его.

– Я принцесса, – произносит она. – Я не служу никому, кроме моей матушки королевы и моего отца короля. Так ему и скажите.

– Я посмотрю, что можно сделать, – обещаю я, спрыгиваю с подножки, жестом велю увести моего гунтера и иду за Томасом Говардом в темный холл.

– Я приехал не для того, чтобы дискутировать о том, что верно и неверно, я приехал исполнить волю короля, – говорит он, едва я вхожу.