Джорджетт Хейер - Роковой поцелуй
Граф, уложив Перегрина на кушетку, стоявшую у стены, ослабил узел его шейного платка. С минуту он стоял и, нахмурившись, глядел на своего подопечного, сжимая пальцами безвольное запястье и не сводя глаз с лица Перегрина. Затем отошел к тому месту, где на ковре валялся пустой бокал, поднял его, поставил на стол и вышел из комнаты, заперев за собой дверь.
В прихожей никого не было. Граф вышел через заднюю дверь на железные ступеньки и спустился во двор. Здесь его лукавой улыбкой встретил грум. Граф, оглядев того с головы до пят, осведомился:
– Итак, Генри?
– Шапли еще не вернулся оттуда, куда вы его отправили, хозяин, а еще, как вы помните, помощника грума вы отпустили на целый день.
– Я не забыл об этом. Вы сделали то, о чем я вас просил?
– Разумеется, сделал все, что вы мне приказывали! – обиженно ответил Генри. – В точности, как всегда! Уж я-то знал, что он не станет отказываться распить со мной бутылочку. «Это кровь Христова», сказал я ему, но богом клянусь, хозяин, он не заметил бы разницы, если бы там была конская моча! Он опрокинул стакан себе в глотку, причмокнул губами, и будь я проклят, если в следующую минуту он не свалился мне прямо под ноги и не захрапел! В жизни не видывал ничего подобного!
– Чем скорее вы забудете о том, что видели, тем лучше, – заметил граф. – Где Хинксон?
– А, этот! – Генри презрительно фыркнул и ткнул большим пальцем себе за спину. – Запрягает лошадей, потому что больше ни на что не годен, да и то проделывает это абы как, ежели хотите знать мнение.
– Не завидуйте, Генри. Вы справились со своей работой очень хорошо, но вы не можете сделать все, – ответил граф и зашагал к конюшне. В эту минуту Хинксон вывел оттуда двух лошадей Перегрина. – Запрягайте этих лошадок, Нед. Неприятности?
– Никаких, милорд, во всяком случае, у меня – то есть, пока нет. Но Тайлер уже начал что-то подозревать на мой счет. Я притворился, будто пьян в стельку, и он решил, что я так и останусь лежать под столом. Однако мне не по себе, милорд; вот истинный крест, не по себе. Средь бела дня – и такое!
– Ну, что я вам говорил, хозяин? – презрительно спросил Генри. – И это слова боксера-профессионала! Лучше бы вы доверили все дело мне. А то слабак от страха уже трясется как осиновый лист. Если вы не будете осторожны, он сейчас примется отпаивать Джема Тайлера с ложечки.
Хинксон в бешенстве обернулся к нему, но грум моментально выпалил:
– Только попробуй меня ударить, и тогда увидишь, что сделает с тобой хозяин! – На неказистой физиономии Хинксона расплылась понимающая улыбка, он метнул извиняющийся взгляд на графа и принялся впрягать лошадей в тильбюри. Генри опытным взглядом окинул затянутую им подпругу, а потом с большим интересом стал наблюдать, как его хозяин и Хинксон укладывают в тильбюри недвижимое тело Джема Тайлера и накрывают его сверху попоной.
Хинксон, подобрав вожжи, угрюмо пообещал:
– Я не подведу вас, милорд.
– Еще бы! Иначе не видать тебе как своих ушей таких денег, которых тебе никогда не платили даже на ринге! И больше никогда не заплатят! – мстительно встрял Генри.
– Когда все утрясется, – заявил Хинксон, устраиваясь поудобнее на облучке и обращаясь к груму, – я вернусь сюда и сверну твою цыплячью шейку, приятель! – С этими словами он, щелкнув вожжами, выехал со двора в переулок.
Граф проводил его взглядом, после чего обернулся к своему груму.
– Вы ведь знаете меня, Генри, не так ли? Если сболтнете хоть одно слово обо всем этом, то я сам сверну вам шею, причем задолго до того, как это успеет сделать Хинксон. А теперь проваливайте с глаз моих!
– Вам я сопротивляться не стану, хозяин, в отличие от того ходячего куска свиного сала! – невозмутимо отозвался Генри.
Часом позже в библиотеку неслышно вошел капитан Одли и тихонько притворил за собой дверь. Граф что-то писал, сидя за своим столом, но при виде брата поднял голову и улыбнулся. Капитан же встревоженным взглядом окинул неподвижное тело Перегрина:
– Джулиан, ты уверен…
– Полностью.
Капитан Одли, подойдя к кушетке, склонился над ней.
– Стыд и позор, – пробормотал он и выпрямился. – Как ты поступил с грумом?
– Грума, – сообщил ему Уорт, запечатывая письмо своей личной печатью, – отвезли в одно неприметное местечко близ Лэнсинга и подняли на борт крайне подозрительного судна, направляющегося в Вест-Индию. Впрочем, маловероятно, что он туда попадет.
– Клянусь богом, Уорт, ты не можешь так поступить!
– Уже поступил – или точнее, Хинксон сделал это вместо меня, – невозмутимо отозвался граф.
– Но риск, Джулиан! А что, если Хинксон предаст тебя?
– Не предаст.
– Ты сошел с ума! – энергично заявил капитан Одли. – И что же может ему помешать?
– Должно быть, ты думаешь, я не разбираюсь в людях, – заметил граф.
Капитан снова взглянул на Перегрина.
– Я думаю, ты – хладнокровный дьявол, – сказал он.
– Очень может быть, – согласился Уорт. – Тем не менее мне жаль мальчишку. Но он сам назначил дату своей свадьбы, и это было равносильно смертному приговору. Его следовало убрать с дороги, и я действительно думаю, что выбрал для этого самый безболезненный способ.
– Да, я все понимаю, как и то, что это нужно было сделать, но… словом, мне это не нравится, Джулиан, и все тут! Как я смогу смотреть в глаза Джудит Тавернер, имея подобное на совести…
– Ты можешь утешаться осознанием того, что все это лежит не на твоей совести, а на моей, – перебил его граф.
– Сегодня вечером она идет в павильон, – невпопад сообщил брату капитан Одли.
– Да, и я тоже, – ответил граф. – А ты пойдешь или будешь сидеть здесь и оплакивать состояние Перегрина?
– О, да помолчи, ради бога, Джулиан! Полагаю, я должен идти, но признаюсь тебе откровенно: еще немного, и я почувствую себя почти убийцей!
– В таком случае, советую тебе заказать обед, – сказал граф. – Хорошенько подкрепившись, ты почувствуешь себя лучше.
– Как ты намерен вынести его из дома? – полюбопытствовал капитан, вновь бросив взгляд на кушетку.
– Очень просто. Эванс войдет через черный ход, и я передам ему парнишку. А он сделает все остальное.
– Что ж, от всего сердца надеюсь, что у него все получится! – пылко вскричал капитан Одли.
Однако планы графа были исполнены безукоризненно. В одиннадцать часов в переулок, никем не замеченный, въехал простой и неприметный экипаж, из которого вышли двое крепких мужчин и скрылись во дворе, пройдя через незапертые ворота. Над конюшней все было тихо, и двое незнакомцев беззвучно поднялись по железным ступеням к задней двери. Ее открыл для них сам граф, к тому времени уже сменивший суконный сюртук и светло-желтые панталоны на бриджи до колен и атласную жилетку. Он молча кивнул в сторону библиотеки. Еще через пять минут неподвижное тело Перегрина, завернутое в накидку из грубой шерстяной ткани, погрузили в карету, а граф вернулся в дом и запер за собой дверь. Здесь он тщательно осмотрел узел своего шейного платка в зеркале, висевшем в прихожей, взял шляпу и перчатки, вышел из дому и зашагал по Стейну в направлении Павильона.
Глава 20
Вскоре за первым визитом мисс Тавернер в Павильон последовали и другие, поскольку регент, пребывая в Брайтоне, любил устраивать неформальные балы в собственном летнем дворце, отнюдь не кичась своим положением, напротив, одаряя любезным обхождением самого робкого и почтительного из своих гостей. Едва ли можно было ожидать, что он проявит такой же интерес к Перегрину, как и к его сестре, но и тот получил однажды приглашение отобедать в Павильоне, после чего отправился туда в состоянии благоговейного страха, а вернулся домой так и вовсе в полном восторге от роскоши королевских апартаментов, будучи заодно изрядно навеселе после близкого знакомства со знаменитым бренди регента под названием «Дьяболино». Перегрин попытался было описать сестре банкетную залу, но впечатления у него остались настолько сумбурные, что он сподобился лишь сказать, что сидел за невероятно длинным столом, под тридцатифутовой люстрой, огни которой переливались в бесчисленных подвесках из хрусталя, гранита и бриллиантов, свисавших с купола, разукрашенного под свод восточного неба, а над головой у него шумело листвой банановое дерево. Перегрин уверял: нет таких цепей, что удержали бы столь огромную люстру. Он буквально не мог оторвать от нее глаз. Что до всего остального, то он смутно припоминал позолоченные пиллерсы, серебряный настенный орнамент «в шашечку»[107], огромные китайские полотна на фоне жемчужной мозаики, зеркала, отражающие свет люстр, ярко-алые портьеры и стулья да контрфорсы между окнами, задрапированные волнистыми складками светло-голубого шелка. Он насчитал целых пять буфетов палисандрового дерева и четыре двери, покрытые черным японским лаком. Словом, в такой комнате Перегрин не бывал еще никогда. А уж в отношении угощения у него и вовсе слов не было! Роскошный обед, к которому подали столько вин, что он сбился со счету, и не менее дюжины различных смесей нюхательного табака, расставленных на столе сразу же после того, как были убраны скатерти!
