Звева Модиньяни - Ветер прошлого
— Нет, это я любила тебя больше жизни! — воскликнула она. — А ты просто домогался меня, как придворный лекарь Фортунато Сиртори. Для собственного удовольствия. Вся разница между вами в том, что он хотел получить свое удовольствие немедленно, а тебе хватило хладнокровия отложить дело на потом.
— Ты меня попрекаешь тем, что я не совратил несовершеннолетнюю девочку?
— Я тебя попрекаю тем, что ты отложил меня в сторону, как вещь. Очень важную, очень дорогую вещь, которой можно воспользоваться в любой момент, когда тебе этого захочется. А между тем моя жизнь кончилась. Моя душа иссохла и умерла, мои мечты раскрошились и рассыпались, как сухая глина.
— Ты считаешь, что я так сильно отличаюсь от человека, с которым ты рассталась четыре года назад?
— Нет. Ты в точности такой же, каким был тогда. Это я изменилась.
— Значит, ты больше меня не любишь, — сказал он с бесконечной горечью.
— Человек, которого я любила, умер на мостовой у Сенных ворот летним вечером четыре года назад.
— И больше ты меня не полюбишь?
— Не знаю, — призналась Саулина с глубокой грустью.
— Что я могу для тебя сделать?
— Верни мне мою карету и мою одежду. Я хочу вернуться в Милан.
* * *В карете Саулина разрыдалась. Она оплакивала признания, открывшие ей с неожиданной стороны личность человека, которого она любила, но еще горше она плакала потому, что продолжала отчаянно и безнадежно любить Рибальдо. Вот опять карета увозит ее прочь от него. Она звала его, призывала, заклинала, рвалась к нему всем сердцем, но так и не нашла в себе сил вернуться к нему. Если бы она повернула вспять, ее волнение улеглось бы, а сжигавшее ее желание было бы удовлетворено, но она изменила бы себе самой и своей судьбе.
5
Дворец Марескалки-Вальсекки в этот благоухающий июньский вечер словно магнитом притягивал к себе роскошные экипажи миланской знати. Никто не хотел пропустить встречу с Наполеоном Бонапартом, одержавшим триумфальную победу при Маренго. Первый консул преодолел по каменистым горным тропам перевал Сан-Бернардо, прошел среди вечных снегов, разгромил австрийцев и благодаря генералу Дезе выиграл битву, которую неизбежно должен был проиграть.
— Дезе? Кто такой Дезе? — кокетливо спросила Бичетта, юная графиня Кайрати, блистающая великолепным бальным нарядом и надменной красотой.
— Человек, который спас Наполеона, — разъяснил ей высокий и бледный молодой человек.
— Маркиз Литта! — самоуверенно одернула его юная особа. — Бонапарт не нуждается в том, чтобы его спасал кто бы то ни было.
— Ваши глаза и ваша красота блистают ярче, чем сама правда, — польстил ей маркиз. — Будем надеяться, что в истории найдется достойный уголок и для отважного Дезе. А Наполеон пусть торжествует безраздельно.
— Вы так говорите из зависти, — попрекнула его Бичетта.
— Возможно, — признался молодой Литта. — В глубине души все женщины грезят о герое Маренго, скачущем на белом коне с голубым плащом за плечами.
Бичетта восторженно улыбнулась, представив себе этот образ.
— Разве вы не находите его неотразимым?
Граф Литта промолчал.
Залы палаццо постепенно заполнялись оживленно болтающими дамами, кавалерами в камзолах и французскими офицерами в парадных мундирах. Галантные синьоры, цветущие красавицы, остроумные и элегантные дамы отдавали должное подвигам Мюрата, ворвавшегося в город на коне несколько недель назад через ворота Верчелли, и гордой невозмутимости Бертье, въехавшего во главе своего отряда через ворота Тичино, отныне переименованные в ворота Маренго. Однако главным героем оставался по-прежнему он, Наполеон Бонапарт.
Но Бонапарт заставлял себя ждать, хотя праздник был дан в его честь. Его лихорадочная деятельность оправдывала постоянные опоздания. К тому же он был несколько тщеславен, и ему было приятно сознавать, что его ждут. Иногда он вообще не появлялся, но все охотно шли на этот риск, лишь бы не упустить даже отдаленную возможность принять его у себя.
— Хозяева расстарались, — заметила великолепно наряженная дама.
— Результат налицо, — согласилась ее подруга.
— Званый обед стоил пятьдесят цехинов.
— Наняли сорок шесть официантов в дополнение к домашним слугам.
— Плюс десять цехинов на цветочные украшения.
Элегантно одетая дама извлекла из крошечного ридикюльчика флакончик жасминовых духов, вырезанный из цельного куска горного хрусталя, с серебряной пробочкой, на которой изящной гравировкой уже была нанесена дата победы при Маренго: 14 июня 1800 года.
— Чтобы подарить такой каждой гостье, — сказала она, — потребовалось тридцать пять цехинов.
Хозяева дома — граф Просперо и его жена, графиня Мальвина Марескалки-Вальсекки, урожденная Висконти, — с удовлетворением оглядели плоды своих трудов. Увы, никакое торжество не могло смягчить бесконечной печали, омрачавшей их души. Именно в этот июньский день Марции, их обожаемой дочери, исполнилось двадцать два года, и в качестве подарка настоятельница монастыря, где она приняла постриг, позволила ей вернуться домой, чтобы проститься с ее старой умирающей кормилицей.
Приглушенный шум праздника, доносившийся в комнату старой няни, был для Марции всего лишь далеким отголоском давно забытой жизни. Она всегда была равнодушна к светскому блеску. Даже занимаясь утонченным развратом, она находила в чувственном наслаждении момент мистики и возвышенной философии. Марция достигла когда-то вершины в грехе, как теперь достигла ее в добродетели. Горестное смятение последней жертвы Фортунато Сиртори, маленькой Саулины, заставило ее опомниться. С той минуты она посвятила себя служению богу и помощи страждущим.
Марция выглянула в окно, выходившее в сад, освещенный венецианскими фонариками. По саду гуляли гости. Вот под венецианским фонариком показалась высокая внушительная фигура Фортунато Сиртори. Необыкновенно представительный в своем элегантном черном камзоле с белыми кружевами, он стоял, прислонившись к старому искривленному кусту глицинии, и смотрел вверх, на распахнутые окна палаццо.
Марция знала, Фортунато принял приглашение ее родителей не для того, чтобы влиться в хоровод глупых и тщеславных попрыгунчиков. Он пришел, потому что надеялся еще раз повидать ее. Он все еще любил ее отчаянно и самозабвенно. В этот момент он не мог ее видеть, ведь в ее окне не было света.
— Фортунато, — окликнула его Марция.
Придворный лекарь мгновенно узнал ее голос.
— Марция, я тебя не вижу, — сказал он, приближаясь, насколько возможно, к тому месту, откуда раздавался голос.
