Мария Чепурина - Свидание с чужим парнем
Закинув удочки так далеко, как это было возможно, мы принялись ждать. Конечно, ни для кого не секрет, что рыбалка — занятие для терпеливых, но наша добыча, похоже, оказалась особенно упертой в своем нежелании ловиться, а наше ожидание — особенно скучным. Уже через пятнадцать минут после начала Валька заявила:
— Нет, так дело не пойдет. Сгоняй за хлебом!
Я сгоняла за хлебом, который был покрошен в воду с целью привлечь рыбу. Не знаю, привлеклась она или нет, но в течение следующей четверти часа на наши удочки так никто и не клюнул. Между тем сидеть на корточках уже порядком надоело, поэтому я решила сгонять домой еще раз — теперь за одеялом. Как только мы расположились на нем, стало так удобно, что надежда на улов, покинувшая было Вальку и меня, вернулась снова. Впрочем, ненадолго. По прошествии следующих пятнадцати минут я принесла из дома радиоприемник: Валентина посчитала, что хорошие мелодии не только не спугнут, но привлекут объект охоты. Через час после начала мы решили, что вполне сойдет воткнуть удочки в землю и ждать клева, заняв руки чем-нибудь другим. Например, книжкой. Или картами. А может быть, игрушкой электронной. И первое, и второе, и третье вскоре появилось на нашем одеяле.
Между тем пришло время обедать. Разумеется, к этому моменту мы планировали уже приготовить и съесть свой улов, но увы… Мне в седьмой раз пришлось дуть домой — за продуктами. Впрочем, в этот раз и Вальке не удалось просто так отсидеться. К моей вареной картошке, огурцам и помидорам она прибавила банку консервов и бутылку из-под колы с красным свекольным квасом, сделанным Валиной бабкой.
Мы наслаждались едой, развалившись на одеяльце.
— Так, значит, он подумал, это ты? — в десятый раз спросила Валька, откусив кусок картошки и имея в виду Макса, разумеется. — Взаимностью решил ответить, значит? Хм-хм… Расскажи-ка, как все было!
Я в десятый раз пересказала все про бочку, про бутылку, про записку, про «Надюшка, ты мне нравишься».
— Ну, а он? — спросила Валька вдруг. — Он тебе нравится?
— Мне?! Макс?! Ты что, с ума сошла?!
«Вот уж не ожидала от лучшей подруги такого вопроса!» — подумала я. Неужели Валька, с которой мы съели пуд соли и два пуда ягод с соседских кустов, полагает, что мне может нравиться Макс — этот глупый, сопливый, лохматый, косматый мальчишка?!
— Ну ты сказанула, Валька! Еще бы спросила, не ем ли я, часом, козявки.
Валюха хихикнула.
— Макс, что, козявка, по-твоему?
— Вроде того. Ну, блин, думай сама-то: в таких что, влюбляются разве?
— А что, не влюбляются? — глупо спросила подруга. Вообще, она какая-то сегодня… Не ловит мышей. Вроде старше меня, а такую фигню говорит.
— Может, дуры влюбляются в Максов, — ответила я терпеливо. — И всякие эти… не знаю, как их и назвать… Ну, вкус на мужчин у которых не развит. Вот так вот… Эй, что тут смешного? Картошкой подавишься!
Валька каталась:
— Ха-ха! Вкус не развит! Мужчины! Держите меня, не могу! Ох, Надюха! Да много ли ты в них понимаешь, в мужчинах-то!
Я хотела ответить, что, мол, побольше твоего понимаю, судя по всему, но решила промолчать. О чем можно говорить с личностью, не видящей, как смешон и нелеп мой сосед Макс?!
— Ладно, — Валька успокоилась и, видимо, решила зайти с другого бока. — А что бы ты ответила, если б вопрос был про Дэна? Сравнила б с козявками?
— Дэн? Ну, а он тут при чем? Просто скучный бездельник, и в каждом дворе таких куча.
— Тебе нравится Дэн, Надь? Могла бы влюбиться?
Разумеется, влюбиться в Дэна я не могла бы даже при большом желании: мне даже в голову не приходило смотреть на него как на парня. Этот Валькин вопрос был таким же глупым, как первый, про Макса, но на этот раз меня почему-то не охватило ни возмущение, ни желание оправдываться. Интересно, почему? Я припомнила недавно прочитанную статью о нервных импульсах из «Науки и жизни» за 1988 год и решила, что дело, судя по всему, в адаптации мозга к раздражителю. Ну, или в чем-нибудь подобном.
Валька грызла огурец и, стараясь одним глазом следить за рыбной ловлей, проходившей без участия рыбачек, наблюдала за моей реакцией:
— Молчишь… Думаешь… Не возмущаешься. Значит, такая бурная реакция у тебя только на Макса.
— Ну и что с того?
— Да ничего… — сказала Валька и, перевернувшись на спину, как бы никуда, себе, без адреса, добавила: — Когда мне Юрка нравился, такая же была, как ты сейчас…
Ах вот, значит, к чему все эти разговоры! Валентина вбила себе в голову, что я влюбилась в Макса, и пытается вытянуть из меня признание! Видимо, теперь, чем больше я буду отрицать эту мнимую влюбленность, тем сильнее станет Валька уверяться в своей выдумке. Заняться, что ли, ей нечем? Придумала прикол… Кошмар какой-то! Может, ну ее, пускай себе считает, что захочет?.. Впрочем, нет. Позор же это. Я — и в Макса! Нет, нет, нет! Скорей разубедить ее!
Я делано зевнула:
— Знаешь, Валька, Макс мне безразличен. Но уж если тебе нравится считать, что я влюбилась, то, пожалуйста, считай. Мне все равно.
— Получается, оставишь его мучиться? — Подруга усмехнулась. — Он-то, бедненький, душу открыл тебе, злой и коварной особе. Вот, кстати, вопросик. С чего он решил, что признание в бутылке — твое?
Что ж, мне тоже хотелось бы знать. Второй день все пытаюсь понять это.
— Ты ведь не оказывала Максу никаких знаков внимания в последнее время? — Валькин взгляд по-прежнему был ехидным.
Извести она меня, что ли, решила?!
— Не помню… — надеюсь, что эти слова были брошены с таким равнодушным видом, какой только можно изобразить. — Наверное, ему хочется думать, что записка от меня… Вот и решил. Они, влюбленные, на мир вечно через розовые очки смотрят.
Мысль про розовые очки и про то, что человеку свойственно верить в то, чего ему хочется, принадлежала, если быть честной, не мне, а моей маме. Вчера вечером я, наконец, решилась обратиться к ней. Осторожно спросила, отчего и почему человек может решить, будто нравится кому-то, на самом деле полностью к нему равнодушному. На большее не решилась. По правде сказать, всей этой историей с запиской ужасно хотелось поделиться с кем-нибудь, вместе обмозговать, попросить совета… Еще вчера у меня вроде бы не имелось никаких проблем с общением, а сегодня вдруг выяснилось, что довериться абсолютно некому. Родители, если сказать им, наверняка переполошатся, засыпят предостережениями, заведут обычную песню про то, что мне рано влюбляться. Валька взялась издеваться, когда я нуждаюсь в поддержке, решаю сложный вопрос. Школьные подруги далеко. И кто остался? Ни-ко-го!
Вообще говоря, из всех версий происхождения записки наиболее вероятной мне казалась такая: Макс действительно подумал, что признание от Нади, некрасивой и наивной, и решил поиздеваться, пусть, мол, думает, что тоже мне понравилась, мальчишкам расскажу, вот посмеемся! Представить Максима, всерьез пишущего мне любовное письмо, а потом кладущего его в бутылку от шампуня, было невозможно, решительно невозможно! И разум, и чувства говорили мне, что послание из бутылки — это насмешка. А над кем можно смеяться таким образом? Только над тем, в кого, как в Макса или в Катьку, невозможно, немыслимо, нельзя влюбиться. Такие издевательские письма шлют придуркам и уродам. Вот, выходит, и моя настала очередь…
