Гарриэт Лейн - Элис. Навсегда
Мэри Пим единственная, кто улавливает во мне перемену. Однажды я ловлю на себе ее взгляд поверх стекол очков. В ответ вопросительно вскидываю брови, а Мэри говорит:
– Ты не похожа на себя.
– Неужели?
– Да. У тебя в жизни что-то происходит?
Она произносит это по-доброму, словно искренне рада за меня.
Но я лишь смеюсь, отмахиваюсь и говорю, что это ей только кажется.
В начале декабря я получаю весточку от Полли. Она присылает мне эсэмэску, спрашивая, смогу ли прийти на их курсовой спектакль «Следы на потолке». Я звоню Лоренсу, и мы решаем, что я вполне могу там появиться. Тедди в этот вечер занят, а это для меня большое облегчение. Правда, будет Шарлотта Блэк, и я готовлюсь к тому, что мне, точнее – нам, предстоит пройти проверку ее пристальным взглядом. Едва ли мы сумеем ничем не выдать себя.
В зрительном зале жарко, и пока я добираюсь до своего места, мои щеки уже пылают. Повсюду вокруг меня группами сидят родители и друзья студентов, склонившись над программками и вслух читая имена участников спектакля.
Лоренс и Шарлотта появляются вместе, погруженные в глубокомысленную беседу. У меня вдруг делается необычайно сухо во рту, когда они замечают меня и начинают пробираться к занятым мной для них креслам, перекинув через руки пальто. Я целую Шарлотту, потом Лоренса, и мне сразу же представляется, насколько легко разгадать наш глупый и очевидный обман. Лоренс сидит между нами, и мы втроем разговариваем о полнейшей ерунде. А потом в зале гаснет свет.
У Полли одна из главных ролей, и она смотрится в ней очень и очень неплохо. Ее игра жива и естественна, а несколько реплик вызывают громкий хохот аудитории.
Когда начинаются вызовы после окончания спектакля, Полли приставляет ладошку козырьком к глазам, чтобы защититься от яркого света, вглядывается в зрителей и, заметив нас, радостно машет рукой и посылает воздушные поцелуи.
– Ты должна поужинать вместе с нами сегодня, – шепчет мне на ухо Лоренс. – Все пройдет хорошо, не переживай.
– Не могу, – отвечаю я. – Только не сегодня. И не надо меня заставлять.
Мы с ним и с Шарлоттой ждем в фойе посреди весело оживленной публики, и вскоре Полли выходит к нам. Она не одна. За ней следует высокий молодой человек с темно-рыжей шевелюрой.
– О, Фрэнсис! – восклицает она, обнимая меня. – Я так счастлива, что ты пришла.
– Ты была очень хороша, – искренне произношу я. – Поздравляю с премьерой.
– Мартин! – Полли тянет за рукав молодого человека, который занят разговором со своим отцом. – Мартин, позволь представить тебе Фрэнсис.
Он пожимает мне руку и говорит, что для него удовольствие познакомиться со мной. Он хорош собой: с карими глазами оттенка лесного ореха и светлой кожей лица.
– Откуда вы знаете друг друга? – интересуется Мартин.
Возникает короткая, но тяжелая пауза, когда нам с Полли приходится невольно вспомнить о том, о чем сейчас лучше было бы на время забыть.
– Через маму, – отвечает Полли. – Как-нибудь я расскажу тебе подробности.
Наступает Рождество, которое я встречаю в родительском доме.
«Пусть принесет веселье праздник!» – распевает Тоби, пока моя матушка со страдальческим выражением лица обходит дом с мешком для отходов. Повсюду расставлены мусорные корзинки, и она постоянно проверяет каждую из них, словно даже скомканная бумажка, не убранная сразу же, становится признаком неряшливости хозяйки дома.
Создается впечатление, что без этих корзинок и необходимости их опустошать жизнь моей мамы лишилась бы смысла.
Когда же меня посылают в гараж, чтобы принести несколько банок зеленого горошка, я замечаю, что к крышке огромной морозильной камеры теперь приклеен лист бумаги формата А4 с полным списком содержимого. В нем помимо прочего значатся «цветная капуста с сыром» и «слоеное тесто». Самые последние вложения вписаны зеленой шариковой ручкой: «нарезанный белый хлеб», «яблочный пирог миссис Крейвен» (по рецепту Женского института), «отборный бекон (три упаковки)».
Эстер и Чарли заняли комнату, в которой раньше жила она. Их дети расположились в бывшей моей спальне. И мне приходится довольствоваться раскладушкой в отцовском кабинете. Когда все это начинает действовать на нервы, в доме нет места для уединения. А потому я провожу много времени в прогулках по деревне, засунув руки в карманы пальто, думая о Лоренсе, который совсем близко отсюда, гадая, позвонит ли он мне (звонка я так и не дождалась, хотя в канун Рождества Лоренс прислал мне текст, выражая надежду, что я «веселюсь от души»). Но и на эти прогулки приходится выбираться тайком, иначе мне навяжут в спутники детей.
Эстер, по своему обыкновению, разрывается между желанием показать, какая она хорошая мать («Умница, Тоби! Как ловко ты все нарезал!»), и гораздо более сильным стремлением проводить как можно больше времени подальше от сыновей.
– Наверное, я слишком нервная, – начинает она пьяные откровения со мной, сидя рядом на софе (после нескольких «сухих» праздников Чарли теперь всегда привозит с собой солидный запас спиртного), пока мальчики бегают на игровой площадке в деревне, – но ты даже не представляешь, как же они меня достали! И я сама во многом виновата.
Очевидно, что Эстер недавно прочитала очередную книжку по педагогике.
– У меня выработалась привычка во все влезать самой. Но мальчишки дерутся между собой, и не надо вмешиваться. Они должны научиться сами разрешать свои разногласия. Мы с Чарли приняли твердое решение, что теперь будем наблюдать за ними только со стороны.
И действительно, когда после чаепития Руфус и Тоби затевают свару из-за последнего оставшегося на блюде шоколадного Санты, Эстер спешит удалиться в ванную, а Чарли склоняется над праздничным кроссвордом в «Телеграф» и ни на что не реагирует.
Шумный скандал, кажется, будет продолжаться бесконечно, но мама вовремя включает телевизор.
Каждый год в такие дни я с особой остротой ощущаю свои недостатки и понимаю, сколь многого лишена в жизни. И хотя на сей раз все иначе, я получила повышение, у меня есть свой секрет (о котором я непрестанно думаю, наслаждаясь им как экзотической сладостью), для своей семьи я остаюсь все той же прежней смешной Фрэнсис. Скованной. Предсказуемой. И, возможно, немного невезучей.
По возвращении из Бидденбрука Лоренс в качестве запоздалого подарка преподносит мне небольшой чернильный рисунок в красивой рамке с пейзажем Хэмпстед-Хита. Настроение после праздника у него неважное. Дети решили, что будет здорово провести его иначе, чем прежде, и в итоге почти все время проторчали в гостях у друзей. Но, по признанию Лоренса, он знал заранее, что это Рождество получится грустным.
А вот у меня на работе все вроде бы очень хорошо. У нас выходят по-настоящему интересные полосы, и Мэри мной довольна. Когда во время очередной церемонии вручения Сандерлендской литературной премии меня представляют Малкому Азарии, я не упоминаю о своем знакомстве с Кайтами. Вместо этого я предлагаю ему сотрудничать с «Обозревателем», и он действительно начинает иногда пописывать для нас рецензии. Теперь на разных приемах и презентациях ко мне подходят незнакомые личности: издатели, специалисты по рекламе, журналисты. У меня быстро растет список контактов, в которых я, впрочем, разборчива. А главное, появляется чувство, будто я важная часть этого мирка, я здесь своя, меня приняли в узкий круг и уважают, причем заслуженно.
Однако я прекрасно понимаю, как непрочны все связи и репутации, а потому не придаю особого значения прихотям своей фортуны.
Иногда в очереди к чайной тележке или в лифте я оказываюсь рядом с Сашей из отдела мод, и она рассказывает мне об Оливере. Теперь он сотрудничает с ночным артистическим шоу на одном из каналов спутникового телевидения, ведет свой блог в Интернете, и, вероятно, скоро подпишет договор на книгу.
– Передавайте ему мои самые лучшие пожелания, – говорю я, и Саша обещает их передать, но я-то знаю, что если эти двое когда-либо и упомянут мое имя, то лишь шутки ради за выпивкой в баре.
Ну и черт с ними!
Приближается годовщина гибели Элис. Лоренс никогда больше не поднимает в разговорах со мной эту тему, словно считает, что она была полностью исчерпана еще при той, самой первой моей встрече с ним и другими членами семьи много месяцев назад. Но вскоре понимаю: он вообще избегает беседовать со мной об Элис. Когда я упоминаю о ней, задаю вопросы об их совместной жизни, о ее пристрастиях или фобиях, Лоренс отделывается краткими, ничего не значащими, уклончивыми ответами.
И хотя он никогда и ни в чем не упрекает меня вслух, все же ясно дает понять, что бестактно заводить с ним подобные разговоры, и это воспринимается им как проверка мной его лояльности. Я же не исключаю, что его восприятие вполне соответствует действительности.
– Ты не будешь возражать, если я это надену? – спрашиваю я однажды утром, появляясь перед Лоренсом в длинном шерстяном свитере поразительного цвета, напоминающего густо-красные чернила. – Я нашла его в платяном шкафу, но не хотела бы брать без твоего согласия.
