Надя Хашими - Пока не взошла луна
Я боролась с желанием выскочить из дома, убежать в сад и позвать его, чтобы он объяснил, что случилось.
Следовало подождать.
После смерти матери я жила с уверенностью, что вокруг меня кипит жизнь, а мое существование никак не влияет на мир. Но это, возможно, было не так.
Через два дня в наш дом вернулся покой. Сестры смирились с тем, что мне нечего сказать о смерти этого мальчика. Кокогуль пришлось распрощаться с надеждами на величие нашей семьи. Падар-джан отправился к аге Фирузу выразить соболезнования. Вряд ли эти двое отцов могли себе представить такой повод для встречи. Я, полностью опустошенная, начала стирать и обнаружила, что не взяла мыло. По пути за мылом я вспомнила, что нужно замариновать мясо, а через несколько часов наткнулась на заброшенную стирку…
У меня разрывалась душа. Я побрела в сад. Каждый шаг казался нарушением границ. Ветви, которые когда-то раскрывались навстречу мне, как распростертые объятия, теперь словно бы указывали на меня, обвиняя: они видели, что я совершила.
Я кашлянула.
– Салам, – вкрадчиво поздоровался он.
– Я не знала, застану ли тебя здесь.
– Хорошо, что это ты, – весело сказал он, – а то мало ли кто мог прийти.
Радость в его голосе казалась святотатством.
– Ты не слышал последние новости? – прошептала я.
– Новости? Какие? – Теперь он говорил серьезным тоном.
– Про того мальчика. Ты правда не знаешь?
– Что произошло? Ты взволнована?
– Он умер, да простит Бог его душу.
– Как? Ты шутишь, Ферейба? – прошептал он в ответ.
Меня удивила горечь в его голосе.
– Такими вещами не шутят, – ответила я и выпалила все, о чем мне хотелось кричать с тех пор, как эту новость принесла Кокогуль, – все так и есть, он умер, и похоже на то, что мы молились об этом, но ведь все было не так, правда? Чего мы просили? Какой грех совершили?
– Тише, – предупредил он, – что же, значит, это правда. Конечно, мы ни о чем таком не молились. Не говори глупостей. Расскажи, как это случилось.
Я пересказала все, что слышала от Кокогуль. Я столько раз перебирала все эти события в голове, что почти воочию представляла себе последние часы его жизни. Я описала, как он задыхался, хватаясь за грудь, как пылала его кожа, а внутри бушевала буря, прорываясь через горло.
– Ферейба-джан, послушай меня. Новость ужасная, и я знаю, что все это может выглядеть странным, учитывая наш разговор, но поверь, я не хотел причинить ему зла. Это была молитва, а не проклятие. Не в нашей власти было влиять на события.
– Но мы же молились…
– Да, молились. И ничего больше. Мы никому не желали зла, уверяю тебя. Мы просто хотели избавить тебя от несчастья. Ты должна это понимать.
Сад легонько вздохнул. Пронесся ветерок. С моей души упал камень. Мой сосед был прав. Я действительно знала, что мы никому не желали смерти. А еще я знала – с тех пор, как впервые услышала его голос, – что у этого человека доброе сердце.
Когда мне не с кем было поделиться своими мыслями, он повел себя по-дружески. Даже сейчас он оставался моим единственным другом в такие времена и в таких краях, где дружбы между мальчиками и девочками не существовало. Были братья и сестры, тетушки и дядюшки, мужья и жены, но не друзья.
Я не могла решиться посмотреть ему в лицо или произнести его имя. Но близость – это не только имена и лица. Я многое разделила с этим незнакомцем и чувствовала, что у меня горят щеки при мысли о том, как сильно я полагалась на него в эти кошмарные дни.
– Ты прав. Так ужасно было думать об этом…
– Не думай так. Теперь, после странных и печальных событий, ты свободна. Я не буду плохо говорить о покойном, но мы с тобой знаем, каким человеком он был. Ты ничего не сделала. И я ничего не сделал, поэтому не будем взваливать ответственность на свои плечи.
Я не осмеливалась перебивать, ведь именно это мне нужно было услышать. Теперь, глядя в прошлое, я думаю, не слишком ли гладко он говорил. Возможно, в своем одиночестве я создала себе друга из человеческой тени, которую наделила жизнью. Такие игры ума опасны.
– Ферейба-джан, скажи что-нибудь. Скажи, что согласна.
Когда он произнес мое имя, сомнений не осталось. В тот момент он был живым и настоящим и заботился обо мне как раз так, как мне было нужно. Привязанная к нему невидимой нитью, которую сама сплела, я не могла уйти.
Ферейба9– Я слышала, что в его смерти обвиняют тебя, – решительно заявила Кокогуль.
Мою шею обожгло волной жара. Я едва не выпустила из рук полотенце, которым вытирала посуду.
– Меня? При чем здесь я?
– Его семья говорит, что он был абсолютно здоров. Что он лишился жизни накануне дня, когда должен был прийти к нам и получить окончательное согласие. И конечно, жена аги Фируза хочет, чтобы ты понесла наказание. Сначала твоя мать, потом дед, а теперь еще и этот молодой человек – всего за несколько часов до того, как стать твоим официальным женихом.
У меня слезы подступили к глазам. Жестоко было упоминать тех, от чьей потери я особенно страдала.
– И нечего тут плакать, – вразумляла меня Кокогуль, – ты подумай сама, как же им не делать таких выводов? У них горе, они в расстроенных чувствах и знают твою историю. Наверное, я везучая, раз до сих пор жива, – усмехнулась она.
Возможно, она выдумала все эти сплетни. Я никогда не знала, чего от нее ожидать. Иногда она так увлекалась собственной версией событий, что искренне забывала о реальности. Я продолжила вытирать посуду, но Кокогуль не умолкала.
– Я пошла отдать долг уважения его матери. Стоило ей меня увидеть, она ударилась в слезы. Рыдала и говорила, что моя дочь – настоящее проклятие. Что как только они начали свататься к нам, все в их семье пошло наперекосяк. Думаю, несколько женщин вокруг – не очень много – могли это услышать.
Господи! В торжественной чинности, когда над телом читали «аль-Фатиху», это услышал весь Кабул. Теперь меня будут считать местной ведьмой. Где бы я ни появилась, вслед мне будут шептаться.
– Что ты ей ответила? – нерешительно спросила я.
– Что можно ответить убитой горем матери? Я сказала, что молилась Богу, чтобы душа ее сына обрела покой на небесах.
– А обо мне ты сказала что-нибудь?
– Ферейба, когда над телом покойного читают суру «аль-Фатиху», это не время и не место для споров. Я просто сказала, что считаю это совпадением.
Кокогуль взяла стакан и налила себе воды.
– Не следует так говорить о покойном, но я слышала, что он приносил немало проблем. Не уважал собственных родителей, воровал у них деньги. Хомейра-джан рассказывала, что он однажды так избил ее младшего сына, что мальчик целую неделю ходил слепой на один глаз.
– Когда ты видела Хомейру-джан? – будто невзначай спросила я, не поднимая глаз от посуды.
– Пару недель назад на базаре. Она вернулась из Индии, щеголяет новенькими золотыми браслетами.
Выходит, Кокогуль знала, что о нем говорят, но продолжала готовить сладкое угощение, чтобы принять сватовство.
Мама… Всю жизнь я называла Кокогуль этим светлым и полным надежды словом, надеясь на нежное прикосновение к своей щеке, но слишком часто получая лишь намек на это.
– Я слышала разговоры гостей. Ага Фируз думал, что если мальчика женить, то он угомонится и прекратит озорничать. Ему много месяцев искали пару. Кому такое нужно? Ни одной семье не хочется, чтобы их дочь служила запасным вариантом.
Я швырнула полотенце на край стола.
– Но меня ты готова была выдать за него замуж, правда ведь? Почему? Чем я отличаюсь от других девушек?
Я говорила резко. Неутолимое чувство обиды становилось между мной и Кокогуль в краткие моменты откровенности.
Она посмотрела мне в глаза.
– Милая моя, ты отличаешься от Наджибы. Мне даже странно, что ты об этом спрашиваешь. С Наджибой все просто. Она хорошенькая… Достаточно хорошенькая, чтобы на нее обратили внимание. Она из уважаемой семьи. Она веселая и обходительная.
– А я?
– Ты? С тобой мне всегда приходилось нелегко, – слова Кокогуль были как тычки в грудь, – да, ты воспитанная и черты лица у тебя достаточно привлекательные. Но абсолютно всем известно, что ты потеряла мать. Именно этим ты и отличаешься от других. И не надо так злобно смотреть на меня. Хочу тебе напомнить: не моя вина, что твоя мать умерла. И не моя вина в том, что говорят люди. Но я делаю для тебя все, что могу. Подумай об этом, Ферейба. Не заносись слишком высоко.
– Ты не любишь меня так, как любишь их.
– А ты не любишь меня так, как любишь отца и деда. Не думай, что я этого не знаю.
Я замолчала. Конечно, она говорила правду.
А Кокогуль невозмутимо вернулась к своей персоне, как будто наши несостоявшиеся сваты нанесли ей личное оскорбление:
– Мне жаль, что они потеряли сына. Но еще больше жаль времени, которое я потратила, угощая их чаем и печеньем.
Падар-джан ничего обо всем этом не говорил. Он приходил и уходил, ласково спрашивал о нашей учебе, но ни словом не упоминал агу Фируза и его сына. Я хотела бы, чтобы отец вел себя по-другому, но он иначе не мог. Я освободилась от жениха и его семьи, но теперь оставалось лишь гадать, как легко семья отдаст меня, если посватается кто-то еще. И ждать, когда это случится.
