Звева Модиньяни - Ветер прошлого
— Видеть больше нечего.
— Как ты, девочка моя?
— Хорошо. Но мне жаль тебя.
— Я люблю тебя по-прежнему, ты это знаешь?
— Знаю.
— Дороже и прекраснее тебя у меня никого не было в жизни.
— Помоги тебе господь, Фортунато.
— Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить?
— Я тебя простила.
— В моей жизни больше не было женщин после тебя.
— Знаю.
— Позволь мне подняться.
— Прощай, Фортунато.
— Только на минутку, чтобы проститься, — в отчаянии молил он.
— Прощай, — тихо сказала Марция.
— Прощай, Марция, — прошептал он в ответ.
Придворный лекарь наклонил голову и удалился. Марция провожала его взглядом, пока он не исчез в вестибюле. Потом она преклонила колени перед изображением Мадонны и стала молиться.
* * *Придворный лекарь Фортунато Сиртори уже направлялся в гардероб за своими перчатками и шляпой, но его отвлекло объявление мажордома о прибытии новых гостей, сделанное как раз в эту минуту:
— Мадам Джузеппина Грассини и мадемуазель Саулина Виола!
Фортунато вернул свои вещи гардеробщику, повернулся и увидел двух ослепительных красавиц: блондинку и брюнетку. Он знал певицу, много раз восхищался ее выступлениями в театре, помнил ее грудной, низкий голос и ценил его гибкость и выразительность. К двадцати семи годам она достигла вершин артистического мастерства. Сопровождавшая ее светловолосая красавица была воистину необыкновенна. Придворный лекарь замер. Он вспомнил девочку на пороге отрочества, пораженную и подавленную обстановкой его дома, зачарованную проникновенной скрипичной игрой Марции. Эту девочку прислала к нему галантерейщица Аньезе: черные глаза, полные тревоги и строптивого упрямства, густая масса спутанных золотистых кудрей, обрамляющих взволнованное личико. Ну да, это была именно она, Саулина Виола, маленькая крестьяночка, сумевшая толкнуть Марцию на неповиновение. За эти четыре года она превратилась в женщину, стала еще красивее. Редчайший, драгоценный алмаз! У нее была плавная и величавая походка молодой аристократки, но во взгляде сохранилось прежнее бунтарство.
«Вот женщина, знающая, чего она хочет», — подумал Фортунато Сиртори.
Саулина тоже его заметила и послала ему улыбку.
— Придворный лекарь Фортунато Сиртори, — приветствовала его Джузеппина Грассини.
— Неотразимая прелестница, — поклонился он, касаясь губами ее пальцев.
Затем он поднял взгляд своих пронзительно голубых глаз на девушку, которая, в свою очередь, протягивала ему руку в перчатке.
— Мир и вправду тесен, господин придворный лекарь, — сказала Саулина.
— А судьба и впрямь неумолима, — заметил он, обволакивая ее всю с головы до ног своим смущающим взглядом.
— После стольких лет мы встретились вновь.
Саулина смотрела на него с открытой и безмятежной улыбкой. Она была совершенно спокойна. Она не боялась его, и Фортунато Сиртори понял, что воспоминание о нем не относится для нее к числу страшных или неприятных.
— А вы сдержали обещание, — заявил он с галантным поклоном. — Бутон распустился в великолепную розу без единого изъяна.
— Которую никто еще не сорвал, — насмешливо и гордо добавила она.
— Любой, кто попытается это сделать, — заметил Фортунато Сиртори, — должен быть очень осторожен и ни на минуту не забывать о шипах.
— Разумеется. Кто хочет сорвать розу, рискует уколоться.
— Вы говорите с человеком, удрученным годами и давно уже оставившим всякие поползновения к ухаживанию.
— Не стоит себя недооценивать, вы еще не старик. А как Марция? — вдруг неожиданно для себя спросила Саулина.
— Потеряна навсегда, — нахмурился придворный лекарь. Он переменил разговор, и его лицо вновь озарилось улыбкой. — Полагаю, среди здешних молодых вертопрахов нет достойного сорвать эту розу?
— Вы мне льстите, — сказала Саулина.
В глубине зала появился маркиз Феб Альбериги д'Адда.
— Вот разве что этот, — добавил придворный лекарь.
Саулина покраснела.
— Ну почему именно он?
— Хорош собой, богат, сравнительно молод.
— И к тому же хорошей фамилии.
— Нет в мире совершенства, — усмехнулся Фортунато Сиртори, прекрасно уловивший намек Саулины: ни один дворянин хорошей фамилии ни за что не женился бы на девице низкого происхождения.
— И что же? — спросила Саулина, которую развеселила эта словесная пикировка.
— Он, безусловно, влюблен в вас.
Саулина огляделась, испугавшись, что кто-то из окружающих мог перехватить эту последнюю реплику.
— Откуда вы знаете? — спросила она с вызовом.
— Не забывайте, я же немного волшебник.
— Я это запомню.
Гардеробщик по знаку придворного лекаря снова подал ему перчатки и шляпу.
— Подумайте о моих словах. — Он поклонился Саулине, совершенно позабыв о ее спутнице, не принимавшей участия в их разговоре. — Вы многого добились, но вам еще предстоит проделать долгий путь.
6
— Я должен сделать вид, что мы незнакомы? — спросил Феб Альбериги д'Адда у Саулины, которая протягивала ему руку.
— Это вам решать, синьор, — проворковала она и потупила глаза, как предписывалось этикетом.
Феб Альбериги взглянул на Саулину и вспомнил девочку из семьи скоморохов, шествовавшую по гравию аллеи к фонтану на вилле в Кассано. Вот и сейчас под нарядным бальным платьем скрывалось то же свободное, ничем не стесненное тело, лесной цветок, пересаженный в сад высшего общества. Он беспрестанно восхищался ею в Монце, куда ездил якобы навестить сестру, но на самом деле, чтобы повидать Саулину. Его маневры не укрылись от зоркого взгляда сестры Клотильды.
— Смотри, братец, — предупредила она его. — Помни, что она простого племени. Ты никогда не сможешь на ней жениться.
Феб годами жил, храня воспоминание о своей жене, и вот впервые обратил внимание на женщину после трагической смерти Дамианы.
— Это был несчастный случай, — неустанно твердила ему маркиза, его мать. — Ты не можешь вообще отказаться от жизни. Сколько женщин умирает родами? Сколько детей так и не появляется на свет? Если бы каждый мужчина из-за этого отказывался от повторной женитьбы, роду людскому пришел бы конец.
Феб до сих пор так и не женился, потому что не нашел подходящей женщины.
— Вздор! — говорила маркиза. — Хорошая, здоровая жена с большим приданым — вот все, что нужно, чтобы вернуть тебе улыбку и пополнить семейную казну, истощенную армейскими поборами.
Мать рассуждала здраво, особенно в том, что касалось имущественного состояния, более не отвечавшего ни приличиям, ни традиции, ни общественному положению семьи Альбериги.
