Линда Холман - Шафрановые врата
— Да-да, все очень хорошо, Ажулай. Спасибо.
— Здесь две жены. Они будут подавать вам чай и лепешки по утрам и еду в средине дня и вечером. Внизу, возле кухни, есть туалет.
Я кивнула.
— Но вы должны понимать, что вам нельзя ходить по дому так же, как вы делали это в отеле; вы не можете выходить из дома без сопровождения мужчины. Хотя мой друг знает, что вы не мусульманка, если вы хотите оставаться здесь, вы должны вести себя как мусульманская женщина, иначе для него это будет позором. У него два сына, и один будет сопровождать вас, когда вы захотите выйти. А если они не будут против, вы сможете помогать женам по хозяйству, хотя, я думаю, они на это не пойдут.
— Почему? Я не…
— Они будут видеть в вас соперницу, возможную новую жену их мужа. Не имеет значения, что скажет им их муж, они ему не поверят. Его третья жена умерла несколько месяцев назад; это была ее комната. Они знают, что он ищет еще одну жену. Держитесь от них подальше, пока они сами не позовут вас. Дарра марра киф дефла, — сказал он. — Поговорка гласит, что новая женщина, приходящая в дом, хуже олеандра. Они найдут много способов предотвратить появление еще одной жены. Если муж входит, когда вы рядом с женами, отворачивайте лицо к стене, чтобы он не мог видеть вас. Он согласился выполнить мою просьбу только потому, что он в долгу передо мной, но он не восторге от этого. И вы должны делать все возможное, чтобы оставаться в стороне и не создавать ему проблем. — Он смолк. — Кстати, он сказал, что вы не похожи на иностранку, и это помогло убедить его разрешить вам остаться. Он сможет сказать соседям, что вы дальняя родственница его младшей жены.
— Спасибо, что нашли мне эту комнату. И за… — Я запнулась. — Спасибо, — повторила я.
Находиться рядом с ним в маленькой темной комнате — совершенно не то что стоять на улице при ярком свете дня.
— Мы еще увидимся? — спросила я, чувствуя, что все больше привязываюсь к нему.
Он посмотрел мне в лицо, открыл рот, словно хотел что-то сказать, но только кивнул и прикрыл свои нос и рот краем чалмы. Он ушел, плотно закрыв за собой дверь.
В комнате был такой низкий потолок, что если бы я вытянула вверх руку, то могла бы дотронуться до него ладонью. Стены были из какого-то твердого прохладного материала. Присмотревшись к месту, от которого отпал маленький кусочек штукатурки, я увидела, что стены сделаны из обычной глины. А может, это была земля Марракеша, потому что она была красной и выглядела так, будто ее растирали, пока она не стала однородной, а сверху оштукатурили. На полу было несколько маленьких ковриков с бахромой и какими-то негармоничными тусклыми узорами, но все равно они были замечательными. Я подняла угол одного из них и увидела, что пол под ним сделан из гладких деревянных досок. Я опустила коврик, сняла ботинки, а затем и чулки и потрогала его пальцами ног. Несмотря на ветхость, коврик был толстым и пушистым. Возле матраса стоял маленький декоративный табурет, а возле противоположной стены — резной деревянный стол из светлого дерева. Это от стола исходил аромат свежести, наполняя всю комнату, и мне стало интересно, была ли это туя, о которой упоминала миссис Рассел и которой славилась Эс-Сувейра. Я наклонилась к длинному зеркалу в раме из блестящих цветных кусочков стекла, висевшему возле стола.
Я выглянула из высокого узкого окна во двор. Из-за такого окна в моей комнате не было никакого движения воздуха, и мне захотелось снять свои хик и кафтан, а потом через голову я сняла и простую хлопчатобумажную комбинацию.
Это была моя первая ночь в медине, в этой крошечной комнате, сделанной из земли, с чудесными ковриками и запахом леса. Матрас был покрыт мягким льняным покрывалом в сине-белую полоску. Я посмотрела на него, стараясь не думать о несчастной жене хозяина дома; умерла ли она на этой постели?
Я достала из чемодана другие кафтаны, недавно купленные мной, и несколько нужных мне туалетных принадлежностей. Мне не хотелось полностью разбирать чемоданы. Я повесила свои кафтаны и хик на гвозди на двери, разложила туалетные принадлежности на столе, а плитку Синего Человека с писты — на арабском языке она называлась зеллиж — на табурет рядом с матрасом. Затем я поставила свой сложенный мольберт возле зеркала.
Прислонившись спиной к одному оконному откосу, а ногами упершись в другой, я села на широкий подоконник — он, должно быть, был от полутора до двух футов шириной. Дневная жара быстро спадала, воздух стал мягче и прохладнее.
Я посмотрела вниз, на темнеющий двор, на посаженные в горшках деревья и большие глиняные сосуды с какими-то растениями, на геометрические узоры кафеля, которым был выложен двор. Кроме отдаленного шума площади, не было слышно никаких других звуков. Кошка — теперь я видела, что она была рыжевато-коричневой, — украдкой передвигалась по двору и, насторожившись, остановилась перед одним из горшков. Я вспомнила Синнабар.
Меня разбудил шум на улице перед нашим двором. Я покосилась на часы: было чуть больше семи. Я поднялась и выглянула в окно. Двор был еще пуст. Но за воротами по узким каменным улочкам стучали копыта и раздавались мужские голоса, подгоняющие ослов. Зазвенел звонок велосипеда, и в этот момент я ощутила запах свежих лепешек. Затем я услышала ритмичные хлопки в ладоши и поющие детские голоса. Хлопки и голоса стали громче, а затем стихли: дети, должно быть, ходили по этой улице в школу. Плакали младенцы. Было отчетливо слышно, как в доме, где-то подо мной, кто-то прочищал горло и громко отхаркивался. Я вернулась в постель и попыталась заснуть, но это было невозможно. Я думала о том, что мой сон был глубоким, но мне ничего не снилось. Я не вспоминала об Этьене с того времени, как пришла сюда вчера.
Услышав мужской голос, я снова встала и выглянула во двор. Это был хозяин дома; он поговорил с кем-то, кого я не видела, и вышел за ворота. Тогда я закрыла лицо и спустилась вниз. Я нашла кухню и вошла внутрь. Там две женщины готовили еду: одна средних лет, другая моложе; еще там была очень морщинистая чернокожая старуха. На них на всех были простые кафтаны под более пестрыми дфинами. Их лица были открыты. Они все бросили свою работу и посмотрели на меня.
— Ассаламу алейкум, — сказала я.
Старая служанка, надув губы, продолжила размешивать что-то в черном горшке.
Старшая из женщин повернулась ко мне спиной и стала с громким стуком рубить мясо на куски.
И только самая молодая женщина — она была моложе меня — посмотрела мне в глаза и сказала: «Слема». Я не знала этого слова, но оно прозвучало как приветствие, и поэтому я кивнула и улыбнулась. Я знала, что она не видит моей улыбки под покрывалом, но надеялась, что по моим глазам она поймет, что я ценю ее дружелюбие. На ее лбу был вытатуирован узор из мелких точек.
