Елена Радецкая - Нет имени тебе…
– А ты не узнала эту старуху? – спросил Славик, разглядывая рисунок.
– Впервые видела. Ты веришь в вещие сны?
– Считается, что подсознание – это такой подвал, склад ненужных вещей. Там копится информация, которой мы не придали значения, и все интуитивное. Оно и просачивается во сне. Ты читала Фрейда о сновидениях?
Славик принес мне книгу. Какая-то дикая чушь, издевательство. Понятно, что запретные желания лезут из подсознания, но невозможно, чтобы все в жизни имело эротический характер! По Фрейду получается так: приснилось продолговатое – палка, скалка, кинжал, зонты и что-то подобное – связано с эрекцией. Галстук, а также почему-то женская шляпа, символизируют мужские гениталии. Коробки, банки, шкафы и печки – женские. Зубная боль – онанистические наклонности. Летать, парить, падать – желание совокупиться. Спасаясь, бежать через анфиладу – публичный дом. Смерть родственника – желание его смерти.
– Говорят, что в снах все закодировано. Там сплошные символы, аллегории. Как в Библии, там тоже не впрямую обо всем рассказано, а символически. Но разгадывать сны по Фрейду, по-моему, полная ерунда, – сказал Славик.
– Он извращенец, инвалид на всю голову. А что ты думаешь об Эдиповом комплексе? У тебя было сексуальное влечение к матери и ненависть к отцу?
– Чего не было – того не было. Не говоря уж о том, что отца у меня вообще не было.
– А я, когда маленькой была, в воскресенье утром залезала к родителям в постель. Мне никогда не нравилось, как от отца пахло. Я даже думаю, что мне был противен его запах. С Эдиповым комплексом какая-то хрень. А еще возмутительнее утверждение, будто женщина завидует мужчине, потому что у нее нет члена. Мне, например, кажется, что без члена удобнее. Он же мешает бегать…
– Это спорная точка зрения, – уклончиво заметил Славик. – Древние греки бегали голыми на Олимпиадах, и ничего им не мешало.
– А что ты думаешь о психоанализе?
– Ничего не думаю. А если говорить о снах, то мне нравится определение Геродота: сны – дневные заботы, перенесенные на ночь.
Что он был за человек, Славик? Я совсем его не знала, да так и не узнала, но мы с ним были похожи! Может быть, в прошлой жизни он был моим братом или сестрой? И Муза в прошлой жизни была нашей родственницей.
Много мы напрогуливали со Славиком, нас даже в учебную часть вызывали. Ходили по городу, говорили о всякой чепухе. Наверное, я была счастлива, что он у меня завелся, и даже то, что он гомик, мне нравилось, потому что отношения между нами были без всякого подвоха, как в детстве. Я уже тогда знала, что ничего подобного у меня ни с кем не будет. Но вот странно, если бы у него кто-то был, стал бы он проводить со мной целые дни? А может, он и не был гомиком? Однажды на заливе в Солнечном мы сидели на выперших из песка корнях сосен, он обнял меня, и мы долго смотрели на воду. Но, в общем, это ничего не доказывает. Странно, что он никогда меня не поцеловал, не считая дежурных поцелуев в щеку.
Мы узнали, что на Петроградке есть Институт психоанализа, в нем – Музей сновидений Фрейда, и пошли туда. Не знаю, может, это и наука – психоанализ, но тут во всем чувствовалась лажа. Все богато и безвкусно. Картины салонные с обнаженкой, на окне лестницы эдакое подобие Венеры Милосской, только без головы, и формы подправленные, утонченные, в гламурном стиле.
– Что ж, как раз во фрейдовском духе.
– Конечно, Венеру Милосскую современным секс-символом не назовешь, вот и подправили.
– Да уж, по сравнению с этой, Милосская широкая, крепкая баба. И приспособлена она не для вожделения, а для деторождения. Как считаешь?
– По сравнению с ней фрейдовская – уродина.
– А насчет вожделения?
– Ну, не знаю, она же мраморная, – сказал Славик. – Правда, в отрочестве, когда я впервые попал в Эрмитаж и увидел скульптуры Кановы, то должен сказать, впечатления были ярко-сексуальными.
– А представь, если Венеру Милосскую одеть в оранжевую безрукавку, лопату в руки и снег грести!
– А руки откуда?
Мы шумели, ржали, пока не явилась вахтерша. Оказывается, мы не туда зашли. В музей не по парадной лестнице идут, а через какие-то коридоры с грязным стершимся паркетом, в неприметную дверь, а там, без всякого гардероба – одежду сваливали в чулан при входе – две небольшие комнаты. И за это еще входной билет полагается покупать.
В первой комнате – фотографии Фрейда, его семьи, а также рисунки и описания его снов! Не впечатлило. Во второй комнате – инсталляция. Насчет этой комнаты мы получили инструкцию при входе: нужно войти туда без мыслей и ловить ощущения. Комната черная, длинная, по стенам за стеклом развешены подсвеченные экранчики и планшетики с разновсякими артефактами, собранными по всей истории искусств, какими-то текстами русскими и иностранными, посмертная маска Пушкина, детская белая рубашечка, саван… Прямо напротив двери голая белая стена, светящаяся изнутри. А повернешься, двоящаяся фотография Фрейда смотрит из другой комнаты.
Кроме нас в музее было несколько студиозов, они оживленно обсуждали фотографии и рисунки и пытались ловить ощущения, одна морковка прижалась лбом к белой стене – наверное, поймала. Мы со Славиком ничего не поймали, зато решили создавать в альбомах свой Музей сновидений, к Фрейду отношения не имеющий.
– Сон – это маленькая смерть, – сказал Славик, когда провожал меня.
Мне не понравилась эта мысль.
– А может, маленькая жизнь?
Осень со Славиком была лучшей осенью моей жизни, осенью разноцветной листвы и зеркальных прудов на островах.
Я обдумывала свой Музей сновидений. В нем должно было быть много разных комнат, а в них – сны. Один прекрасный сон Музы я сразу же нарисовала. Сон такой.
Входит Муза в пустую комнату. Окно открыто, сквознячок. А сверху вниз, с потолка свешиваются тонкие нитки, и на них нанизаны буквы. На каждой нитке по стихотворной строке. И колышутся строчки от легкого дуновения воздуха.
– Что это были за стихи? – спросил Славик.
– Я не спрашивала. Может, вся фишка в том, что прочесть их нельзя?
Осень длилась до декабря, а потом наступил первый день зимы с мокрым снегом, который не растаял. Обычно Славик меня провожал и мы прощались на углу Плуталовой и Большого. А встречались на остановке сорок шестого. В первый зимний день я долго ждала его, но он не пришел, а мобильник, как назло, я забыла дома. В Мухе он тоже не появился. Из дома позвонила, не отвечает. Я надеялась, он сам объявится, но ничего подобного. И на второй день Славик не пришел, и на третий. Спрашивала я у всех подряд, с кем он общается? Ответ: с тобой! Как же я не спросила, где он живет? А вот так и не спросила, думала, может, он и вправду голубой, а потому не лезла в его личную жизнь, не любопытствовала. Приходил он к автобусу со стороны Карповки, и я бродила по набережной под снегом, по ветру. Простудилась, два дня в Мухе не была, а сама надеялась, приду на остановку или в Муху, а он там.
