Долгий уик-энд - Генри Вероника

Клэр задумалась, подыскивая верное определение. Жизнерадостной. Да. Моника всегда такая жизнерадостная, такая веселая и восторженная.

– В моей жене погибла прекрасная актриса. Никто и не догадывается о том, через что она прошла. Моника научилась скрывать боль. Но боль эта никуда не делась и по-прежнему ее терзает. Моника все еще надеется. Всегда носит с собой телефон – тот самый, который был у нее, когда Джейми пропал. А вдруг он позвонит? Она давно пользуется новым номером, но постоянно проверяет старый. Днем и ночью. Словно одержимая. Не перестает надеяться.

Тревор умолк. Сердце Клэр разрывалось от жалости.

– А вы? – мягко спросила она. – Вы перестали?

Он посмотрел на море. Его глаза за стеклами темных очков были прищурены – то ли от яркого солнца, то ли от сдерживаемых слез. Клэр никогда не считала Тревора красавцем, но исходящая от него аура успеха и надежности делала его привлекательным. А присущая ему властность и сила превращали в желанного союзника и покровителя. Такой мужчина наверняка станет заботиться о тебе до конца, решила Клэр.

– Это называется «неопределенная потеря», – произнес он. – Она сложнее обычной потери, потому что не имеет… как там? Завершения. И человек не понимает почему. Что случилось? В чем он виноват? В конце концов я научился думать о настоящем. Заставил себя смириться с тем, что Джейми не хочет, чтобы его отыскали. И решил не сживать себя со свету. Я был хорошим отцом. Насколько мог и умел…

– Ну конечно. – Клэр коснулась его руки.

– Я понял: если буду надеяться и дальше, как Моника, просто сойду с ума. А я нужен ей сильным. – Тревор сгреб очередную порцию камешков, сильно сжал. Клэр ощутила боль и безысходность, которые пожирают его столько лет. – Я исповедался тебе потому, что впервые со дня исчезновения Джейми Моника наконец-то по-настоящему чем-то увлеклась. Я имею в виду новый отель. Думаю, это может стать переломным моментом. Тем самым толчком, который даст ей желание жить. Потому-то я так сильно хочу, чтобы все вышло. И заполучить вас с Лукой в команду хочу по той же причине. Вы сумеете воплотить мечту в реальность. Сама Моника не справится; ума у нее хватит, а вот сил – нет. У меня же слишком много других забот, чтобы заняться новым проектом вплотную.

– Понимаю, – ответила Клэр.

Ей стало стыдно. Она-то думала, гостиница в Лондоне – просто сумасбродство, призванное осчастливить глупую женщину с большими деньгами. Бедная Моника.

– Я знаю, что Лука проектом загорелся. – Тревор поднял солнцезащитные очки и впился в Клэр взглядом, сообщающим: с эмоциями покончено, пора переходить к делу. – Ты сомневаешься. – Он предостерегающе поднял руку, не дав ей возразить. – И правильно, нельзя сломя голову бросаться в авантюры. Женщине свойственно колебаться, взвешивать. Вы только что обручились. Ты наверняка обдумываешь будущее. Как в него впишется наше предложение. Справишься ли ты, ведь у тебя появится семья, дети.

– Да уж, – кивнула Клэр. – Подумать есть о чем.

Сердце гулко ухало. Тревор затронул слишком личную тему. Однако какая проницательность! Почуял ее сомнения.

– Я вот к чему клоню, – продолжил Тревор. – Я готов на все, лишь бы тебя переубедить. Если тебя что-то не устраивает или ты желаешь выдвинуть свои условия, пожалуйста, не молчи. Я не хочу провалить этот проект. Хочу, чтобы он был тебе в радость. Только так он будет в радость и Монике.

Клэр кивнула. Она не могла раскрыть истинную причину своего сопротивления, поэтому промолчала. Зато ей неожиданно захотелось согласиться на участие в проекте. История Парфиттов тронула ее необычайно. Конечно, Тревор мастерски умеет манипулировать людьми, потому-то и достиг такого успеха в жизни, но про сына он рассказал правду.

Теперь Клэр увидела Монику совсем в другом свете: под косметикой, дизайнерской одеждой и сверкающими драгоценностями скрывается женщина – мать, испытывающая постоянную боль.

– Сперва мне нужно кое-что уладить, – наконец произнесла Клэр.

– Все в твоих руках, – улыбнулся Тревор. – И помни, этого разговора не было. Моника не любит рассказывать о Джейми.

Тревор надвинул очки назад на глаза – из-за поворота вышли Лука с Моникой. Они увлеченно беседовали, Лука размахивал руками, Моника кивала.

Клэр не стала их дожидаться. Да, Тревор поведал, что именно стоит на кону. Однако ей не хотелось участвовать в тайном заговоре, пока она не определится с собственным будущим. Единственный человек, который может ей в этом помочь, – она сама.

– Пойду поплаваю, – объявила Клэр.

Ответа ей не требовалось. Она побежала к берегу, влетела в море. От холода перехватило дыхание, но Клэр не остановилась. Кинулась дальше, вошла в воду по пояс и поднырнула под волны. Вниз, в бодрящую прохладу, туда, где исчезают звуки. Она пробыла под водой долго, пока легкие не запросили пощады. Эх, если б можно было уплыть в безмолвную зеленую глубину океана, где никто и ничто ее не отыщет…

Лора и Тони устроились обедать на террасе перед домом. От припекающих лучей солнца их защищал индийский зонт.

Тони принес домашний суп из кресс-салата, сдобренный завитком густых сливок и россыпью шнитт-лука, что рос в горшочках под окнами. К супу прилагались пышная буханка цельнозернового хлеба и сыр бри с молочной фермы в Шарпхеме – отлично созревший и тягучий.

Несколько минут художник и ученица молча ели. Легкий ветерок с моря нес с собой острый запах озона, от которого у Лоры разыгрался аппетит. Она так нервничала, что о еде, казалось, и думать не сможет, – но с удивлением почувствовала голод. Над головами кружили, перекрикиваясь, чайки.

– Жуткие разбойники эти птицы, – сказал Тони. – Воруют еду со стола. Ни на миг отвернуться нельзя.

– Они – часть морского пейзажа. Моря без чаек не бывает. Так уж сложилось.

– Это точно. – Он улыбнулся, отрезал пару кусков хлеба и передал один Лоре на конце ножа.

– Давно вы здесь живете? – Она занялась маслом.

– Пятнадцать лет. Мы решили бросить мышиную возню и погоню за успехом – да зажить простой жизнью. И ни разу об этом не пожалели. У нас, конечно, нет шикарной машины, мы не селимся на отдыхе в дорогих отелях, зато теперь я сплю ночами. Я плохо переношу стресс.

«О боже, – подумала Лора. – Вряд ли тебе удастся сегодня уснуть, после того, что я тебе расскажу».

Она пригубила наливки из бузины. Пора начинать откровенный разговор. Если вернется Венди, будет поздно.

– Вы ведь когда-то преподавали в школе святого Бенедикта?

Прозвучало это скорее утверждением, а не вопросом.

Или даже не утверждением – обвинением.

На лице Тони на миг отразилась смешанные чувства – страх, удивление и вина, – но он с завидной скоростью взял себя в руки.

– Святого Бенедикта? – Художник нахмурился и помотал головой.

– Школа для девочек. В Рединге. Я наводила справки, – не сдалась Лора. – Вы работали учителем рисования.

– А! – В его глазах мелькнул проблеск, который, видимо, означал прозрение. Хочет одурачить Лору? – Точно, работал. Пару семестров. Очень-очень давно. – Он тяжело оперся на стол, точно желая подчеркнуть свою старость. – Если хотите, есть еще мусс из крыжовника… – Тони осекся, встретившись с гостьей взглядом. – Что-то случилось?

– Да, – ответила она, глядя в стол.

– Что? – Он опустился назад на стул.

Он понял, решила Лора. Понял.

Она нагнулась, достала из сумки фотографию портрета Марины, положила перед Тони.

– Вы нарисовали это именно тогда?

Художник смотрел на репродукцию целую вечность. Лицо его не выражало ничего, лишь между бровей появилась небольшая складка. После долгого молчания он заговорил.

– Видите ли, подпись и правда похожа на мою. Но за всю свою жизнь я нарисовал сотни подобных портретов. И понятия не имею, кто здесь изображен. Никаких ассоциаций, увы. Память стала совсем дырявой. – Он с улыбкой вернул рисунок. Что это – у него дрожат руки? Или просто ветер пробежался по бумаге? – В любом случае, известен я мало, и данное произведение – даже если его написал именно я – ничего не стоит. Хотя мне льстит, что вы сочли его ценным.