Джойс Данвилл - Открытие сезона
– Хэлло, Дэйв, – прокричал он на весь вагон-ресторан, – завтракаешь с семьей?
– Верно, – Дэйв обвел взглядом нашу компанию, с которой он автоматически ассоциировал себя последние четыре года. Я увидела удивление на его лице, но не испытала к нему жалости.
– Эмма, – сказал он, – ты знакома с Майклом Фенвиком? Майкл, это моя жена Эмма. Все остальные – дети и иностранцы.
Паскаль, продолжавшая после семи месяцев проживания с нами находить грубость Дэвида притягательной, улыбнулась и кивнула. Флора продолжала читать меню: она не сочла Майкла Фенвика достойным внимания. И в общем-то она была права. Я сама всего один раз видела его на какой-то вечеринке: человек среднего возраста, возможно, немного за сорок, с такой аурой инфантильности, что меня это даже пугало. Мне он не нравился: то, как он с усилием протягивал безвольную, слабую руку, ожидая рукопожатия, раздражало меня. Мне было приятно осознавать, что мои слова или жесты будут ясно поняты окружающими, но человека, вроде Майкла, понять было сложно. На сцене он всегда играл роль больших, сильных мужчин и справлялся совсем неплохо, но тем горше был контраст с реальностью.
Майкл сидел с девушкой, которая на первый взгляд заслуживала более пристального изучения. Он представил ее, и имя девушки тут же прозвенело для меня тревожным колокольчиком.
– Это – Софи Брент, – сказал он. – Софи, это Дэвид и Эмма Эванс. Дэвид играет Браша в «Тайном браке», ты ведь об этом знаешь?
– А вы, конечно, играете Фанни, – откликнулся Дэвид со своей обычной грубоватой лестью. И мне не в чем было его обвинить: я сама не могла отвести от нее глаз. На ней был белый платок и светло-серый макинтош, из-под которого виднелось великолепное коричневое джерси. Под платком ее волосы были уложены густыми темными блестящими волнами. Лицо ее было идеальной формы: огромные карие глаза, высокие скулы, очень полные губы, накрашенные яркой оранжевой помадой. Красивое, нежное, соблазнительное личико, но почему-то оно казалось глуповатым. Не могу вспомнить, почему я вдруг так уверилась в ее недалекости, но определенно не из-за старинного утверждения, что красота и ум редко соседствуют друг с другом, что очень часто не соответствует истине. Одежда ее была очень дорогой и изысканной: не припомню, чтобы на Софи было хоть раз что-нибудь отталкивающее, разве что цветастая рубашка, которую она примерила однажды, но тут же сняла. Может, я уловила что-то подозрительное в ее напускном радушии, яркой внешности и ослепительном лаке на ногтях, или, возможно, она была лишь отображением того типа девушек, заполонивших театр, считающих себя актрисами, потому что они слишком красивы, чтобы сидеть дома. Софи хорошо одевается, ее акцент и голос соответствуют внешнему виду, и все же что-то было в ней неуместное и абсурдное, что выдавало в ней непрофессионала.
Мы разговаривали через проход о предстоящем сезоне в Хирфорде и о том, как чудесно, что это будет весной. Вся троица говорила очень громко, так что весь вагон невольно слышал и слушал. Никогда не могла решить, то ли актеры просто привыкли говорить громко, как на сцене, то ли считали, что за бесплатно публике будет интересно их слушать. Возможно, всего понемногу. Я смотрела на Софи, Софи на Дэвида, а Дэвид – тоже на Софи. Майкл заказал бутылку «Британского железнодорожного» вина, считая, что всем сразу станет весело и хорошо.
– Какое приятное начало сезона – наша встреча тут, – приговаривал он время от времени. Я видела, что Софи действует ему на нервы, как и я. С Дэвидом было все в порядке, во-первых, он – мужчина, а во-вторых, он обладал определенным профессиональным шармом, который он распространял и на Майкла; но в целом мы казались ему слишком резкими и глупыми.
Я заметила, что Софи не обращает на меня никакого внимания. Догадываюсь, почему: на коленях у меня был ребенок. Ты недооцениваешь меня, девочка моя, сказала я про себя, и когда Дэвид доел своего засохшего и остывшего цыпленка, я передала ему Джо, чтобы напомнить ему о его отцовстве. Дэвид тут же переправил его Паскаль, но я-то видела, что стрела попала в цель.
– Какой чудный малыш, – воскликнула Софи, когда Джо наконец очутился на руках у Паскаль, рядом с ней. – Как его зовут?
– Джозеф, – сказала я.
– Какое необычное имя, – заметила Софи, – Вы зовете его Джо? А как имя малышки?
– Скажи Софи свое имя, – попросила я Флору, с упреком посмотревшую на меня: я помешала ей кушать горошек, который она гоняла по тарелке, – Ну же, как тебя зовут?
Флора молчала.
– Она, наверное, стесняется, – сказала Софи.
– Давай, отвечай, – не выдержал Дэвид.
– Нет, – сказала Флора и съела еще горошинку.
– Ее зовут Флора, – сказала я. – Она еще не выучила свое имя. Ей и двух-то нет.
– Вы хотите сказать, – встрепенулась Софи, – что у вас двое детей младше двух лет?
– Правильно.
Майкл Фенвик смотрел на эту сцену с отвращением. Я посочувствовала ему. Софи выглядела огорошенной и расстроенной, и я прекрасно понимала ее чувства. И все же, они оба были схожи в своей реакции; те, у кого есть дети, пусть даже не по их желанию, во многом отличаются от тех, у кого их нет. Мы с Дэвидом с одинаковой нежностью следили за тем, как Флора вылавливает свои горошинки, и это чувство мы больше не испытывали ни к кому. Те же, двое одиночек, вообще ничего не чувствовали в этот момент. На наших глазах Флора уронила одну горошину себе на колени.
– Ой, упала! – воскликнула она в искреннем изумлении и принялась охотиться за ней с ложкой. Мы с Дэвидом улыбнулись друг другу, он наклонился и поймал непослушную беглянку. Но Флора не дала положить горошину себе в рот, Дэвиду пришлось вернуть ее на тарелку, чтобы девочка поймала ее ложкой. Я узнавала себя в каждом ее движении, она – мой собственный упрямый росточек жизни. И я сказала себе: возможно, есть люди более непохожие, чем мы с Дэвидом, которые становятся отцами и матерями, но не смогла никого вспомнить.
По пути к нашему купе мы прошли мимо Натали Винтер. Она подняла глаза и улыбнулась нам. Дэвид приоткрыл дверь и сказал:
– Хай, Нат.
– Хэлло, Дэвид, хэлло, Эмма, – ответила она, и мы проследовали дальше. Она была очень скромной женщиной. А кроме того, звездой сезона, и играла Витторию в «Белом Дьяволе», а также главную роль в новой пьесе «Клен». Она стала бы великолепной иллюстрацией поверия (это было истиной), что все актеры и актрисы на самом деле крайне обыкновенные, даже скучные люди. Я встречалась с ней несколько раз, в основном на официальных приемах, и всегда она выглядела просто ужасно: гувернантка, одетая в платье, которое она считала подходящим для актрисы. Помню одно такое: множество слоев розовых оборок, из которых жалко торчали ее жилистая шея и тощие плечи. Сейчас, в своем купе, на ней было твидовое пальто, и вид ее стал более домашним. Волосы у нее были блеклые, тонкие и коротко подстриженные, а лицо бледное и подергивающееся. Никто не взглянул бы на нее дважды, и все же она была личностью, одной из немногих актрис, которыми я восхищаюсь, настоящей классической актрисой. На сцене она всегда завораживала, хотя в жизни не отличалась особой разговорчивостью.
