Сара Бауэр - Грехи дома Борджа
Когда я закрывала за собой дверь, прогремел гром. Поначалу мне показалось, что комната наполнена тенями странных, неопределенных форм, но постепенно я разглядела закрытые сундуки и горы одежды. Но это не были вещи мадонны. Дублеты, украшенные розетками и ленточками, словно костюмы фигляров, рукава с разрезами, подшитые цветным шелком и золотой тканью, шапочки, украшенные драгоценными камнями и жемчугом размером с яйцо, отороченные мехом плащи с филигранными застежками, мягкие сапожки с золотыми шпорами, раскиданные повсюду, словно отсеченные конечности на поле боя. Все это лежало в беспорядке. При следующей вспышке молнии я чуть не ослепла от яркого блеска драгоценных камней.
Я бродила среди этих сказочных сокровищ, беря в руки то одну вещь, то другую, словно собиратель жемчуга на берегу заморского королевства. Мне попалась шапочка из фиолетового бархата, так щедро украшенная драгоценными камнями, что весила не меньше короны, а затем шпора, украшенная бриллиантами. Там были рубашки из тончайшего полотна, казавшиеся воздушными, бальная туфелька на позолоченной кожаной подошве, которую вообще ни разу не надевали, а в пару к ней – зеленый замшевый сапожок с чеканной насечкой на голени, заляпанной грязью. Я поднесла сапожок к носу, словно запах земли мог рассказать мне, какое путешествие он совершил. Но старая, сухая земля рассыпалась от моего прикосновения и ничем не пахла. Павлинье перо чуть подрагивало от сквозняка, этакий фонтанчик темно-синего цвета, бивший из золотого атласного тюрбана, заколотого осколком гладкого коралла. Я представила призрак принца Джема, посмеивающегося со снисходительностью дядюшки над шалостями молодых людей. Любопытно, надевал ли этот тюрбан Чезаре или оставил его просто на память. Здесь покоились все шкуры, которые он сбросил одну за другой, а теперь и последняя из них сошла – борода, рыжая грива, мускулатура, даже кожа, в какой он был рожден. Остались только кровь и кости, огонь в его сердце и решительная воля.
Я положила сапожок, провела пальцами по краям павлиньего пера и, перешагивая через сундуки и шкатулки, двинулась в дальний конец комнаты, где на перекладине были развешаны юбки и лифы. Траурная одежда, догадалась я, когда следующая вспышка молнии высветила плотный черный атлас с переливами, тонкую оборку кружева у выреза или манжеты или подола юбки. Вот почему мадонна оставила эти вещи здесь.
Я выбрала темно-фиолетовую юбку и лиф в черно-белую полоску, которые, видимо, предназначались для периода полутраура. Они смотрелись немного старомодно и слишком шикарно на мне, но были сшиты добротно, а из юбки я могла бы выкроить еще одну, если понадобится. В сундуке со сломанным замком оказались стопки белья из египетского хлопка, красиво расшитого черным шелком веточками плюща и крошечными фигурками Орфея, оглянувшегося назад. Я вынула фиолетовые шелковые чулки с черными подвязками, аккуратно сложенные, надушенные кедровым маслом, быстро переоделась, чувствуя вину, словно донна Лукреция могла видеть, что я надеваю ее юбки, подвязываю чулки, шнурую лиф под полной грудью, совсем как когда-то делала она, одна, за толстыми стенами, с собственным маленьким сыном.
Туфли, подумала я, или это она внушила мне, подсказав нужное слово? Дюжина пар выстроилась под перекладиной с платьями – бархатные туфельки, замшевые сапожки с золочеными каблуками и жемчужными пуговичками, высокие венецианские паттены на случай дождя. Я брала одну пару за другой, осматривала подошвы, выбирая самую крепкую. Вскоре быстро нашла подходящие сафьяновые сапожки, которые, похоже, ни разу не надевали. Они пришлись почти впору. Но когда я присела на крышку сундука, чтобы надеть их, мое внимание привлекла другая пара.
Туфли из розового атласа были расшиты крошечными изумрудами и жемчугом. Я взяла их в руки, чтобы рассмотреть работу, просто из любопытства. Сильно поношенные туфли – каблуки стерты, носки сморщены, на одном виднелось темное пятно, похожее на запекшуюся кровь. У меня сжалось сердце, когда я вспомнила, как часто мы все танцевали до кровавых мозолей, а на следующий день сидели, задрав ноги вверх с примочками на пальцах, и сплетничали, готовые с наступлением вечера снова пуститься в пляс. И так повторялось без конца, словно восходы и закаты. Молния ослепила меня. Вцепившись в туфли, я считала секунды между молнией и громом, пока ждала, когда вернется зрение, и ощупывала пальцами вышивку, острые мыски, изгиб каблуков. И тут я обнаружила еще кое-что. Подошвы туфель оказались с трещинами, нет, разрезами крест-накрест.
Я отшвырнула туфли, будто они обожгли мне руки. Во внезапно наступившей тишине после раскатов грома я охнула и забормотала, отрицая очевидное. А когда покачала головой, мне показалось, будто у меня хрустнула шея. Подхватив старую одежду, я бросилась вон. Даже не остановилась, чтобы запереть дверь, а вслед мне несся лихой свист швейцарцев, прорывавшийся сквозь шум в ушах и стук каблуков по каменным плитам.
– Кто она? – У его дверей не стояла охрана, и никто не помешал мне ворваться в спальню и выпалить наболевший вопрос. – Кто эта Лючия?
Ставни были прикрыты. За окнами грохотал гром, сотрясая створки своей мощью. Монна Ванноцца сидела при зажженных свечах с пяльцами на коленях. Она повернула ко мне бледное лицо, почти скрытое объемным капюшоном, и спокойно смотрела большими, как у совы, глазами.
– Он спит, – сказала она так, точно его не мог разбудить гром, или мой крик, или стук двери. Словно он не мог лежать за опущенным пологом и слушать грозу, шипение и потрескивание тающей свечи, скрип иглы, проходящей сквозь канву, собственное сердцебиение или демона, нашептывающего в ухо. А ведь она сама с такой гордостью рассказывала мне о его необыкновенном слухе. Монна Ванноцца оглядела меня и презрительно усмехнулась. – Мало того, что ты дерзкая, так еще, оказывается, и воровка?
– Его светлость разрешил. И сам дал ключ. Вы же видели, какое на мне было платье, а туфли… Грядет зима. К тому же донне Лукреции эти вещи не понадобятся, она ведь теперь замужем.
Последнее замечание монна Ванноцца предпочла пропустить мимо ушей.
– Не заговаривай мне зубы, я вижу тебя насквозь. Сейчас же верни вещи туда, где взяла. Я запрещаю тебе появляться перед моим сыном в одежде оборотня. Потрясение может убить его.
Я расправила плечи и сжала кулаки, чтобы унять дрожь в руках.
– Здесь распоряжается ваш сын, госпожа, не вы. Я переоденусь, только если он прикажет.
Я не стала дожидаться ее ответа. Мне хотелось, чтобы Чезаре поспал, проснулся завтра и снова стал самим собой – сильным, ироничным, властным. Я боялась его слабости и разговоров о демонах гораздо больше, чем когда-то боялась ужасного герцога, который подмигивал мне во время отвратительного представления и смешил меня. Мне хотелось расспросить его о Лючии и в ответ услышать гладкую и забавную ложь.После двух холодных и дождливых дней последний раз повеяло теплым летом. В виноградниках вокруг замка начали сбор урожая, а в саду при замке и для нас появилось дело – собирать груши, яблоки и плотные золотистые абрикосы, гревшиеся на солнце у стен. После гроз и уныния, навеянного облаками, серым светом и дымящимися кострами, мы все встрепенулись, поняв, что не останемся здесь навсегда.
В Риме собрался конклав кардиналов по избранию преемника понтифика, и среди тех, кто с нетерпением ожидал исхода, несомненно, были и те, кто лишился своих владений, когда Чезаре покорял Романью. Но и мы, мывшие и обрабатывавшие для длительного хранения фрукты, работавшие со смехом, песнями и разговорами в кухне за огромным раскладным столом со следами от ножей и замесов теста, тоже сознавали, что находимся в преддверье важного события. Из Непи постоянно приходили какие-то известия, прибывали новые делегации послов со всех уголков Италии и даже из-за ее пределов. Одни гонцы сменяли других – иногда они были в ливрее Чезаре и привозили запечатанные письма, а порой они были одеты непонятно как и вообще ничего не привозили.
Я думала, Чезаре забыл о Джироламо, и пока меня это устраивало. Понимала, что как только снова увижу его, захочу выяснить правду насчет Лючии, но сейчас у меня не было на это смелости. Несмотря на враждебное отношение монны Ванноцци, я пользовалась особым положением среди обитательниц замка как мать единственного наследника. Со мной обращались так, словно я действительно была его любовницей, а мне нравилось играть эту роль как можно дольше. Поэтому, когда я неожиданно оказалась с Чезаре лицом к лицу в саду, мое сердце сжалось не только от страха, но и желания.
– Вот видишь, Виоланта, – сказал он, помахав эбонитовой тростью, – я бросил вызов загадке Сфинкса – днем хожу на трех ногах.
Ясно, что его по-прежнему донимала боль в суставах, хотя он немного прибавил в весе и был уже не такой бледный, а улыбка на заросшем щетиной лице походила на пиратскую. Я вышла в сад, чтобы спокойно покормить Джироламо и отдохнуть, прислонив больную спину к теплым камням, после того как несколько часов простояла согнувшись над кухонным столом. Чезаре сопровождала свита. Секретарь, Агапито, недавно вернувшийся из Рима, и Торелла совещались о чем-то, прогуливаясь, как парочка черных воронов. Одного маленького пажа было почти не видно за горой подушек, а второй спотыкался под грузом книг и гитары. Скромная девушка с тонкими пальцами с трудом удерживала на подносе кувшин с вином и кубок, умудряясь не выронить сунутое под мышку опахало на длинной ручке.
