Джонатан без поводка - Розофф Мег
На следующее утро Джонатан встал рано и пошел с отцом гулять на озеро. Собаки обезумели от счастья, они не останавливались ни на минуту, желая увидеть и почуять все – воздух, землю, деревья, норы. Они вгрызались в чернозем, словно искали закопанный клад, радостно прыгали и махали хвостами в крайнем возбуждении.
– А они злые? – спросил отец.
Джонатан закрыл глаза и сосчитал до пяти. Разве его собаки были похожи на злых? Они казались ему счастливыми, дружелюбными и невинными созданиями.
– Они похожи на злых, пап? – медленно выдохнув, спросил он.
– Вроде бы нет, – ответил отец, – но мне рассказывали о человеке из нашего города. Как-то, когда его несколько дней не было видно, соседи вскрыли дверь в его доме и нашли того мертвым на полу, наполовину съеденным его пуделем.
– Его убил пудель?
И почему у его родителей наготове всегда была какая-то ужасная и невероятная история?
– Кто же знает, – ответил отец. – Полиция может только предполагать.
Джонатан не стал ничего отвечать. Отцовские истории практически всегда сводились к каким-то безумным и нереальным предположениям.
Они гуляли молча, и ровно в тот момент, когда, казалось бы, прошло достаточно времени, чтобы считать вопрос исчерпанным, отец произнес:
– У меня в жизни, Джонатан, бывали ситуации, которые заставляли меня делать огромный шаг назад. Когда доживешь до моих лет, поймешь, о чем я говорю.
Отцу было пятьдесят два, он работал налоговым консультантом. Джонатан не знал, воспринимать это как предсвадебный совет или речь все еще шла про пуделя.
Отец чуть-чуть прибавил шагу, и вскоре дистанция между ними увеличилась настолько, что, для того чтобы говорить, пришлось бы повышать голос. Тут завибрировал телефон – пришло сообщение от Джули.
«Подумала, что нехорошо пропускать день рождения твоего папы. Села на поезд до Довер-Плейнс. Буду в 5.20. Увидимся? Ц, Дж.»
Джонатану стало и хорошо и плохо одновременно. Ее сообщение, в котором чувствовалась тень сомнения, очень его тронуло. Увидимся?
– Пап, Джули все-таки приедет на твой день рождения.
На лице отца отразилась паника.
– Тогда пойдем скорее домой, чтобы мать успела заказать дополнительную провизию. Она изначально рассчитывала только на троих.
– Дополнительную провизию? – можно подумать, речь шла не о Джули, а о прожорливом брюхе.
– Да нет, пап, это лишнее. Джули мало ест. Да и я сам могу что-то купить, когда поеду ее встречать.
– Не одно, так другое, – мрачно покачал головой отец.
Джули вышла из вагона с большим букетом цветов для матери Джонатана. У него захватило дух, когда он увидел ее, выходящую из поезда в толпе людей с сумкой с вещами, – серьезную, сияющую и (пока она не увидела его) немного тревожную. Джонатан схватил ее в охапку и поцеловал. Никогда он еще не был так рад ее видеть.
– Привет, моя почти-жена!
Она улыбнулась и тоже его поцеловала.
Помимо цветов, она везла открытку для его отца и коробку дорогих подарочных печений-макарунов, с которыми было все прекрасно, за исключением одного – родители обычно считали такого рода презенты непростительным позерством.
– Мы очень рады, что у тебя получилось приехать, Джули! – сказала мама, доставая праздничный торт, покрытый розовой и зеленой глазурью. Судя по виду, его сделали двадцать пять лет назад и хранили в музее сладостей. – Особенно сейчас, когда ты официально стала частью нашей семьи.
– Почти стала, – поправил Джонатан, думая о том, не сведет ли Джули в могилу официальное родство с его родителями.
Они хором спели «С днем рождения тебя!» и вполне убедительно разыграли спектакль приличного поведения за ужином. При первой возможности Джонатан увел Джули в сарай.
– Более-менее приличная девушка, – сказал отец Джонатана жене. – Не считая того, что она заманила нашего сына в этот гнусный брак по расчету.
Мать только грустно покачала головой.
– Теперь я понимаю, откуда у тебя эта психическая нестабильность, – сказала Джули, и Джонатан кивнул.
Ее отец умер, а мать вышла замуж за биржевого маклера из Гонконга. За годы с Джули Джонатан видел ее мать три или четыре раза, что чрезвычайно удивляло Макса, чьи отношения с девушками никогда не длились настолько долго, чтобы знакомиться с родителями.
– Никогда бы не подумал, что Джули нужны родители. Легко могу представить себе, как она сама организует собственное зачатие и рождение.
– Хаха.
– Ну, и какая у нее мать?
– Богатая и странная.
– Хорошо, что богатая. А в каком смысле странная?
– Макс, ты знаешь хотя бы одного человека на этой или на другой планете, у кого не странные родители?
– Насколько не странные?
Джонатан вздохнул.
– Ну, у нее несколько застывшее выражение лица, и она сама, не дожидаясь, отвечает на вопросы, которые, по ее мнению, ты должен задать.
– Это еще ничего, – сказал Макс, подумав. – Где-то четыре с половиной балла по шкале странности.
– Да все пять. Радует то, что она живет в Гонконге. Тринадцать тысяч километров отсюда.
– Да кто их будет считать. А впрочем, ладно.
– Ладно? Ну, что ж, спасибо! Такое облегчение получить от тебя благословение.
– Сарказм тебе не идет. И я тебя не благословлял.
Ночью Джули и Джонатан втиснулись в спальник, в котором он потерял девственность, но их попытки заняться сексом ни к чему не привели.
Ко всеобщему облегчению, они уехали сразу после завтрака.
В кофейне, где Джонатан обычно покупал кофе перед работой, отказывались впускать его с собаками. Оставлять же их снаружи на привязи он боялся. И вот, к концу второй недели пеших походов на работу, он наконец обнаружил идеальное место: маленькое кафе с малообещающей вывеской «Le Grand Pain» на полпути к офису.
Владелица обратилась к нему с французским акцентом:
– Здравствуйте! Что вам предложить? Меня зовут Клеменс. А кто вы? – последний вопрос адресовался собакам.
– Их зовут Данте и Сисси, – ответил Джонатан, обрадовавшись, что она не встретила его фразой «Извините, сюда с собаками нельзя. Это нарушение закона».
Эта фраза выводила его из себя. Почему нельзя, по крайней мере, добавлять: «Если бы я имел право решать, то, конечно, разрешил бы вам заходить, когда захочется, но вы же понимаете, какое сейчас время» или «Не волнуйтесь, я постою с ними на улице, пока вы определитесь с выбором». Но никто так не говорил. Все пассивно-агрессивно улыбались и говорили: «Очень жаль», – таким тоном, что становилось понятно, что им ни чуточки не жаль.
В кофейне стоял ароматный запах, и Джонатан заказал кофе.
– Я сама их пеку, – сказала Клеменс, указывая на круассаны. – Очень вкусные, – она так аппетитно это говорила, что он взял два.
– Надеюсь, вы не обидитесь, если я один круассан поделю между собаками, – сказал он. – Вы не думайте, у них довольно утонченный вкус, – и, помедлив, добавил, – после этих слов вы, наверное, примете меня за чудака? Впрочем, последнее время я только чудачества и творю.
Она улыбнулась. Ну почему стоило решить жениться, как ему тут же начали улыбаться красивые женщины по всему Нью-Йорку?
– Все в порядке, – заверила она его.
Он заплатил за кофе и круассаны и не стал брать сдачу.
– И спасибо большое, что позволили зайти с собаками.
– Они же такие милые! Разве можно их не впустить?
– Очень даже можно. Если б вы только знали, – мрачно сказал Джонатан.
– До завтра! – на прощанье помахала она.
Остаток пути в офис он планировал их с Клеменс совместную жизнь. Они будут жить в крошечной квартирке над пекарней. Он будет приносить ей кофе в постель в пять утра, потом она будет уходить в пекарню, а вечером, когда он будет возвращаться с работы и магазин будет закрыт, они станут заниматься любовью. Он научится готовить вкуснейшие кассуле из продуктов, привезенных из ее родной французской деревеньки. Деревеньки по имени… Амперсанд-сюр-Мер. У них будет двое детей, Уиллоу и Рауль. Они будут говорить по-французски и по-английски и будут красивыми, как их мать. И они будут любить его, как отца, что совершенно логично, потому что он и будет их отцом. Родственники Клеменс, настроенные против американцев, поначалу не примут его, но очень скоро они увидят, как она счастлива, и перестанут вспоминать ее бывшего, Оливье, который, хоть и был сказочно богатым банкиром, но не самым моногамным мужчиной. Более того, он давал повод и для подозрений в гомосексуальности.
