Линн Шнернбергер - Ботоксные дневники
— Что, может быть, и неплохо.
Мы с Люси входим в Музей Гуггенхейма и сразу видим Зельду, поджидающую нас у полотна Макса Эрнста «Поцелуй». Она стоит так близко, что привлекает внимание охранника, и тот подходит к нам, желая убедиться, что пожилая женщина не собирается залить картину краской из баллончика.
— Я знала, что найду тебя именно здесь, — говорит Люси, нежно целуя свекровь в щеку. — Но никак не пойму, что именно тебе нравится в этой работе.
— О, она так эротична! — вздыхает Зельда. — Художник запечатлел на ней ничем не сдерживаемую сексуальность. И хоть я уже давно немолода, каждый раз, когда я смотрю на эту картину, меня охватывает какой-то трепет.
Я перевожу взгляд на разноцветные пятна краски, составляющие сюрреалистическое изображение, в надежде испытать то же самое, но чувствую лишь недоумение. Что видит в этом шедевре Зельда и чего не замечаю я? Я не в состоянии даже разобрать, кто и кого — или что — здесь целует. Может, в стереоочках будет лучше видно?
— Меня больше всего поражает композиция — настоящий Ренессанс, — говорит Люси и, соединив большие и указательные пальцы обеих рук под прямым углом, заключает картину в воображаемую раму. — Почти как у Леонардо да Винчи.
— Да, немного похоже на роспись Сикстинской капеллы, — соглашаюсь я, желая поддержать разговор и не подать виду, что все это напоминает мне скорее произведения, которые Джен создавала в трехлетнем возрасте, возя по бумаге испачканными краской пальцами.
— Сикстинскую капеллу расписывал Микеланджело, — сообщает Зельда, беря меня за руку. — Но не смущайся. На днях одна студентка спросила меня, читала ли я новую книгу Леонардо «Код да Винчи».
— Хорошо хоть не поинтересовалась, смотрела ли ты «Титаник», где он играет главную роль.
Посмеявшись, мы продолжаем путь по спиралеобразным пандусам музея, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться той или иной картиной. Но больше всего нас впечатляет архитектура. Именно на такой эффект и рассчитывал Фрэнк Ллойд Райт, создававший это здание скорее как витрину для собственного «я», нежели для хранящихся здесь произведений искусства. Отметив очевидную самоуверенность архитектора, мы сходимся во мнении, что благодаря этому качеству он мог бы сделать блестящую карьеру на телевидении.
— Жаль, что я не смогла приехать на твой день рождения, — говорит Зельде Люси, когда мы проходим мимо одного из полотен Пикассо.
В этот момент я оборачиваюсь, стараясь получше рассмотреть изображенную на нем женщину с желтыми волосами, делаю шаг назад, чтобы поймать более удачный ракурс, и чуть не падаю на ограждение. Зельда тут же хватает меня за руку, хотя ее взгляд остается прикованным к Люси.
— Я знаю. И мне тоже хотелось тебя увидеть. По нескольким причинам, — говорит она.
— Как ты думаешь, Дэну меня не хватало? — спрашивает Люси.
— Мне кажется, без нее он чувствует себя каким-то потерянным, — пытаюсь подсказать я, но Зельда не заглатывает наживку.
— Я бы этого не сказала, — возражает она. — Я хорошо воспитала своего сына. Дэн — сильный, независимый мужчина. Прекрасно ладит с детьми, отличный отец, умеет делать буквально все. Он починил мой видеомагнитофон, помог мне составить резюме и не давал скучать гостям.
— А купить тебе хороший подарок он не забыл? — спрашиваю я, надеясь, что Дэн все же допустил хоть какой-то промах.
— Не забыл. — С этими словами Зельда демонстрирует нам запястье, украшенное серебряным браслетом ручной работы, — именно такие украшения ей нравятся больше всего.
— Похоже, он во мне вообще не нуждается, — с обидой говорит Люси.
— Конечно, нет, — соглашается Зельда. — Как и ты не нуждаешься в нем. В этом и состоит особенность таких браков, как ваш. Вы не нуждаетесь в его сохранении. Совсем не так было в мои годы, когда женщина не могла уйти от мужа, потому что не была способна сама себя обеспечить, а мужчина терпел супругу только потому, что она брала на себя заботу о домашнем хозяйстве. Теперь каждый из вас может жить собственной жизнью. Никто ни от кого не зависит. И у тебя, и у него целое море возможностей. Вы с Дэном сможете сохранить свой брак, только если решите, что сами этого хотите.
— Я правда этого хочу, — серьезно говорит Люси. — Теперь у меня нет никаких сомнений. И я готова признать, что совершила ошибку. А в последние несколько месяцев вела себя просто ужасно.
Зельда улыбается:
— Помню, на тридцатую годовщину своей свадьбы мой отец сказал, что может назвать счастливыми только двадцать пять лет семейной жизни.
— Какой ужас! — восклицаю я.
— Именно это я и подумала в тот момент, — говорит Зельда. — Теперь же я понимаю, что моим родителям повезло гораздо больше, чем многим другим, и это своего рода рекорд.
— Как тебе кажется, Дэн ко мне вернется? — с тревогой спрашивает Люси.
— Я знаю, что он все еще любит тебя, — отвечает Зельда.
— А я люблю его, — шепчет Люси.
— Скажи, он заставляет твое сердце биться быстрее? — Я решила воспользоваться своей новой шкалой Рихтера для определения серьезности отношений.
— Да, хотя в это и трудно поверить после двадцати лет брака, — улыбается Люси. — Просыпаясь утром и видя его, лежащего рядом со мной, я каждый раз думаю, какой он красивый. При взгляде на Дэна у меня до сих пор прямо дух захватывает.
— Поэтому вы должны быть вместе, — просто говорит Зельда.
— А вдруг он не захочет меня простить? Что мне тогда делать — броситься под поезд?
— Ты читала «Анну Каренину»?! — спрашиваю я, потрясенная открытием.
— Ну, на дворе, в конце концов, не девятнадцатый век, — заявляет Зельда. — И даже не двадцатый. Со времен Зевса мужчины потакали своим слабостям, а женщины их постоянно прощали. Теперь ситуация изменилась. Конечно, в том, что супруга тебе изменила, нет ничего хорошего, но все же это не такой ужасный проступок, который нельзя простить.
— А не могла бы ты поговорить с Дэном и все ему объяснить? — Люси с надеждой смотрит на Зельду.
— Нет. Но я уверена, что ты сама сумеешь это сделать.
Еще несколько минут мы любуемся работами де Кунинга и обожаемого Зельдой Джима Дайна — на картине последнего, насколько я могу разобрать, изображено сердце, — после чего совершаем обратное круговое движение и спускаемся в ресторан, расположенный на первом этаже. Обеденный зал заполнен мамашами с Ист-Сайда и их чадами, которые явно предпочитают полотнам Модильяни горячие оладьи. В музей они приходят только для того, чтобы поесть. А в Публичную библиотеку — чтобы воспользоваться туалетом.
Как только мы усаживаемся за столик, карманный компьютер Люси начинает пищать.
