Шум дождя (СИ) - Ру Тори

— Без проблем. Мне тоже пора.

— Сорри. Я бы тебя подвез, но тачка в ремонте. А меня сейчас приятель подберет…

На прощание Шарк снова меня обнимает и, оставив в волосах терпкий запах полыни и сожалений, отстраняется и озорно подмигивает. Ничего не закончилось, но я больше не чувствую себя исключительной и счастливой. Помахав ему, разворачиваюсь и тащусь к остановке.

Вскоре из-за поворота выруливает комфортабельный белый автобус. Предположив, что маршрут номер три доставит меня и обратно, ныряю в теплый салон, занимаю пустое сиденье и, отключив мозг, залипаю на тупые ролики, залетевшие ко мне в рекомендации. Но спустя полчаса выясняется, что автобус едет не туда, и через две остановки — конечная.

Небо за пыльным стеклом застилают махровые, черные тучи, басовито бормочет гром, и из глубин души лезет тошнотворный, всепоглощающий ужас.

Покрепче вцепляюсь в поручень, напряженно пялюсь в темноту и вдруг вижу изумрудное свечение, сочащееся из переплетений ветвей и густой листвы. Я мгновенно опознаю жуткий сквер и, в надежде добежать до знакомой остановки и добраться домой до грозы, выскакиваю из автобуса. Но, как только оказываюсь под сенью стонущих и скрипящих деревьев, мир снаружи погружается в катастрофический, мощный ливень.

Шум дождя пробирается под кожу, миллионами паучьих лапок смыкается на горле и перекрывает кислород. Зрение искажается серой рябью, одуряющая слабость превращает тело в вату, я сейчас умру… Прикрываю ладонями уши, хватаю ртом воздух и судорожно оглядываюсь. По тускло освещенной аллее проносится порыв ледяного ветра, дверь музея с хлопком и воем распахивается, и я, подгоняемая смертельным ужасом, через три ступеньки вбегаю внутрь.

9

Оглушающий шум грозы тут же смолкает, грохнувшая за спиной дверь обрубает липкие щупальца страха, и меня поводит от мгновенного облегчения. Стираю кулаком слезы, стряхиваю мерзкие капли с одежды, дышу, дышу, дышу и… улыбаюсь.

Даже это овеянное жуткими легендами место куда уютнее, чем ливень, беснующийся за заколоченными окнами. А еще оно хотя бы предсказуемо, в отличие от дурацкой взрослой жизни с персонажами, чьи намерения непонятны, а поступки — обидны до горечи.

Я судорожно осматриваюсь и, вцепившись в лямку верной сумки, жду нападения незримых сущностей, но ничего не происходит. Вокруг простирается огромный холл, в его глубине горит холодный дежурный свет, пахнет пылью и старостью. Торжественно колышутся тяжелые бордовые портьеры, и тени от них оживают и расползаются по стенам от каждого сквозняка.

Достаю из кармана телефон и, прищурившись, сверяюсь со временем — четверть одиннадцатого, Фантом, скорее всего, все еще тусуется у нас, и Лиза убьет меня, если я попрошу за мной приехать. Как бы там ни было, стоит сообщить ей о моем затруднительном положении. Но, как только я открываю список контактов и собираюсь набрать ее номер, телефон озадаченно тренькает, и индикатор сети исчезает.

В выставочных залах клубится непроглядная чернота, отовсюду веет тайной, которую мне жизненно необходимо разгадать. На негнущихся ногах шагаю к широкой мраморной лестнице и, словно в тумане, поднимаюсь наверх. Позолота на перилах и лепнине загадочно поблескивает, снаружи долетает отзвук грома, но древние стены надежно защищают меня от стихии, и я ускоряю шаг.

Нет здесь никаких призраков — ума не приложу, что могло так напугать сильного и смелого Шарка той ночью. В этом музее красиво, спокойно, тихо и безопасно, и мое худое тело, пережившее паническую атаку, окончательно расслабляется. Веки наливаются свинцом, одолевает зевота, и я легонько хлопаю себя по щеке. Разум работает в аварийном режиме и еле слышно подсказывает, что надо бежать, что здесь можно нарваться на маньяка или логово бездомных, но я упорно иду вперед, в кромешную темноту второго этажа. Вскоре глаза к ней привыкают. Я различаю длинный коридор — пустые рамы на стенах, нагромождения мебели в нишах, контуры запертых дверей. За поворотом, как в зазеркалье, тянется анфилада пустых помещений, и в ее глубине на паркете лежит полоса желтого света. Нездоровое, похожее на наваждение любопытство гонит меня прямо к ней.

На цыпочках подкрадываюсь к приоткрытой подсобке, осторожно заглядываю в проем, но никого в нем не обнаруживаю и, споткнувшись о невидимый порожек, неловко заваливаюсь внутрь.

Чертыхаясь, потираю ушибленную коленку, но интуитивно понимаю: мне здесь рады… Под потолком отважно сражается с темнотой маленькая тусклая лампочка, вдоль стен удобно устроились узкие полки с баночками и склянками, в дальнем углу угадываются очертания дивана и высокого стола. У окна с плотно задернутыми портьерами виднеется широкая самодельная рамка и старинный пейзаж, растянутый поверх нее на новом холсте. Краски в верхней части работы свежи и прозрачны, но остальное полотно скрыто за слоем помутневшего лака, и изображение на нем едва угадывается. Видимо, картина на реставрации и, когда ее восстановят, вернут в музей.

Подхожу ближе, пораженно рассматриваю яркие белоснежные облака и глубокую, насыщенную лазурь неба, и по-настоящему восхищаюсь талантами и художника, и реставратора. Но на первом этаже раздается стук распахнутой рамы, в голос воют ржавые петли, дребезжит и позвякивает стекло.

Быстро оглядываюсь и вскрикиваю от испуга: позади маячит что-то невнятное, белесое и изрядно похожее на призрака! Сердце ухает в пятки, пальцы немеют, во рту пересыхает. Но, приглядевшись, я выдыхаю и подавляю нервный смешок: судя по очертаниям, страшный призрак — всего лишь еще одна картина, кем-то заботливо завешанная простыней.

Вот уж точно: у страха глаза велики. Отличный шанс отомстить великолепному Шарку и развенчать его миф про творящиеся в музее чудеса!..

Я храбро шагаю к прямоугольнику из ткани, аккуратно приподнимаю ее краешек, и она, обдав меня прохладой и пылью, волной спадает к моим ногам. На большом, в человеческий рост, полотне, я вижу смутно знакомую комнату. За окном в тюлевой дымке стеной стоит дождь, качаются черные ветви деревьев, истошно завывает ветер. Где-то на фоне громко плачет ребенок, и внезапно я четко вижу себя. На мне чудные, вычурные шмотки — блестящий топ, украшенные пайетками джинсы с заниженной талией, массивные серьги в ушах, волосы забраны в хвост на макушке. Под низким потолком испуганно мечется белый голубь — видно, залетел в форточку, — и я размахиваю курткой в попытках его изгнать. По подоконнику разбросаны конфеты и семечки, ребенок орет еще громче, тянет ко мне маленькие руки и дико раздражает. Не на шутку разозлившись, швыряю куртку прямо в голубя, сбиваю его на лету, подбираю с пола и крепко сжимаю в ладонях.

— Нет, отдай! Ему страшно! Не надо, не надо! — визжу и плачу я, но отчего-то не могу подобрать нужные слова, побороться и прекратить творящийся кошмар. Качнув крылом, мой теплый пернатый товарищ исчезает в потоках ливня. Только боль, одиночество и отчаянное желание обрести друга — взрослее и сильнее меня — вырываются из груди горькими слезами, мольбами и всхлипами.

Я просыпаюсь в холодном поту. Дождь снаружи закончился, в просвет между шторами заглядывает ослепительный золотой луч. Последний кадр из сна — светловолосый маленький мальчик — улыбается мне, подмигивает и растворяется в свете солнца.

Приподнимаюсь на локтях и обнаруживаю себя лежащей на антикварном диване, под малиновым бархатным пледом с кистями. Картина у стены по-прежнему накрыта простыней, на крючке болтается белый халат, реактивы и стопки старых лаковых рам поблескивают на полках.

Я дергаюсь и заглядываю под плед, но одежда на мне застегнута на все пуговицы, в изголовье лежит моя сумка, телефон преспокойно торчит в кармане. Резко сажусь, втискиваю в кеды гудящие стопы и дрожащими пальцами его включаю. Сеть больше не барахлит, дата на экране указывает на наступление нового дня, а в оповещениях грозно мелькают сто пропущенных звонков от Лизы.

10