Проклятие королей - Грегори Филиппа

Я не верю, что она меня вообще слышит, она выворачивается наизнанку, словно она предатель, которого потрошат, она давится слезами, желчью и мокротой, продолжая рыдать.

Я поднимаю ее с пола и заворачиваю в шаль, так туго, словно пеленаю младенца, я хочу, чтобы она почувствовала, что ее обнимают, хотя мать не может ее обнять, а отец дал ей упасть. Я стягиваю шарфы вокруг ее вздрагивающего живота, она отворачивается от меня и хватает воздух, пока я натягиваю ткань вокруг ее тела и плотно ее заворачиваю. Я кладу ее на кровать, на спину, обняв за худые плечи, но ее рот все равно распахивается от непрекращающихся всхлипов, и горе все равно сотрясает ее. Я укачиваю ее, как спеленутого ребенка, я вытираю слезы, льющиеся из ее красных опухших глаз, вытираю ей нос, промокаю слюну, текущую изо рта.

– Шшш, – ласково говорю я. – Шшш, тише, малышка Мария, тише.

Снаружи темнеет, всхлипы Марии становятся тише, она вдыхает, икает от горя и снова вдыхает. Я кладу руку ей на лоб, она горит, и думаю, что эти двое чуть не убили свое единственное дитя. В эту долгую ночь, когда Мария, наплакавшись, засыпает, а потом просыпается и снова плачет, словно не может поверить, что ее отец оставил ее мать, что они оба ее покинули, я забываю, что правда на стороне Катерины, что она исполняет волю Господа, что она поклялась быть королевой Англии и что Бог призвал ее на это место, как зовет тех, кого любит. Я забываю, что моя ласточка Мария – принцесса и не должна забывать свое имя, что Господь и ее призвал; что грешно будет отказать ей в троне, так же грешно, как отказать в праве жить. Я просто думаю, что это дитя, эта пятнадцатилетняя девочка, платит страшной ценой за войну своих родителей; и что лучше бы для нее, как и для меня, было вовсе отказаться от своего королевского имени и претензий на корону.

Двор раскалывается и разделяется, как страна, готовящаяся к войне. Некоторых приглашают в разъезды короля по охотничьим угодьям Англии, целый день ездить верхом и веселиться всю ночь. Некоторые остаются с королевой в Море, где она держит хороший дом и большой двор. Многие ускользают в собственные дома и земли, молясь о том, чтобы их не заставили выбирать, королю служить или королеве.

Монтегю ездит с королем, его место подле короля, но он навсегда предан королеве. Джеффри возвращается домой в Сассекс, к жене в Лордингтон, она рожает их первенца. Его называют Артуром, в честь брата, которого Джеффри любил сильнее всех. Джеффри тут же пишет мне, прося содержание для сына. У этого молодого человека деньги в карманах не держатся, смеюсь я при мысли о его аристократических излишествах. Он слишком щедр с друзьями, он ведет дом на слишком широкую ногу. Я знаю, что должна бы ему отказать; но не могу. К тому же он подарил семье еще одного мальчика, а это бесценный дар.

Мы с принцессой Марией остаемся в Ричмондском дворце, она по-прежнему надеется, что ей позволят присоединиться к матери, пишет осторожные, исполненные любви и участия письма отцу, лишь изредка получая в ответ краткие каракули.

Увидев из окна ее зала аудиенций полдюжины всадников на дороге, ведущей к дворцу, я решаю, что это вести от короля. Я жду у дверей зала аудиенций, чтобы принесли письмо. Я сама отнесу его принцессе, когда она вернется из домашней часовни. Теперь я уже боюсь того, какие вести она прочтет.

Но не королевский гонец, а старый Том Дарси медленно поднимается по лестнице, держась за поясницу, пока не видит меня; тут он распрямляется и кланяется.

– Ваша Милость! – удивленно говорю я.

– Маргарет Поул, графиня! – отвечает он, протягивая руки, чтобы я могла подойти и поцеловать его в щеку. – Хорошо выглядите.

– У меня все хорошо, – отвечаю я.

Он бросает взгляд на закрытую дверь зала аудиенций и вскидывает косматую бровь.

– Не слишком, – коротко говорю я.

– Как бы то ни было, я приехал вас повидать, – отвечает он.

Я провожаю его в свои личные покои. Мои дамы в часовне с принцессой, мы одни в красивой, залитой солнцем комнате.

– Могу я предложить вам питье? – спрашиваю я. – Или еды?

Он качает головой.

– Я надеюсь, что никто не заметит ни моего прихода, ни ухода, – говорит он. – Если кто-нибудь спросит вас, зачем я приходил, можете сказать, что я заглянул по дороге в Лондон выразить почтение принцессе, но уехал, так и не повидав ее, потому что…

– Ей нехорошо, – говорю я.

– Больна?

– В печали.

Он кивает.

– Неудивительно. Я приехал к вам поговорить о ее матери, королеве, и о ней самой, о бедной девушке.

Я жду.

– На следующем заседании парламента, после Рождества, вопрос о браке короля попытаются решить силами Англии, без участия Папы. Парламент будут просить о поддержке.

Лорд Дарси видит, как я слегка киваю.

– Они собираются аннулировать брак и лишить принцессу наследства, – тихо произносит Дарси. – Я сказал Норфолку, что не могу просто стоять и смотреть, как такое совершается. Он велел мне помалкивать. Мне нужны сторонники, если я выступлю.

Он смотрит на меня.

– Джеффри выступит со мной? А Монтегю?

Я замечаю, что кручу кольца на пальцах, и он крепко берет меня за руку и останавливает.

– Мне нужна ваша поддержка, – говорит он.

– Простите, – наконец отвечаю я. – Вы правы, я знаю, и мои сыновья знают. Но я не осмелюсь позволить им говорить.

– Король узурпирует право церкви, – предупреждает меня Том. – Он присвоит себе право церкви, так что сам сможет дать себе позволение оставить безупречную жену и лишить невинное дитя наследства.

– Я знаю! – выпаливаю я. – Знаю! Но мы не смеем пойти против него. Пока не смеем!

– А когда? – коротко спрашивает он.

– Когда будем вынуждены, – говорю я. – Когда другого выхода не будет. В последний момент. До тех пор – нет. Вдруг король образумится, вдруг что-то изменится, вдруг Папа вынесет ясное решение, вдруг придет император, вдруг мы сможем пережить все это, не выступая против самого могущественного человека в Англии, а возможно, и во всем мире.

Дарси слушал очень внимательно и теперь кивает, обнимает меня за плечи, словно я все еще девочка, а он – красивый лорд с Севера.

– Ах, леди Маргарет, дорогая моя, вы боитесь, – мягко произносит он.

Я киваю.

– Да. Мне так жаль. Я ничего не могу с этим поделать. Я боюсь за своих мальчиков. Я не могу рисковать, чтобы их отправили в Тауэр. Только не их. Только не их тоже.

Я смотрю в его старое лицо, ища понимания.

– Мой брат… – шепотом говорю я. – Мой кузен…

– Он не может всех нас обвинить в измене, – твердо произносит Том. – Если мы поднимемся вместе. Он не может нас всех обвинить.

Мы мгновение стоим молча, потом он отпускает меня и вынимает из внутреннего кармана дублета красиво вышитую кокарду, вроде тех, что прикалывают к воротнику, собираясь на бой. На ней Пять ран Христовых. Две кровоточащие ладони, ступни, проколотые и истекающие кровью, кровоточащее сердце с красным вышитым следом, а над ними, словно нимб, белая роза. Он бережно вкладывает ее в мою руку.

– Какая красота!

Меня поражает искусная работа и образ, связывающий страдания Христа с розой моего дома.

– Я заказал их, когда собирался в поход против мавров, – говорит он. – Помните? Много лет назад. Наш крестовый поход. Из него ничего не вышло, но я сохранил кокарды. На этой я велел вышить вашу розу, для вашего кузена, который был со мной рядом.

Я кладу кокарду в карман платья.

– Я вам благодарна. Положу ее к четкам и буду на ней молиться.

– А я буду молиться, чтобы мне не пришлось раздавать их в военное время, – мрачно отвечает он. – В прошлый раз я раздал их своим людям, когда мы поклялись погибнуть, защищая церковь от неверных. Да не пропустит Господь, чтобы нам пришлось защищать ее от ереси дома.

Лорд Дарси не единственный гость в Ричмондском дворце, когда начинается жара и королевский двор выезжает из столицы. Елизавета, моя родственница, герцогиня Норфолкская, жена Томаса Говарда, приезжает к нам и привозит в подарок дичь и кучу сплетен.