Все ради любви - Петерсон Элис

– Давай.

Я копаюсь в сумке, достаю кусочек сушеного финика.

– Ну же, Айла, давай нарисуем доктору хороший кружочек? – говорю я.

– Не весь же день нам тебя ждать? – добавляет Фрай.

Отчаявшись, я прошу Айлу взять карандаш.

– Это как солнце или луна. А если нарисуешь, я угощу тебя тортом.

– Тортом, – повторяет Айла, взяв карандаш, и чертит линию через рисунок и стол докторши. – Ха-ха!

Ее маленькие плечики ходят туда-сюда, когда она заливается звонким смехом.

Доктор Фрай бросает взгляд к одной розовой каракуле поперек страницы, а я извиняюсь за то, что Айла испачкала стол, и заверяю доктора, что все это можно оттереть. Затем она показывает Айле книжку-раскраску с животными.

– Что это, Айла?

Я хочу, чтобы она сказала «корова», она знает, что это корова, но…

– Как мычит корова? – спрашивает Фрай, а сама в это время что-то пишет у себя в блокноте.

Тишина.

– Торт, – говорит Айла, глядя на меня.

Опять тишина.

– Ты же знаешь, как мычат коровки, доченька! – говорю я, качая головой. – Вот так «Му-у»…

Доктор Фрай еще что-то пишет. Конечно, что-то нехорошее.

Айла морщится. И отталкивает книгу. Доктор Фрай поднимает голову.

– Почему она плачет?

– Это я виновата. Она голодная. Не надо было говорить про торт.

Я даю Айле еще кусочек, на этот раз сушеного ананаса.

Потом доктор Фрай кладет один на другой три цветных кирпичика, затем разбирает их и просит Айлу повторить за ней.

– Все эти тесты нужны, чтобы понять, нормально ли идет процесс развития, – поясняет доктор Фрай.

Айла кидает кирпич на пол.

– Она просто хочет есть, – объясняю я. – Обычно она все это делает, правда.

Доктор Фрай, явно раздосадованная, прикрепляет свои записи на планшет, а потом объявляет, что осталось последнее обследование – клинический осмотр. Каким-то образом мне удается положить пинающуюся Айлу на койку в углу кабинета. Расстегиваю ее одежду, и теперь она остается в одном лишь подгузнике. Со своими тонкими ножками Айла выглядит такой хрупкой.

– Нет! – протестует она, когда доктор Фрай берет ее за ногу. Я прямо чувствую ее отчаяние, которое она не может выразить словами – Айла терпеть не может, когда ее кто-то трогает.

– И что, это все? – говорю я, когда внезапно доктор объявляет, что осмотр окончен. Это ведь не единственный ребенок, который так себя ведет, да, доктор Фрай? Айле всего полтора года! –  Доктор Фрай, а что дальше?

– Нужно показать ее хирургу – у нее не гнутся ноги. Потом необходим будет осмотр в Детском медицинском центре.

Она совсем ничего не говорит о том, что может быть не так. Доктор уже собирается пригласить следующего пациента, но тут я кладу руку ей на плечо.

– Доктор Фрай, – произношу я спокойно. – Как вы думаете, у моей дочери… ДЦП?

– Давайте не будем спешить с выводами? Миссис Портер, входите! – Фрай оглядывает приемный покой.

– Я немного об этом читала, и у Айлы… – начинаю я.

– Прошу прощения, мисс Уайлд, у меня еще здесь много пациентов помимо вашей дочери.

Проходит два месяца. Айле все сложнее двигаться, и я не могу не волноваться.

Даже мои родственники и друзья больше не пытаются меня успокоить. Бабуля переживает больше остальных – ее беспокойство слышно даже по телефону. Вечерами я просиживаю за ноутбуком, читая всю информацию, которая есть про церебральный паралич в Сети. Когда я прихожу к доктору, я сообщаю ему свои соображения, чтобы он развеял мои опасения. Нет, эти уродливые, страшные слова не должны иметь к моей дочери какого-либо отношения. Но доктор лишь предлагает дождаться результатов остальных исследований. Как и доктор Фрай, он не хочет рассказывать ничего.

Перед тем как Айле исполняется два года, она проходит месячное обследование в Детском медицинском центре. Каждую пятницу мы оказываемся в просторном медицинском покое, где десятки таких же детей и родителей, и туда-сюда снует множество врачей: физиотерапевтов, профпатологов, логопедов. Уже три недели мы ходили сюда, и сейчас последнее обследование – сегодня доктор вызовет к себе отдельно каждого пациента и подробно расскажет свои соображения по каждому случаю. Собственно, сегодня мы узнаем диагноз Айлы.

Я оглядываю помещение. Здесь повсюду игрушки, а посередине стоит деревянная скамейка, рядом лежат несколько синих матов. Небольшие квадратные столики завалены кусками пластилина, книгами, листами бумаги и карандашами. Сначала Айле было некомфортно среди такого количества детей, она была настолько ошеломлена шумом, что все время смотрела на меня, чтобы успокоиться. Ей понравилось лишь одно занятие – все вокруг перемазать пластилином.

Некоторых детей здесь привели отцы, и, увидев их, я сразу думаю о Дэне. Не проходит и дня без мыслей о нем. Иногда мне хочется на него злиться; иногда мне грустно, что у Айлы нет отца. Когда другие мамочки спрашивают меня про отца Айлы, мне сложно объяснить им, так что я просто отвечаю, что мы разошлись. Хотелось бы, чтобы мы с Лукасом были ближе – может быть, тогда дядя из него бы получился куда лучше. В последний раз, когда он приезжал в гости и Айла забралась к нему на колени, он выглядел испуганным. И ему было явно некомфортно смотреть на то, как она ходит.

Сейчас Айлу обследует физиотерапевт, который снова терзает ее бедные ножки.

Я опять думаю о Лукасе. С тех пор как в восемнадцать лет он ушел из дома, он вел обособленную от нас жизнь. К бабуле с дедулей он приезжает очень и очень редко. Это как если бы они напоминали ему о нашем прошлом, том прошлом, которое он хотел бы стереть из памяти. Я думала, что рождение Айлы сблизит нас с братом, но все произошло иначе, наоборот. В то время как бабушка с дедушкой поддержали мое решение воспитывать ребенка самостоятельно, Лукасу оказалась куда ближе позиция Дэна. Как-то раз мы вчетвером сидели во французском ресторанчике недалеко от площади Лестер. Я была на седьмом месяце беременности, а бабуля с дедулей приехали в Лондон на длинные выходные. Бабуля подчеркнула, что все поддержали мое решение.

– Ведь правда? – обернулась она к Лукасу. Тот хранил молчание, но я почти слышала, как он думает: «В каком-то смысле я не виню Дэна. Ты молода, ты его почти не знаешь, так зачем воспитывать его ребенка, если он самоустранился, а у тебя есть куда более приемлемые варианты?» Ему даже вслух этого не надо было говорить – все и так на лице было написано. Как и Дэн, Лукас амбициозен. У него важная работа и мало времени на что-либо помимо спортзала и общения с клиентами. Я даже не знаю, были ли у него когда-нибудь серьезные отношения. Он настолько же весь в себе, насколько я открыта. Думаю, женщины считают высокого темноволосого Лукаса безумно привлекательным. Этот немногословный юноша мог бы быть ослепителен, если бы рядом была правильная девушка. Когда родилась Айла, Лукас ничего к ней не испытывал. Каждый раз, когда я пыталась вовлечь его в свою жизнь, звонила и рассказывала про дочь, он говорил одно и то же:

– Ты почему-то все время переживаешь, Дженьюэри! Только и слышу от вас с бабушкой – Айла то, Айла это. Бедная девочка! Все с ней хорошо!

И в его голосе звучала враждебность.

Озлобленный на весь окружающий мир, Лукас все еще не может принять происходящего вокруг.

Но винить Лукаса в том, что его нет сейчас рядом со мной, я не могу и не хочу. Вот уж кто действительно должен сейчас быть тут, так это настоящий отец Айлы.

Меня приводит в чувство чей-то голос:

– Пора угоститься напитками.

На оранжевом столике стоят кувшины с водой и пуншем.

– Вино! – кричит Айла. Все смеются и смотрят на меня.

– Мне бы не помешал сейчас стаканчик, – бормочет один из родителей в мою сторону. Нам объявляют, кого в какое время примет врач.

Врач оказался красивым мужчиной с тонкими каштановыми волосами. В очках. Белый халат он снял, и сейчас на нем голубая рубашка и полосатый галстук, на шее болтается стетоскоп. Я занимаю место напротив. Айла ползет к весам рядом с койкой. Потом хватается за занавеску с цветочками.