Гарриэт Лейн - Элис. Навсегда
Но сейчас я зависла между двумя состояниями. Падаю я или лечу? Неизвестно.
Я понимаю, что Лоренс полностью завладел моими мыслями: я могу думать только о сказанном им, только о том, как он держит меня в своих объятиях. Разумеется, меня беспокоит вероятность утраты контроля над ситуацией, потери своего преимущества, заключавшегося в четком видении перспективы. Однако я уже ничего не могу поделать. Мне приходится довериться ему. И вскоре я перестаю волноваться.
Мы не обсуждаем наше будущее. Пока рано. И встречаемся тайно: в доме Лоренса или в моей квартирке. Помню, как в тот день, когда ждала его у себя впервые, я тщательно проинспектировала свое жилье, выискивая вещи, которых ему лучше не видеть. Кашемировую шаль Элис. Старый серебряный наперсток, прихваченный мной из ящичка туалетного столика спальни в «Невере». Одно из гипсовых яиц. Вот зонтик Полли, решаю я, можно и оставить – самый обычный зонт, и он не бросится ему в глаза. А яйцо я заворачиваю в шаль, наперсток вкладываю в конверт и передаю их благотворительной организации. Подобные талисманы мне больше не нужны. Может, они принесут теперь удачу кому-то еще.
Вечером Лоренс звонит снизу, я впускаю его и жду, пока он поднимается по лестнице, немного робея и нервничая, что обычно происходит со мной перед каждой встречей, но стоит ему протянуть ко мне руки, как волнение исчезает.
Обняв меня, он ходит по квартире, осматривая обстановку, как это делала Полли, попав ко мне той весенней ночью, вот только гостиная сейчас выглядит иначе. Книжные полки ровно покрыты белой краской, подушечки на новой софе с обивкой цвета зрелой пшеницы роскошно расшиты и упруги. От репродукции в паспарту я избавилась. В квартире пахнет свежевыглаженным бельем, мебельным лаком и дорогой свечкой с ароматом тубероз, которая горит на журнальном столике.
Лоренс изучает подборку моих книг, и от него не может укрыться полное собрание сочинений Лоренса Кайта – моей, можно сказать, справочной литературы.
– Как видишь, я твоя большая поклонница, – скромно говорю я.
Он берет томик «Горечи» в твердом переплете, листает его и ненадолго задерживается на пресловутой строке: «Посвящается Элис. Как всегда». Закрывает книгу, ставит ее на место, и его внимание переключается на каминную полку с открытками, приглашениями и окаменелостью, найденной мной на Золотом мысе. Потом обращается ко мне:
– Не так уж и важно, нравятся тебе мои книги или нет.
Мы еще ни разу не упоминали в наших разговорах Элис, но, как я предвижу, это нам предстоит уже скоро.
В субботу утром я рассказываю Лоренсу о случайной встрече с Онор и о вздоре, который она несет. Намекаю, что не верю ни слову. Однако не упоминаю, почему знаю о его невиновности, о том, как стала невольным свидетелем сцены между ними, стоя в тени вестибюля у лестницы. Пусть думает, будто я просто безгранично доверяю ему. Он приходит в такое возбуждение, что не в состоянии оценить моей веры в него. Надеюсь, он вспомнит об этом, но позже. А сейчас Лоренс садится, опершись на подушку и взволнованно ерошит себе волосы, вспоминая неловкий эпизод из далекого для него теперь прошлого.
– О Боже! – восклицает он. – Какая нелепость! А если она расскажет свои небылицы детям? И они ей поверят?
– Не поверят. Если для меня очевидно, что она лжет, они тоже все поймут правильно. Кстати, Онор сказала, что не хотела бы задевать их чувства.
С Полли я не общалась с лета. Я просто ей больше не нужна, и мои сообщения часто остаются без ответа. Это даже облегчает мою жизнь, но в то же время я немного скучаю по ней и по той драме, какая вечно сопровождает ее подобно дыму от сигарет.
Лоренс иногда видится с ней и сообщает мне новости: у Полли новый воздыхатель – студент с ее курса. Он из Сток-он-Трента и производит впечатление неглупого молодого человека. Полли хорошо выглядит и кажется вполне счастливой. Учится прилежно, и Бамер не нарадуется на нее.
Сведения о Тедди скудные. Он много работает и лишь однажды встречался с отцом за обедом в городе. Как показалось Лоренсу, Тедди еще не оправился от разрыва с Онор.
Что касается наших с ним отношений, то, надежно защищенные от прошлого, от будущего, как и от вмешательства других людей, они постепенно входят в колею и становятся рутинными. Понятно, что это нельзя назвать настоящей совместной жизнью, и хотя я порой прекрасно понимаю, насколько это романтичнее и возвышеннее заурядных семейных уз, постепенно в мою душу закрадывается неудовлетворенность. Я вдруг замечаю, что меня раздражают мелочи – например, привычка Лоренса включать музыку на полную громкость, из-за чего, когда я разговариваю с ним по телефону, часто приходится повторять одни и те же фразы дважды.
Просыпаясь раньше, я ловлю себя на том, что разглядываю его в полумраке спальни и не испытываю восторга от увиденного: редеющие и выцветшие волосы на висках, глубокие морщины в уголках рта и глаз, печеночные точки, покрывающие руки. Пигментные пятна, выдающие возраст. Даже его кожа, как мне иногда кажется, уже стала не столько мягкой, сколько дряблой. Но это лишь детали, на которых я стараюсь не зацикливаться.
Однажды вечером мы ужинаем в белой кухне хайгейтского дома, и Лоренс мимоходом упоминает о предстоящем Рождестве. Он планирует провести его с детьми в Бидденбруке. И это сообщается мне небрежно, как нечто незначительное. Но потом Лоренс замечает выражение моего лица.
– Что такое, Фрэнсис? Не могла же ты всерьез рассчитывать, что мы встретим праздник вдвоем? – говорит он с упреком, и в его голосе звучат жесткие металлические нотки. – Это ведь наше первое Рождество без Элис. Их первое Рождество без матери.
– Конечно, – киваю, – ты прав. И о чем только я думала? – Но ему ясно, что я обижена, и он протягивает руку через стол.
– Не надо на меня дуться, – произносит он уже мягче. – Нет никакой спешки. У нас с тобой впереди много времени.
Это замечание вселяет в меня надежду, однако я понимаю, что слишком многое приходится принимать на веру. Стараюсь не давить на Лоренса. И часто отступаю там, где хочется перейти в атаку. Он начинает сбрасывать передо мной свой защитный панцирь. И Лоренс, каким он предстает в такие моменты, не имеет ничего общего с той широко известной обществу фигурой, которую отличают уверенность в себе, утонченность манер и даже самодовольство. Я вижу другого человека. Он лишен зазнайства, иногда даже сбит с толку, все еще не оправившись от горя, но уже заглядывает в будущее, осознает, что перед ним открываются новые возможности.
Точно так же я иной раз смотрю на себя его глазами и понимаю, как много могу ему дать: молодость, независимость, свободу. Кроме того, я разбираюсь в людях, вижу их скрытые амбиции и устремления, страхи и слабости. Это мой дар, который он находит не только изумительным, но и полезным для себя. А еще во мне заключен элемент новизны. Я никак не связана с его прежней порочной жизнью и клубком запутанных отношений, с той жизнью, в которой ему хватало низости делить себя между Элис и безымянными, покорными его воле девушками. Вероятно, все-таки в нашем сближении нет ничего странного. Я стараюсь не думать о прошлых связях Лоренса, а он, естественно, не спешит рассказывать мне о них, хотя я лелею надежду, что добьюсь от него исповеди, и откровенного рассказа о романе с Джулией Прайс более всего.
У нас с ним будет по-иному, убеждаю я себя. Скоро обстоятельства сами заставят его действовать и предать все огласке. И тогда это уже станет не закулисной интрижкой, а полноценными отношениями между мужчиной и женщиной. Безымянные девицы никогда бы не смогли добиться такого, если не удалось даже Джулии Прайс.
Но пока мы ото всех таимся. Иногда из-за этого происходят пренеприятные эпизоды.
Поздним вечером разговариваем у Лоренса в кухне, когда начинает подавать сигналы его мобильный телефон, оставленный на столике в прихожей. Он не отвечает на вызов. Вскоре раздается звонок в дверь. Мы переглядываемся, как персонажи комического фарса, а между тем в замке начинает проворачиваться ключ. Я мгновенно хватаю свою сумку, снимаю с вешалки пальто и исчезаю в зеленой гостиной, плотно закрывая дверь, а Лоренс идет встречать Полли. Я стою в полной темноте с бешено колотящимся сердцем и слушаю их разговор. Она ведь пыталась звонить. Почему он не подходил к телефону? У них с Сириной снова случилась крупная ссора.
Их голоса переходят в смутное бормотание, когда они удаляются по коридору – Лоренс намеренно уводит дочь в кухню, где включает свет, ставит на плиту чайник.
Бесшумно и осторожно я выскальзываю из гостиной, плотно прижимая сумку к груди, чтобы в ней ничто предательски не звякнуло, и ступаю только по красному ковру, поглощающему звуки шагов. А уже оказавшись на ночном холоде, я вдруг с легким уколом сожаления понимаю, что там не осталось ничего, что бы выдавало мое недавнее присутствие: ни двух использованных тарелок, вилок или бокалов, ни второй зубной щетки на полке в ванной.
